— Чтобы это сделать, понадобилось бы больше народу, чем два малодушных подонка и один лишенный всякого соображения дурак, — произнес Леон с презрением.

— За это ты будешь гореть в аду.

И без того резкие черты белой как мел физиономии инквизитора при этих словах как бы еще более обострились, тонкие губы сжались в почти незаметную тонкую линию.

— Во имя спасения души моей надеюсь, что нет, — ответил Леон. — Я нахожу ваше общество достаточно скверным здесь, на земле, чтобы встречаться еще и в потустороннем мире.

Леон пустил коня в галоп, и скоро над их головами простерся зеленый покров лесных ветвей.

Оставив за собой несколько миль от усадьбы Дюрока, Леон натянул поводья и предложил своей дрожащей от страха жертве спешиться.

— Как вы намерены с ним поступить? — спросила Мариетта. — Вы убьете его?

Леон посмотрел на серое, как зола, лицо и глаза, полные ужаса. Куда только исчезла из них ледяная властность — осталась лишь ненависть.

— Я не намерен опускаться до этого, — произнес он небрежно, ударив свою жертву в плечо носком своего желтого сапога. Инквизитор споткнулся и едва не упал. — Я лишил жизни многих, но только в сражениях. Этот подонок не достоин называться мужчиной, так что позволим ему уползти в свою нору как можно скорее.

Он снова толкнул инквизитора сапогом, и тот распростерся на земле. Леон с улыбкой обратился к Мариетте:

— Чем скорее мы удалимся на приличное расстояние от Эвре, тем лучше. Что вы на это скажете? — спросил он, глядя, как Сарацин нетерпеливо роет землю копытом.

— Я скажу да, — ответила Мариетта, отводя с лица густые пряди медно-рыжих волос.

Она не знала, куда они поедут, но это ее ничуть не беспокоило. Слегка шлепнув Сарацина ладонью по крупу, Мариетта пустила коня в галоп по пыльной дороге следом за Леоном.

Глава 2

Она оглянулась только один раз. Вдали виднелась над морем деревьев окутанная дымкой вершина холма Вале. Натянув поводья, Мариетта остановила Сарацина и сквозь пелену слез посмотрела на эту вершину.

Леон круто развернул коня инквизитора и направился к Мариетте. Когда он приблизился к ней, она вздернула подбородок и расправила плечи. Прошлое осталось позади. Теперь имело значение только будущее.

Сильная, красивой формы рука дотянулась до ее ладони. Мариетта посмотрела на Леона и заметила, что глаза ее спасителя вовсе не такие темные, как ей сначала показалось, — они золотисто-карие. Его взгляд был добрым и сочувственным, в нем не было и намека на ту ироничную усмешку, которая приводила Мариетту в ярость. Он смотрел на нее с пониманием, и она была признательна ему за это. Мариетта улыбнулась:

— Это было в последний раз. Обещаю, что больше не стану плакать.

— Признателен хотя бы во имя спасения моего воротника.

Мариетта глянула на измятое кружево, которое было таким безупречно-чистым и нарядным в предыдущий вечер, и слегка покраснела.

— Это я такое натворила? Не могу вспомнить.

— Не имеет значения, — великодушно произнес Леон, подумав, что если бы лакей, который прислуживал ему в бытность при королевском дворе, был повинен в небрежном обращении с дорогим украшением одежды, то он спустил бы с него шкуру.

— Я могу сделать для вас новый воротник, точно такой же.

— Не такой, — возразил Леон, когда они продолжили путь. — Этот воротник сшит из самого лучшего кружева, какое вяжут в Шантильи.

— Такое кружево, как из Шантильи, может связать кто угодно, — непочтительно заявила Мариетта. — Моя бабушка была родом из Венеции, а венецианки вяжут самое лучшее кружево на свете.

Она изрекла чистую правду, и на Леона ее слова произвели соответствующее впечатление. Кружево, которым были отделаны отвороты его сапожек, обошлось ему чуть ли не в целое состояние. Теперь он по крайней мере мог не беспокоиться о будущем Мариетты. Кружевница всегда заработает себе на пропитание.

— И вы, значит, умеете вязать такое же кружево, какое вяжут в Венеции?

Она ответила со смехом:

— Да. И берегу этот секрет.

— Тогда вам можно не беспокоиться о том, как заработать на жизнь.

— Да уж.

Настроение у Мариетты вдруг упало. В последние десять лет она вела достаточно уединенный образ жизни, но рядом с ней по крайней мере постоянно находилась бабушка. А теперь никого у нее нет и не будет.

Солнце уже припекало, однако Мариетта вздрогнула, словно от холода.

— Неплохо бы поговорить о чем-нибудь, иногда это помогает.

— Да как-то не о чем говорить.

Перебрав в памяти события нескольких последних часов, Леон пришел к выводу, что его спутница скорее всего испытывает чувство унижения.

— Почему мужчины из Эвре утверждают, что вы ведьма? — решился он задать вопрос.

— Потому что они глупцы.

— Тут я не стану с вами спорить, — со смехом согласился он. — Но если вы не ведьма, то кто же вы?

— Мое имя Мариетта Рикарди, и я уже сказала вам, кто я. Я кружевница.

Последние два слова она произнесла с нескрываемой гордостью.

— Тогда что вы делали в Эвре? В этой деревне не занимаются изготовлением кружев.

— Моя бабушка была слишком слабой, чтобы уехать подальше отсюда. — Немного помолчав, Мариетта продолжала: — Когда я была маленькой, мы жили в Венеции, но моя мама была француженкой, и последние десять лет мы провели в Париже.

В эти минуты Мариетта уже не видела перед собой залитую солнечным светом дорогу: перед глазами возник прекрасный город каналов и дворцов, где прошли ее детские годы.

— Когда умерла мама, а потом скончался отец, бабушка захотела вернуться в Венецию. Она заболела, когда мы добрались до Эвре, и нам пришлось там осесть, но нас никто не привечал, мы оставались для всех нежеланными чужеземцами. Умение бабушки лечить больных настоями из трав не помогло нам приобрести друзей, а, напротив, сделало врагами для местных жителей. Они говорили, что бабушка излечивает лихорадку и простуду колдовством. И что ведьмы должны умереть. — Руки Мариетты нервно сжали поводья. — Это была его вина, только его. Пока он не явился, люди благодарили бабушку за помощь. Это он вбил в их тупые головы мысли о колдовстве.

— Он? — спросил заинтригованный Леон. — Кто это?

Мариетта беспомощно пожала плечами:

— Я не знаю. Он пришел поздно вечером, я уже спала. Он хотел получить яд, но бабушка ему отказала. Тогда он сказал, что или она даст ему рецепт, или сгорит на костре. Когда я услышала его угрозы и бабушкин протест, то вскочила с постели и вбежала в комнату, но он уже успел выйти из дома и сесть на коня. Я лишь смогла заметить, что он не простой человек, а знатный, с холеными руками.

Леон вспомнил человека, на одном из пальцев которого сверкал бриллиант величиной с орех. Обладатель этой драгоценности появился верхом на коне в воротах постоялого двора и потребовал, чтобы оседлали свежих лошадей и зажгли побольше факелов.

Нахмурив брови, он обратился к Мариетте с вопросом:

— С какой стати мужчина знатного происхождения ворвался в дом к ни в чем не повинной старой женщине с целью получить от нее яд либо рецепт его приготовления? Раздобыть яд достаточно легко и без таких крайностей.

— Моя бабушка была итальянкой, — коротко ответила Мариетта.

Ей и не стоило особо распространяться. Ведь именно итальянцы превратили преступное отравление в особое искусство. Екатерина Медичи прихватила с собой это зло, когда прибыла во Францию в качестве новобрачной Генриха II, а Мария Медичи, вступив в брак с Генрихом IV, продолжала его распространять. Все Борджиа и все Медичи были отравителями, и все они были итальянцами.

— Хотите сказать, что ваша бабушка была не только хорошей лекаркой и мастерицей плести кружева, но обладала и другими уменьями?

Мариетта крепко сжала полные нежные губы прежде чем ответить.

— Моя бабушка была хорошим человеком и никому не причинила зла, — твердо и уверенно проговорила она.

— Но смогла бы, если бы захотела?

Она посмотрела ему в глаза прямо и без страха:

— Бабушка обладала большими знаниями, но никогда не употребляла их во зло. И я тоже на это не способна!

С этими словами она ударила Сарацина пятками в бока и галопом помчалась вперед, туда, где выстроившиеся вдоль дороги густолистые платаны манили к себе прохладной тенью.

— Ну, будь я проклят! — буркнул Леон себе под нос, пришпорив коня, чтобы догнать Мариетту.

Если бы кто-нибудь другой рассказал ему о загадочном дворянине, посетившем жалкий домишко в не менее жалкой деревне с целью заполучить редкий яд, он пропустил бы это мимо ушей. Но слова Мариетты дышали правдой. К тому же она намекнула, что и ей известен секрет того, за чем явился к ним в дом неведомый посетитель. Может, как раз по этой причине он так старался схватить Мариетту Рикарди?

Леон тряхнул головой, чтобы прояснить мозги. Тьфу ты, он рассуждает как настоящая деревенщина! Нет сомнений, что старая женщина отлично разбиралась в травах, которые могут принести человеку не только пользу, но и вред. Нет сомнения и в том, что каждый феодал в представлении такой деревенской девушки, как Мариетта, являл собой представителя знати. Так и должно быть. Не более того.

Он нагнал Мариетту и уже открыл рот, чтобы заверить ее, что тот, кого она сочла знатным господином, не более важен и значителен, чем любой местный землевладелец, но вдруг передумал. Хоть она и легковерна, в смелости Мариетте не откажешь, и его насмешек она не заслуживает. Солнечные лучи искорками вспыхивали в ее медно-рыжих кудрях, спутанной массой обрамляющих лицо и ниспадающих на плечи. Верхом она ездила хорошо, и это само по себе вызывало любопытство; босоногие деревенские девушки вряд ли могли бы справиться с таким сильным конем, как Сарацин. Мариетта держалась в седле с естественной грацией, и многие дамы при дворе могли бы ей позавидовать. И ни одна из них не осмелилась бы спрыгнуть с высокого сеновала прямо на спину Сарацину. Одна мысль о таком поступке показалась бы им химерой. А эта девушка не выразила по этому поводу ни малейшего протеста. Платье у нее испачкалось, а лиф был настолько изорван, что, несмотря на плащ на плечах Мариетты, Леону была видна ее грудь.

Мариетта с облегчением заметила, что окружающая местность ей незнакома, и, стало быть, они уже далеко от Эвре. Дорогу им преградил ручей. Леон спешился, подошел к Сарацину и достал из седельной сумки хлеб и сыр. Расположившись на берегу, он подозвал к себе Мариетту. Она с благодарностью приняла от Леона ломоть хлеба и даже не возразила, когда он отдал ей больший кусок сыра, чем оставил себе.

Леон вдоволь напился воды из быстрого ручья, думая при этом, сколько же времени прошло с тех пор, как Мариетта ела в последний раз, а также и о том, что ему стоило бы раньше вспомнить о сыре и хлебе.

Мариетта, поев, прилегла на траву за спиной у Леона, закрыла глаза и стала наслаждаться теплом солнечных лучей.

Леон обернулся и, прищурившись, посмотрел на нее. Десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз занимался любовью с деревенской девушкой. Она была розовощекая, с большой грудью и огрубевшими руками, которые больше подходили для того, чтобы доить коров, нежели для любовных ласк. Правда, она была его первой победой, и он вспоминал о ней с теплым чувством. После этого круг его любовниц ограничивался дамами знатного происхождения, накрашенными и напудренными, разодетыми в шелка и бархат. К примеру, Франсина Бовуар принимала молочные ванны, и даже туфли у нее были украшены драгоценными камнями, однако она и наполовину не была так красива и так умна, как Мариетта.

Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Мариетта открыла глаза. Он лежал рядом с ней, опершись на локоть, и смотрел на нее. Она заметно напряглась от такой его близости, и Леон рассмеялся:

— Не бойтесь, прошу вас. Я не собираюсь покушаться на вашу добродетель.

— В таком случае что вы намерены предпринять?

Леон медленно обвел кончиком пальца контур ее губ.

— После того что я дважды рискнул собственной головой ради спасения вашей жизни, я полагаю, что имею право на вознаграждение хотя бы в виде единственного поцелуя.

Он наклонил голову и, не обращая внимания на нерешительный протест Мариетты, крепко поцеловал ее в губы. Она протянула руку вроде бы для того, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого импульсивно обвила рукой шею Леона. Он же как-то слишком поспешно разжал объятия со словами:

— Ваш долг уплачен, мадемуазель.

Раньше никто не обнимал ее так. Мужчины из Эвре, случалось, распускали руки, но неизменно получали отпор в виде хорошей оплеухи. Ни один из них не был достоин даже коснуться подола ее платья, как совершенно твердо и недвусмысленно сказала Мариетте бабушка, слухи о мистических свойствах которой также обеспечивали девушке неприкосновенность. Бабушка то и дело повторяла, что Мариетта дочь Пьетро Рикарди и должна всегда об этом помнить. Однако бабушка не могла предостеречь ее от молодого мужчины с широкими плечами и стройными бедрами, от мужчины с быстрыми глазами и улыбчивым ртом, с волосами темными и такими мягкими на ощупь.

— Нам пора в дорогу.

И вот Леон уже зашагал к своему коню, и Мариетта покорно за ним последовала, не догадываясь, что он дьявольски зол на себя.

Поцелуй Мариетты настолько воспламенил его, что Леону понадобилось все его самообладание, чтобы не овладеть ею. Вопреки ее протестам прошедшей ночью Мариетта, без сомнения, так же свободна в своих предпочтениях, как и любая другая женщина. И теперь вот она оказывала ему не слишком серьезное сопротивление. Только Элиза была совсем иной. Если бы не Мариетта, он добрался бы до Шатонне уже сегодня до наступления ночи. А теперь это произойдет не раньше завтрашнего дня.

Опыт обращения с женщинами Леон приобретал в испанских борделях и при дворе короля Людовика в Версале. Это привело его к убеждению, что все женщины шлюхи, готовые отдаться любому за дорогие побрякушки и модные платья. Только Элиза была другой, и потому он так сильно полюбил ее. Она была чистой, как свежевыпавший снег, скромной, благородной и краснела от каждого его прикосновения.

Он годами испытывал физическую слабость при мысли о ней в постели Сент-Бева. Теперь она была свободна, и Леон сообщил, что едет в Шатонне и намерен жениться на ней. Юнец, покидавший те края с жалкими двумя ливрами в кармане, возвращался с таким состоянием, о котором и мечтать не мог ни один из местных богачей. Замку, в котором по-прежнему обитала матушка Леона, будет возвращена былая слава, он превратится в дом, достойный Элизы и их будущих детей. Король настаивал на том, чтобы Леон вернулся ко двору, однако Леон не имел такого намерения. Он был по горло сыт придворной жизнью с ее легкими нравами и зловещими интригами. Он желал только одного: управлять своими южными владениями и воспитывать своих сыновей в сельской местности, которую так любил. В краю, пахнущем вином и чесноком, а не тошнотворно сладкими духами Парижа и Версаля.

Мариетта, пребывая в счастливом неведении о ходе его мыслей, скакала рядом с ним на своей лошади мимо полей, на которых трудились местные крестьяне; далее они миновали деревню, наполненную звонкими голосами играющих ребятишек. Женщины с любопытством поглядывали на босые ноги Мариетты и на богатую одежду и отделанные кружевом сапоги Леона. Не оставляя при этом свою пряжу, они явно судачили насчет проезжих.

— Вы проголодались? — спросил Леон, когда черепичные крыши и пыльные деревенские улицы остались позади.

— Да, — ответила Мариетта.

Хлеб и сыр пришлись весьма кстати, но они лишь обострили ее аппетит. Мариетта с надеждой посмотрела на седельную сумку Леона, и тот не удержался от усмешки. Сама по себе Мариетта была вполне привлекательным багажом, не ее вина, что она доставляла Леону немало хлопот.

— У меня с собой больше ничего нет, — сказал он. — Мы скоро приедем в Тулузу и получим приличный обед.

Песчаная дорога тянулась между полями золотисто-желтой кукурузы, и наконец на горизонте возникли башни и колокольни Тулузы, мерцающие в солнечном свете под ясным голубым небом.

Спустя благословенно короткий промежуток времени они уже въезжали в главные городские ворота и сразу очутились в шумном беспорядке базарного дня. Деревенские жители из дальних мест собрались сюда, чтобы продать плоды своего труда. На узких, мощенных булыжником улицах толпились окрестные фермеры и нагруженные тяжелыми корзинами вьючные ослы. Леон с трудом проложил путь к постоялому двору между повозками и телегами, овцами и коровами. Конюх, заметивший синяки и царапины на ногах Мариетты, а также грязный подол ее платья, с живейшим любопытством наблюдал за тем, как Леон помогает ей спешиться с коня. Мариетта обратила внимание на эти взгляды и поплотнее закуталась в плащ, чтобы не привлекать внимание посторонних к своему изорванному лифу.

Хозяин поставил перед ними на стол две кружки пива с шапкой пены, жаркое из баранины и тарелки с кукурузными зернами и капустой, от которых поднимался аппетитный пар. Мариетта с жадностью набросилась на еду. Что касается Леона, то настроение у него заметно улучшилось, когда он хлебнул глоток-другой крепкого пива.

— Вы знаете обо мне все, — заговорила Мариетта, опустошив тарелку. — Мое имя, откуда я родом — словом, все. А я не знаю о вас ничего. Даже… — Тут она немного смутилась, потом договорила: — Даже вашего имени.

— Это легко поправимо, — отвечал Леон, утоливший голод и жажду. — Мое имя Леон де Вильнев. Последние шесть лет я провел попеременно то сражаясь в войсках за короля Людовика, то служа ему при дворе.

— В Версале? — спросила Мариетта, широко раскрыв от удивления глаза.

Леон кивнул.

— Теперь я направляюсь к себе домой в Шатонне.

— А в Шатонне есть кружевницы? — робко задала вопрос Мариетта.

— К сожалению, нет, — отвечал он, припомнив долгие поездки, которые ему приходилось совершать ради того, чтобы приобрести наилучшие кружева для платьев Элизы.

— Значит, мы направляемся в Шатонне?

— Это значит, что я направляюсь в Шатонне, — поправил он.

Мариетта побледнела.

— Но я считала, что я еду с вами.

— Да, вместе со мной уезжаете из Эвре, — признал Леон, принимаясь за яблочный пирог. — Я оставлю вам лошадь и снабжу вас деньгами перед тем, как мы расстанемся.

— Не нужны мне ваши деньги! — прошипела Мариетта. — Я думала, что мы… — Она запнулась и густо покраснела.

— Я еду в Шатонне, чтобы вступить в брак, — достаточно резко заявил Леон.

Мариетта ошеломленно уставилась на него:

— В таком случае вам не следовало обращаться со мной как с распутной девкой!

— Господи помилуй, да ведь я всего лишь поцеловал вас! — возмущенно возразил Леон.

Тарелка с пирогом полетела ему в лицо.

— Ад и все дьяволы! — утратив всякую выдержку, заорал Леон и схватил Мариетту за руку, в то время как с его перемазанной пирогом физиономии шлепались ему на камзол куски начинки. — Не стоило избавлять тебя от костра!

Мариетта вцепилась ногтями ему в лицо, а хозяин постоялого двора прибежал на шум как раз в то время, когда Леон, силой уложив Мариетту поперек своего колена, награждал ее увесистыми шлепками. Хозяин заулыбался и, скрестив руки на груди, наблюдал за экзекуцией в полное свое удовольствие. Девчонка, без сомнения, заслужила взбучку. Она привела в плачевное состояние камзол своего спутника, употребив для этого не что иное, как яблочный пирог, и до крови исцарапала ему лицо.