И все же вчерашний и сегодняшний дни были разного цвета. Вчера — блуждание по незнакомым дорогам, поиски пристанища, поломка машины, преждевременно прибывший контейнер с вещами, которые некуда было девать. Одна удача — подвернулся этот коттедж. Но потом дурацкая вечеринка на вилле у случайно встреченной в автосервисе старой приятельницы, приставания какого-то пьяного придурка, снова блуждание по дорогам и беспокойный сон на голом матрасе.

Сегодня день тоже начинался паршиво. Но потом появился Алан, поднялось солнце, и... все стало хорошо. Если это только иллюзии — что ж, они не первые и, должно быть, не последние в ее бестолковой жизни. Посмотрим. А сейчас не мешает навести в ней хотя бы внешний порядок.

Анджела вчера извинялась, что не вывезла из дома все вещи и оставила то, что не подходило по стилю к ее новому семейному гнездышку. А именно старинные шкафы, полки, комоды, кресла. Но Тори была этому несказанно рада, так как старину любила, а своей мебели у нее было совсем немного. И она принялась раскладывать и развешивать вещи по уютным шкафам с удивительным запахом благородного дерева. А потом дошла очередь и до любимых «безделушек» — ваз, статуэток, подсвечников работы отца и других известных мастеров. Их Тори думала расположить на подвесных полках и за стеклянными дверцами серванта.

Она устроилась прямо на полу, в своей излюбленной восточной позе со скрещенными ногами, и принялась доставать из большой коробки вещицу за вещицей, любовно протирая каждую мягкой тряпочкой и отставляя в сторону. В очередной раз, запустив руку в коробку, Тори нащупала что-то плоское. Картина? Она достала ее и развернула мягкий холст. На миг ей показалось, что она смотрится в зеркало. Цыганка Магда! Как папа решился расстаться с этой картиной?

— Любуешься собственным портретом?

Услышав глубокий голос, Тори вздрогнула, подняла глаза и залилась краской гнева. Перед ней, обаятельно улыбаясь, стоял этот нахал Алан.

— А я думала, что ты хорошо воспитан!

— Извини, я звонил. Но ты, видимо слишком увлеклась своим неотразимым обликом. И я не могу тебя за это винить. А поскольку дверь была не заперта...

— Прежде всего, это вовсе не мой облик. Это моя прабабушка! Между прочим, она была цыганкой.

Алан присел рядом и осторожно взял портрет из рук Тори. Он долго молчал, и Тори, заглянувшей в его лицо, показалось, что оно неожиданно осунулось, а глаза потемнели.

— Цыганка... — наконец хрипловато сказал он, — твоя прабабушка — цыганка?

— Да, а что? — насторожилась Тори. — Не веришь? Но это действительно так. Подробностей я не знаю. Папа только рассказывал, что, в конце XIX века ее вывез из Италии мой прадедушка. Он так влюбился в эту экзотическую красавицу, что даже согласился на ее условие: перевезти вместе с ней в Америку весь ее табор. Так, якобы, в Америке появились цыгане. Они обосновались где-то на границе Мексики и Техаса. А ты что-то имеешь против цыган?

— Наоборот, — словно очнувшись, ответил Алан и улыбнулся своей обычной беспечной улыбочкой. — Ты сразу показалась мне похожей на цыганку. Черные волосы, бездонные глаза, хранящие древнюю тайну, темперамент, стремительные движения... — И вдруг он хрипловато забормотал, словно в бреду. — Танцы у костра, цыганская свадьба, ревность, кровь...

— Эй! — окликнула его Тори. — Что с тобой?

Алан молча посмотрел на нее. Его зеленые глаза на миг вспыхнули каким-то сильным чувством, и тут же снова посветлели. Он немного растерянно улыбнулся.

— Не обращай внимания. Меня всю жизнь преследуют какие-то смутные воспоминания. Словно бы о цыганском прошлом. Должно быть оттого, что в раннем детстве меня украли цыгане. Никто не знает, откуда они взялись. Недолго возили с собой, а потом оставили у дороги, где меня сразу же подобрали и вернули домой — полиция все время шла по их следу. Но цыган так и не нашли, они словно сквозь землю провалились.

— Может, то были не цыгане, а индейцы? — усомнилась Тори. Об американских цыганах она знала только из семейных легенд. А легенды — они легенды и есть.

— В том-то и дело, что цыгане. Потом, уже когда я стал археологом, как-то во время экспедиции в Италию встретился там с цыганским табором. Сидел у костра с ними, пел их песни, плясал... Они говорили: наш, наш, цыган ты. Я тогда и вправду чувствовал: да, цыган. Еле сдержался, чтобы не уйти с табором.

— Что ж не ушел? — нарочно насмешливо спросила Тори, подавляя странное тревожащее чувство, поднимавшееся откуда-то из бездонных глубин души.

— А тебя там не было, цынгарелла! — беззаботно рассмеялся Алан и непроизвольно потянулся к Тори, чтобы ее обнять.

Та отпрыгнула, зашипев, как рассерженная кошка. Тогда он усмехнулся и, глядя ей в глаза, поднес к губам портрет и поцеловал прабабушку Магду в алые губы. Тори вскрикнула, словно это ее губ коснулись горячие губы мужчины. И опять сладостный ток пронзил ее от сердца до паха.

— Твоя прабабушка Магда не запрещала мне ее касаться, — невинным голосом сказал Алан. — Надеюсь, у тебя нет претензий?

— Есть! — разозлилась Тори. — Это старинный портрет. Нечего слюнявить произведение искусства! Немедленно повесь его над камином!

— Слушаюсь! — И Алан отправился за инструментами, оставив Тори гадать, что же такое с ней происходит.

Оказалось, что Алан приехал на пикапе и привез газонокосилку, различные инструменты и еще целую кучу нужных вещей. Ох, зря Тори рычала на такого необходимого в хозяйстве человека! Впрочем, она уже сменила гнев на милость, и они дружно взялись за налаживание быта. Прежде всего, Алан собрал для Тори кровать, которую отец прислал ей из Аризоны. Девушка тут же отправилась наводить в спальне уют, велев Алану заняться картинами. Это были, в основном, копии с полотен известных американских художников: Вашингтона Олстона, Бенджамина Уэста, Гилберта Стюарта и других. Были здесь и авторские работы, подаренные дочке знаменитого скульптора друзьями ее отца. Эти картины она предназначала для гостиной. Они уже были распакованы, Тори и Алан обсудили, где их развесить, и новая хозяйка коттеджа поднялась наверх.

Алан проводил девушку глазами, снова с удовольствием отметив, какая у нее ладная фигурка. А потом подошел к стопке холстов, которые Тори трогать не велела. Это были ее собственные работы, она хотела повесить их в мастерской. Но Алану не терпелось взглянуть на результат ее творчества. Он решил, что художница не рассердится: все равно он увидит эти картины, когда будет развешивать. И он, захватив шесть верхних полотен, расставил их у стены, а затем отошел, чтобы лучше рассмотреть.

На всех картинах была изображена пустыня. И как изображена! Алану показалось, что если он подойдет и коснется рукой песка, то почувствует кожей его горячую шероховатость. Художница великолепно передала также ощущение бескрайности и мертвого покоя этого выжженного солнцем уголка Земли. Одиноко стоящие кактусы только усиливали такое впечатление.

Но что это? Алан присмотрелся к первой картине. Форма кактуса удивительно напоминала фигуру плачущей женщины. Опустив плечи и склонив голову, она стояла в пустыне, покинутая и безутешная. И... она чем-то неуловимо напоминала Тори. У Алана отчего-то сжалось сердце.

Он перевел взгляд на вторую картину. Там тоже рос кактус — высокий, горделивый, напоминающий красивого, но жестокого мужчину. Весь облик человека-растения говорил о надменности и самовлюбленности. Кактус цвел: из зеленой ладони выглядывали нежные цветы... Нет, это мужчина сжимал цветы в сильном кулаке, и они поникли, смятые грубым движением...

На третьей картине были изображены два кактуса, растущие из одного корня. Они были похожи на влюбленную пару: так на первый взгляд показалось Алану. Но тут он рассмотрел, что кактус-женщина отклоняется назад, словно в ожидании удара. На верхушке растения угадывалось лицо, выражавшее ужас и боль. Кактус-мужчина склонялся над ней в угрожающей позе. Его отростки походили на клешни, которые тянулись к телу отпрянувшей женщины. Лицо, проявленное среди колючек этого кактуса, представляло удивительное сочетание красоты и жестокости.

Странные чувства породили эти необычные изображения в душе Алана. Он не стал сразу рассматривать четвертую картину, а отошел к окну и невидящим взглядом уставился вдаль. Взъерошив привычным движением волосы, он заметил, что его пальцы дрожат, и пожал плечами, недоумевая, отчего так сильно подействовали на него эти странные картины. Может, оттого, что в кактусе-женщине он угадывал черты Тори, которая стала ему небезразлична? А мужчина — кто он? Что такое этот негодяй сделал, что она теперь шарахается от мужчин?

Постояв еще немного у окна, Алан снова вернулся к полотнам. На четвертой картине он увидел женщину. Да, ему уже не надо было вглядываться, чтобы разглядеть в растении женскую фигуру. Алан с облегчением увидел, что в ней не было печали. Она стояла, высоко подняв голову, и смотрела на огненный закат. На красивом лице проступала тихая безмятежность.

На пятой картине снова был мужчина. Он тоже просто стоял, глядя вдаль. Горделивый, красивый, молодой. Но отчего-то на этот раз Алан испытал к нему не жгучую неприязнь, а жалость. А, вот оно! Каким-то образом Тори удалось передать абсолютную бездуховность этой фигуры. Собственно, это действительно был не столько человек, сколько кактус. Черты размыты, взгляд пустой — неодушевленное растение...

Шестая картина снова изображала ту же пару. Только они уже не росли из одного корня, а стояли поодаль друг от друга. Кактус-женщина отвернулась от кактуса-мужчины. Вся ее фигура выражала безразличие. Мужчина был агрессивно напряжен и сжимал кулаки, но едва проступавшее лицо выражало изумление и растерянность. Казалось, будто он потерял что-то, что ему и не принадлежало...

Ошеломленный Алан стоял перед картинами. Он понял, что на них были изображены чувства Тори, история ее любви и разочарования. Алан был удивлен и мастерством девушки, и глубиной ее переживаний. Да, как художница она и должна чувствовать сильнее других. Разочарование в любимом, которое испытывает хотя бы раз в жизни каждый человек, для этой ранимой девочки стало настоящей трагедией...

— Я не просила тебя разбирать эти картины.

Алан вздрогнул и обернулся. На лице Тори не было гнева. Оно было бесчувственно, а интонации се голоса — холодны. И Алан понял, что многое сейчас зависит от его поведения.

— Ты сердишься? — мягко спросил он.

Тори стояла, прислонившись к двери, и настороженно смотрела то на Алана, то на картины.

— Странно. Ты правильно их расположил.

— Они очень необычны, Тори. Я никогда не видел ничего подобного. Это на самом деле замечательно... — Алан медленно подбирал слова, боясь сказать что-нибудь не то, нечаянно ранить и отпугнуть эту чуткую девочку.

— Обычный антропоморфизм, — сухо пояснила она, — перенесение человеческих черт на предметы и явления живой и неживой природы. Я думала, ты знаешь.

— Дело не в этом. Твои «растения» передают такую гамму человеческих чувств...

— Чувств, растраченных зря! — махнула рукой Тори.

— Не зря, если они вдохновили тебя на создание таких картин. Это настоящее искусство, Тори.

— Спасибо, Алан. — Она была благодарна ему за понимание, но из голоса не уходила настороженность, а лицо оставалось отчужденным. И Алан решил сменить тему.

— Ты не возражаешь, если твой искренний поклонник займется приготовлением обеда? Как насчет томатного супа с гренками?

— Как ты догадался, что это мое любимое блюдо?

— Элементарно! После пустыни всегда хочется чего-нибудь сочного. А что может быть сочнее помидоров?

За обедом Алан наконец решился расспросить Тори, каким образом она здесь очутилась.

— Ты заранее договорилась с Анджелой об аренде коттеджа? Вы переписывались?

— Да что ты! Просто Старик, ну мой двоюродный дядя Джеймс, с которым я бродила по пустыне, рассказал мне про этот ваш городок. Он как-то провел здесь пару месяцев. Старик уехал из пустыни раньше меня и обещал передать отцу письмо с просьбой выслать сюда мои вещи. Видишь ли, по некоторым причинам я не хотела возвращаться в Аризону... Я пробыла в пустыне еще какое-то время в полном одиночестве. Старик увлекается оккультными науками, он научил меня медитировать. Вот я и медитировала, пока совсем не успокоилась. И когда наконец добралась сюда, то контейнер с вещами меня уже дожидался. А жилья еще не было. Я позвонила практически в первый попавшийся коттедж, с радостью выяснила, что он как раз сдается, не глядя подписала договор и наняла грузчиков, чтобы занесли вещи. Анджела с Филипом сразу же укатили в свадебное путешествие. А я отправилась на вечеринку.

— Похоже, ты отчаянная девчонка!

— Да уж чего-чего, а отчаяния у меня было навалом.

— Надеюсь, сейчас тебе лучше? — Алан машинально потянулся, чтобы дружески потрепать девушку по плечу, но тут же поспешно отдернул руку.

— Ага! — от души расхохоталась строгая Тори. — Испугался? Ну ладно, давай браться за дела. Если тебе это все еще не надоело.

— Не надейся!

До вечера они работали азартно и слаженно, действуя то вместе, то по отдельности. Еще не начало темнеть, когда вещи оказались на своих местах — мебель, картины, посуда, ковры, жалюзи, драпировки. Все это в совокупности составило изысканный интерьер с оттенком тайны и старины.

Весь день они то встречались, то расходились, неосознанно желая поскорее увидеть друг друга вновь. Услышав легкие шаги Тори, Алан на миг прикрывал глаза, и, оборачиваясь, одним стремительным взглядом охватывал женственную фигурку в клетчатой рубашке и облегающем стареньком джинсовом комбинезоне. Тори обжигал его взгляд, который она не столько видела, сколько ощущала всем своим существом. И незнакомое сладкое томление разливалось у нее в груди при виде этого зеленоглазого складного парня. Должно быть, нарастающий накал чувств оказался для обоих мощным источником энергии, так как в конце концов...

— Это невероятно, Алан, но мы с тобой умудрились привести все в порядок за один день, — устало сказала Тори, когда они часов в десять вечера обошли дом, любуясь делом своих рук.

Они вернулись в гостиную, где Алан затопил камин и зажег свечи. Тори забралась, поджав ноги, в кресло у камина, и казалось, никакая сила в мире больше не сдвинет ее с места.

— Не хотите ли переодеться к чаю, леди, — почтительно спросил Алан, который к тому же умудрился приготовить ужин. — В таком изысканном интерьере ваш комбинезон выглядит несколько неуместно.

— Так же, как и ваши грязные штаны, сэр!

— О, как можно... Вы хотели сказать — мои брюки, леди! — Алан изобразил праведное негодование. — Они пострадали, когда я чинил трубу в вашем подвале. Пожалуйста, возьмите обратно ваши слова по поводу моих заслуженных брюк!

— Только если вы извинитесь перед моим заслуженным комбинезоном!

— Хорошо, я прошу прощения у вашего комбинезона.

— А я прощаю вам ваши грязные штаны!

— Ах так? В таком случае можете заодно простить мне и то, что я оставляю вас без ужина.

— Эй! Эй! — жалобно завопила Тори, видя, что Алан направляется к двери. — Простите меня, уважаемые брюки, я готова вас даже постирать. Только замолвите за меня словечко перед вашим хозяином. Я так хочу чаю!

Конечно, Алан сжалился над маленькой усталой Тори и принес ей поднос с чаем и горячими сандвичами. Они поужинали молча, глядя на огонь, который разыгрывал перед ними фантастический спектакль. И каждый видел в пляшущих язычках пламени что-то свое. А сверху, с портрета, вознесенного над каминной полкой, смотрела на них цыганка Магда, и в ее глазах светилась надежда.

Глава 5

Сон о любви

С вечера Тори забыла закрыть опущенные жалюзи, и рано утром ее разбудили прокравшиеся сквозь щели солнечные лучи. Она открыла глаза и блаженно улыбнулась. Ее светлая спальня была старательно расчерчена июньским солнцем в золотистую полоску. Это было похоже на чистую школьную тетрадь. В которой я начну записывать историю своей новой жизни, подумала Тори. Хорошо бы в ней оказалось на этот раз меньше ошибок!

Странно, было совсем еще рано, а Тори чувствовала, что отлично выспалась. Может быть, в этой новой жизни я стала жаворонком? — подумала она и радостно засмеялась. В прежние времена Тори еще бы понежилась в постели, подремала, то сворачиваясь калачиком, то переворачиваясь на живот, то полусидя, облокотившись на высоко взбитые подушки. Но сейчас ей хотелось немедленно начать что-то делать. Что-то очень хорошее ждало ее сегодня... Алан! — встрепенулась она. Он же вот-вот может прийти, а я еще не одета, не умыта. Наверное, бледная как смерть и синяки под глазами!

Тори слетела с кровати и первым делом подняла жалюзи, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Но этого ей показалось мало, и она распахнула окно. Теплый ветер, пахнущий травами, всколыхнул шелковые занавески и нежно взлохматил ей волосы. Стоя перед окном, девушка сладко потянулась, высоко вскинув руки и прогнувшись. Коротенькая рубашка-туника скользнула вверх по ее гладким ногам и деликатно задержалась на пушистом холмике внизу живота. От этого нежного касания по телу Тори прошла волна сладкой истомы. Девушка замерла, прислушиваясь к чудесному ощущению. Потом опустила руки и робко провела ими по своему животу, по бедрам, коснулась ладонями груди... Ее тело отзывалось на прикосновения нежными вибрациями, музыкой зарождающейся чувственности. А руки говорили ей, что она прекрасна.

И в это время внизу раздался звонок. Тори ахнула и кинулась к зеркалу. Бледность, синяки? Какое там! Ее щеки горели, а глаза сияли. Господи, волосы разлохмачены, как у ведьмы! Она быстро привела их в порядок, безжалостно раздирая спутанные пряди расческой. Схватила со спинки стула халат — короткое шелковое кимоно голубого цвета, надела его прямо на рубашку и, на ходу завязывая поясок, босиком сбежала по лестнице.

За дверью стоял мальчишка-посыльный. При виде Тори в коротеньком халате, пышноволосой, с сияющими глазами, такой невероятно хорошенькой, паренек попятился, покраснел и чуть было не выронил корзину с цветами, которую торжественно держал в вытянутых руках.

— Ой, — огорчилась Тори, — а я думала, что это... Подожди минутку!

Она хотела сбегать за чаевыми, но паренек не стал их дожидаться и, поставив корзину на столик в холле, поспешно ретировался, приговаривая:

Все в порядке, мэм... Ничего не надо. Там для вас записка, мэм...

В корзине был большой букет некрупных алых роз — очень нежных и свежих, очевидно — только что срезанных. Среди цветов белела карточка, на которой Тори прочитала цитату из Джона Донна:

«Если ты влюблен и сделал ей предложение, а она тебе отказала, тебе ничего не остается, как уплыть на корабле в открытое море, чтобы утолить свою печаль».

О Господи, подумала Тори. Надеюсь, он этого не сделал? То есть не уплыл в открытое море... Кажется, я стремительно глупею. Где тут взяться этому самому морю? И газоны еще не стрижены... Очередная дурацкая шуточка!

На всякий случай Тори старательно припомнила свои скудные знания по графологии, которой некоторое время увлекалась. Почерк Алана свидетельствовал, что его хозяин — человек обязательный, практичный, обладающий контролем над собой. Может ли такой человек ни с того, ни с сего «уплыть на корабле в открытое море, чтобы утолить свою печаль»? Нет, решила Тори, не может.