— Никогда больше не смей ко мне так прикасаться! Если не хочешь, чтобы тебя отсюда выгнали раз и навсегда, лучше забудь, что я имею отношение к женскому полу. Я — не женщина! Мужчина ничего не может мне дать, кроме боли и отвращения. Такая уж я уродилась. Понятно?!

Изумление сменилось на лице Алана состраданием.

— Ну и как звали того мужчину, который внушил тебе, что любовь — это боль и отвращение? — мягко спросил он, перефразировав ее слова.

Тори неожиданно для себя разрыдалась, вдруг вспомнив все унижения, весь ужас своего недолгого замужества. Она так горько, взахлеб плакала, уткнувшись лицом в кухонное полотенце, что Алан все же решился осторожно обнять ее за плечи и погладить по голове, как ребенка. Тори не противилась. Так утешал ее папа. Может быть именно таких, нежных и бережных, объятий ждала она поначалу от Джордана — юная влюбленная Тори, в которой еще не пробудилось женское томление. Но все случилось иначе.

Глава 3

Джордан

Тори познакомилась с Джорданом на собственном вернисаже. Вообще-то это была выставка работ ее отца — знаменитого скульптора Джереми Грейхема, которого называли американским Микеланджело. Но два зала были отведены под картины еще никому не известной художницы Виктории Грейхем. Тогда Тори впервые выставила серию портретов — и поразила публику. Странно, ей казалось, что она совсем не разбирается в людях, но глаз художницы каким-то таинственным образом улавливал самую сущность человека, чей портрет она писала. О выставке заговорили, имя Тори за несколько дней стало известным.

Шел третий или четвертый день вернисажа. Тори, оживленная как в прежние времена, находилась в центре внимания. Ее подходили поздравить не только друзья и коллеги отца, но и ее приятели и приятельницы по колледжу, которые, казалось, давно исчезли из ее жизни. И она после долгого затворничества радовалась этим лицам, этому дружелюбию, этому искреннему восхищению. И тут одна из прежних подруг подвела к ней нового посетителя. Тори взглянула на него, и у нее на миг перехватило дыхание.

Джордан занимался рекламным бизнесом. Этот высокий смуглый брюнет с яркими синими глазами и белозубой улыбкой выглядел так, словно сам сошел с рекламного плаката. Трудно даже представить себе более красивого и обаятельного парня, чем Джордан, — так считали его многочисленные поклонницы. Одна из них пригласила его на модный вернисаж, и ему вдруг показалось лестным познакомиться с художницей, чьи работы расхваливал весь город. Сам он не имел никакого отношения к искусству и никаких талантов, если не считать удивительной внешности и способности делать деньги.

Он подходил к Тори с некоторым внутренним трепетом. Невысокая девушка в джинсах и свободном сиреневом свитере весело болтала с окружающими ее почитателями и казалась стильной и уверенной. Но когда его представили виновнице торжества и она подняла на него глаза, этот покоритель женских сердец мигом успокоился и внутренне усмехнулся. В глазах Тори он увидел восхищение и растерянность — чувства, которые испытывала чуть не каждая женщина при виде его красоты и обворожительной улыбки. Малышка на крючке! — самодовольно подумал он. А глазищи-то сиреневые, под цвет свитера. Пожалуй, стоит заняться.

Намерение Джордана заняться художницей окрепло, когда он узнал, что девушка считается недотрогой. Неужели она девственница? Такого редкого экземпляра в его коллекции еще не было. Богата, отец — знаменитый на всю Америку скульптор... По мере того как молодой бизнесмен получал новые сведения об этой хорошенькой и талантливой девушке, его намерения становились все более серьезными. И он начал ухаживать за Тори, пустив в ход все свое обаяние.

Длительные загородные прогулки на его великолепном спортивном «шевроле», экзотические рестораны, вечеринки... Его крепкие надежные руки поддерживали ее, обнимали тонкую талию. Синие глаза ласково заглядывали в душу, растапливая лед одиночества. И Тори расцвела, похорошела, сменила привычные джинсы на изысканные платья... «Да она красавица! И как это я проглядел? Повезло Джордану!» Эта мысль приходила в голову не одному из ее прежних приятелей. Вечером, провожая девушку домой, Джордан лишь слегка касался поцелуем ее губ. Но однажды, после вечеринки, он уговорил Тори заехать к нему — полюбоваться на цветущие растения в его зимнем саду. Девушка согласилась, не задумываясь. Она привыкла доверять своему галантному спутнику.

Цветы действительно были хороши и одуряюще пахли. Среди них, прямо в саду, стоял мягкий кожаный диван с разбросанными по нему подушками, а перед ним столик, накрытый для двоих. Немного захмелевшая, разгоряченная танцами, Тори оживленно порхала от растения к растению и расспрашивала о них своего спутника, ставшего вдруг странно неразговорчивым. Неожиданно он обнял Тори за талию и притянул ее к себе. Сквозь тонкую ткань платья девушка вдруг ощутила живой, набухающий холм, коснувшийся ее живота. Она попыталась отстраниться, но Джордан, уставший ждать, разгоряченный вином, томящим ароматом цветов, ее близостью, грубо вздернул ее вверх, так что его горячая твердая плоть оказалась вдавленной в маленький треугольник внизу живота Тори. Никто, никогда еще не касался его. Тори стало страшно. Джордан, только что такой близкий, показался чужим, жестоким и опасным. Она всхлипнула и забилась в его руках. Тогда он поставил ее на землю и убрал руки. Они немного постояли молча, и Тори вдруг почему-то ощутила чувство вины. Кроме того, ей стало одиноко и неуютно. Захотелось, чтобы Джордан — милый, красивый, любимый Джордан! — снова обнял ее. Только не так. Она робко подняла лицо и увидела его отчужденный взгляд.

— Джордан...

— Я вижу, ты совсем не любишь меня. Что ж... Пойдем, я отвезу тебя домой.

Господи, как холодно. Тори хотелось плакать. Не может быть!.. Столько дней счастья, близости, и вдруг — все кончено.

— Нет, нет, поцелуй меня!

Она сама обхватила его руками, прижалась и подняла лицо для поцелуя.

Но он не спешил.

— Так ты моя? Совсем моя?

— Да, если ты этого хочешь...

Джордан подхватил ее на руки и усадил на широкий кожаный диван, стоявший среди цветущих растений. Тори закрыла глаза и покорно дала ему спустить с ее плеч тонкие бретельки маленького серебристого платья. Платье соскользнуло до пояса, и Джордан, задыхаясь, принялся гладить нежные загорелые плечи девушки, ее маленькие груди... Это было не страшно, даже приятно. Тори немного успокоилась, но тут Джордан шепнул:

— Подожди минутку. Я не хочу, чтобы у маленькой Тори вырос большой животик...

Он торопливо вышел. Тори снова стало страшно и неуютно. Она поправила платье и сидела на диване, крепко сжав колени и стиснув руки. Джордан все не возвращался. Напряжение становилось невыносимым. Девушка взяла с сервировочного столика уже открытую бутылку, быстро налила себе полный бокал вина и выпила его залпом, даже не почувствовав вкуса. И тут же услышала чуть хрипловатый голос Джордана:

— Решила выпить для храбрости? Разве я такой уж страшный, Тори? Посмотри!

Тори обернулась. Джордан стоял перед ней совершенно голый и самодовольно улыбался. Да, ему было чем гордиться. Его стать и мужское достоинство высоко оценила бы любая искушенная женщина. До сих пор так оно и было. Но Тори с невыразимым ужасом смотрела на то, что показалось ей чудовищным зверем, живущим своей собственной звериной жизнью на теле этого чужого мужчины, который еще час назад казался ей любимым и близким. Она обреченно закрыла глаза. Руки Джордана стягивали с нее платье, срывали трусики, тискали обнаженную грудь... Твердое колено клином втиснулось между ее сжатыми бедрами. Кажется, она сопротивлялась, но это уже не имело значения. Тори потеряла чувство реальности. Ей казалось, что у Джордана выросло множество рук и ног, покрытых жесткой мохнатой шерстью, ранившей ее нежную кожу. Как у гигантского омерзительного паука... А потом Зверь ворвался в нее, причинив резкую боль, пронзившую все тело. Тори вскрикнула и потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, перед ней был прежний Джордан. Ласковый, внимательный и виноватый. Он нежно утешал ее, ухаживал, сам застирал ее платье... Почему она сразу же не ушла от него, не возненавидела? А к кому было идти, кто был ближе для нее в последнее время, чем он? Не к отцу же, гордому успехами своей девочки, всецело поглощенному творчеством. Разве он поймет? Как дитя спасается от материнского гнева в ее же объятиях, Тори искала утешение у Джордана. Нежными ласками и уговорами он пытался убедить ее, что все произошло оттого, что он очень ее любит. Именно так, объяснял Джордан, выражают любовь настоящие мужчины. И настоящим женщинам это, между прочим, нравится.

— Но ты же причинил мне боль, ты испугал меня, — лепетала Тори.

— Через это проходят все женщины, детка. Первый раз всегда больно и страшно. Позже, когда ты узнаешь, какое это удовольствие, то сама посмеешься над своими страхами, — уверял Джордан. — Зато теперь мы по-настоящему близки, и ничто нас не разлучит.

Он предложил ей выйти за него замуж. И Тори согласилась. Из книг и рассказов приятельниц Тори знала, что обычно мужчина, поступивший таким образом под влиянием момента, из «спортивного азарта» или из любопытства, тут же теряет к девушке интерес и бросает ее. Так что она сочла его предложение выражением истинной любви. Она поверила его объяснениям и обещаниям... потому что хотела этому верить.

Отцу самоуверенный красавец Джордан не понравился, но он не стал отговаривать ее, видя, как она влюблена. К великому облегчению Тори, до самой свадьбы жених был с ней нежен и больше не настаивал на близости. Но в свадебную ночь ужасная сцена повторилась. Только на этот раз было еще хуже, потому что она уже не теряла сознание от неожиданности и омерзения. Любимый терзал ее, словно безжалостный палач, не обращая внимания на мольбы и стоны.

— Потерпи немного, завтра будет уже лучше, — говорил он, зевая. И она с тоской ждала этого завтра.

Джордана, пресыщенного легкими победами, навязчивой любовью других женщин, поначалу возбуждала такая несовременная невинность и неопытность его юной жены. Ее хрупкость, слезы, трепет тела и даже сопротивление, рождали в нем неведомую раньше звериную страсть. Возможно, именно поэтому, не умея, да и не желая сдерживать животные порывы, он брал ее столь грубо. Хотя, как большинство очень красивых мужчин, Джордан к тому же был плохим любовником. Он считал, что женщине достаточно увидеть его божественное тело и ощутить мощь великолепного мужского органа, чтобы испытать наслаждение. Поэтому в его арсенале не было томящих ласк, разнообразных поцелуев и волнующих слов — всего, что способно сделать страстной любовницей даже самую фригидную женщину. Прелюдия страсти для Джордана ограничивалась лишь несколькими примитивными ласками, которых было достаточно, чтобы возбудить его самого. Впрочем, многих женщин, польщенных вниманием роскошного самца, такое устраивало. Тори была другой. И это с каждым днем все больше раздражало ее мужа.

Первое время ему очень нравилось бывать с красивой и знаменитой женой на вечеринках, выказывать себя знатоком искусства — надо отдать ему должное, Джордан быстро схватывал все, что рассказывала ему Тори. Так, благодаря женитьбе, он стал еще более блистательным и популярным. В том числе, и у женщин. И вскоре Джордан стал изменять Тори, почти не скрывая этого, полностью оправдывая себя тем, что его жена фригидна.

Теперь его уже буквально все раздражало в ней. То, что она с трудом просыпается по утрам, выглядит вялой и бледной, пока не выпьет кофе. То, что она предпочитает веселым вечеринкам работу в студии. Страх в ее огромных глазах, когда он подходит вечером, чтобы обнять ее. Ее телесная и душевная хрупкость. «Живые мощи», «ледышка», «затворница», «фригидная» — так он называл ее теперь в глаза и за глаза.

Тори страдала. Конечно, неприятно пораженная постоянным самодовольством мужа, она невольно сравнивала его со своим отцом. Джереми Грейхем — красивый, талантливый и знаменитый, был очень скромным человеком. В его ванной висело большое зеркало, так же, как и у Джордана. Только назначение у него было совсем другое: не тщеславие, а смирение. Отец говорил Тори, что когда заходит в ванную каждое утро и видит свое отражение — небритого, непричесанного мужчина с заспанной физиономией, — ему уже не надо напоминать, что он просто человек, обычный человек, как все. И, конечно, отец никогда не хамил жене, не говорил грубых и неприятных слов, которые заставляли ее плакать.

И все-таки Тори казалось, что она любит мужа. Она никак не могла забыть прежнего Джордана — нежного, предупредительного, обаятельного. Она думала, что это ее вина в том, что он так изменился. Да, она ледышка, фригидная... Тори слышала, как другие женщины говорят о сексе — весело, томно, с удовольствием. Определенно, только она такая ненормальная. Недаром и прежде ни один парень не задерживался рядом с ней надолго. Тори сжалась, ушла в себя, подурнела. Муж начал пренебрегать ее обществом. Спали они теперь в разных комнатах, и одинокая и несчастная Тори даже радовалась, когда он изредка приходил к ней ночью. Секс по-прежнему не доставлял ей удовольствия, хотя и не было прежней боли. Она просто терпела и радовалась, что еще хоть капельку нужна ему.

Однажды она решила сделать ему подарок ко дню рождения, написать его портрет. Джордану идея понравилась, он с удовольствием согласился ей позировать... Тори с трепетом переносила на холст черты красивого и любимого лица. Но человек, возникавший на холсте, был чужим. Нет, сходство было передано прекрасно. В том-то все и дело. Джордан на картине ничем не уступал живому Джордану. Так же красив, статен, элегантен. Те же синие глаза и белые зубы. Та же обаятельная улыбка... сквозь которую неумолимо проглядывали душевная холодность, жестокость и тупое самодовольство. И Тори вдруг отчетливо поняла, что все это правда. И еще поняла, что не может жить с таким человеком.

Джордану портрет понравился. В свой день рождения он повесил его в гостиной, и многочисленные гости шумно хвалили красавца-хозяина и талантливую хозяйку. Одни — искренне, другие, более тонкие, пряча усмешку. Тори в тот вечер рано ушла спать, сославшись на головную боль. Она знала, что Джордан сегодня к ней не зайдет, — видела, как он переглядывался с высокой рыжеволосой девицей, которая с некоторых пор при встрече с Тори прыскала, словно не сумев сдержать смех, и нахально оглядывала ее с головы до ног. Тори не сомневалась, что это — новая любовница мужа и он проведет ночь с ней.

Она не стала ложиться и всю ночь провела в сборах. А утром тихо вышла из дому с чемоданами, положила их в багажник своего любимого «ягуара» и уехала. За неделю до этого она была в гостях у отца и провела чудесный вечер в обществе его старинных друзей. Один из них, двоюродный брат мамы, дядя Джеймс, собирался в пустыню — «рисовать песок», как он выразился. И Тори напросилась с ним, заранее зная, что больше сюда не вернется.

Однажды вечером, в пустыне, она решилась рассказать историю своей любви молчаливому спутнику — старому и мудрому художнику, которого она про себя называла «Старик».

— Это была не любовь, Тори, — грустно сказал тот.

Тори и сама уже начала это понимать. Она приняла за любовь мимолетное увлечение. И была наказана. Но рассказывать обо всем этом Джеймсу, разумеется, не собиралась.

Глава 4

Кактусы в пустыне

Плакала Тори долго, прислонившись к действительно широкому и удобному плечу Алана и не отвергая его теплую руку, поглаживавшую ее волосы. Но, успокоившись, твердо сказала:

— Подробностей не будет. Я тебе очень благодарна за сочувствие. Но больше я никогда не стану тем робким, запуганным и зависимым существом, которым меня сделала любовь к одному «настоящему мужчине». На этом все. Отныне я сама распоряжаюсь своей жизнью. И вообще все делаю сама.

— И еду сама готовишь? — осторожно спросил Алан, на всякий случай отсаживаясь подальше, чтобы выглядеть паинькой.

— И еду сама готовлю! — мужественно подтвердила Тори.

— И газоны сама подстригаешь? — продолжал Алан, выразительно взглянув в окно на безнадежно заросшую поляну, лишь отдаленно напоминающую газон.

— Подумаешь! — продолжала храбриться Тори, с опаской посмотрев в том же направлении.

— И вот эти тяжеленные картины в громоздких рамах сама вешаешь? — уточнил Алан, указывая на гору плоских ящиков.

Тори фыркнула и пожала плечами, отвернувшись, чтобы Алан не увидел, как ее глаза опять увлажнились. Ну почему она уродилась такой хрупкой? Наверное, эта его обожаемая Анджела вполне могла бы и картины сама повесить, и газон подстричь...

— Тори, — кротко сказал Алан, — поверь, я вовсе не покушаюсь на твою жизнь. Просто мне совершенно нечем сейчас заняться. Понимаешь, я взял целый месяц отпуска, надеясь провести его с друзьями. А они, как ты знаешь, уехали. И я чувствую себя довольно паршиво, совсем как тот неуловимый ковбой Джо...

— Понятно. Ты такой же изворотливый!

— Нет, я такой же никому не нужный. Разреши мне помочь тебе по хозяйству. Согласись, не женское это дело — мебель расставлять, картины вешать, трубу чинить. Воды-то горячей нет?

— Нет, — вынужденно согласилась Тори.

— Ну вот. А я обязуюсь к тому же вкусно тебя кормить и...

— И никогда ко мне не прикасаться!

— И не прикасаться к тебе, пока ты сама этого не захочешь.

— Захочу. Если в Майами четвертого июля выпадет снег!

— Подождем, может, и выпадет. Запомни: в жизни нет ничего окончательного и бесповоротного. И всегда есть место чуду.

— Не надейся! А где ты возьмешь газонокосилку?

— Уже лечу за ней!

И Алан весело умчался. Нельзя сказать, чтобы Тори абсолютно поверила в его благонадежность. Однажды она уже доверилась обаятельной улыбке, нежным словам и обещаниям. Обжегшись на молоке, она теперь дула на воду. Конечно, она этого Алана и близко к себе не подпустит. Но одной было так тоскливо... Да и в налаживании хозяйства действительно нужны мужские руки. Тори постояла на веранде, глядя вслед своему нечаянному знакомцу. Этот стремительный парень был уже далеко. Видны были только золотистая куртка и развевающиеся на ветру рыжие волосы — язычок пламени! Она улыбнулась такому неожиданно пришедшему на ум сравнению. И все же это пламя не обжигает, а греет, с неожиданной нежностью подумала девушка. Но тут же одернула себя: Тори, не играй с огнем!

Она вернулась в дом и подумала, что неплохо бы наконец полностью осмотреть его, чтобы выбрать место для мастерской. Долго искать не пришлось. Комната рядом с гостиной подходила для ее целей идеально. Она была совершенно пуста, если не считать свернутого ковра, лежащего вдоль стены, напротив которой сияли чисто промытые, огромные, от пола до потолка окна, выходящие на север. А пейзаж, открывавшийся за этими окнами... Право, лучше и придумать невозможно — живописные горы и долины, так радовавшие глаз после бесконечных песков пустыни.

Дом понравился Тори. Просторная гостиная с большим камином, украшенным керамической плиткой под старину. Светлая мастерская, уютная кухня. Затем она поднялась на второй этаж по лестнице с гладкими деревянными перилами и обнаружила там две спальни, туалет и уже знакомую ванную комнату, где она так неудачно пыталась сегодня принять душ. Сегодня? Господи, неужели она приехала сюда только вчера? Какой добрый ангел привел ее после долгих мытарств в этот тихий городок, прямо к уютному коттеджу, который она согласилась снять, даже не глядя? Почему-то Тори вдруг показалось, что на этом цепь несчастий в ее жизни закончилась. Или только прервалась на время? Во всяком случае, ликовать еще рано.