Заприметив стройную березу, припустила к ней со всех ног. Любит целебная трава в корнях белоствольных красавиц расти, нравится ей там — светло, спокойно. Искать долго не пришлось — маленькие круглые листочки ровным ковром стелились от ствола в южную сторону.

Опустившись на колени, срывала листья, да в рот засовывала, морщась от горьковатого вкуса. Пережевала до кашицы, а потом покрыла ей рану, и, с трудом оторвав полосу ткани от подола, перевязала сверху.

Не зная, что делать дальше, Дэниэль так и сидела под березой, прислонившись спиной в шершавому стволу, обхватив трясущимися руками острые девчачьи коленки. Щипала себя за руку, мечтая проснуться. Дома, в мягкой постели. Наяву грезила, будто с кухни доносился аромат свежеиспеченных пирогов. И тихие голоса матери и Тамиллы.

Безжалостный порыв ветра принес с собой запах гари — горький, удушающий, отчаянно безысходный, разрушающий желанный дурман иллюзий. Казалось, что слышала чужие крики, наполненные болью и мольбой о пощаде. Слышала затихающий шепот матери: «Беги, Дэни, спасайся».

Снова заплакала. В этот раз тихо, жалобно, вспоминая темное пятно, расползающееся на груди у матери.

Спустя минуту Дэни встрепенулась. Прострелило надеждой, измученной, острой, как лезвие ножа. Полоснуло по груди. Что, если кроме нее кто-то выжил? Кто-то успел убежать? Спрятаться в лесу так же, как она?

Вскочила и побежала к деревне, но через десяток шагов остановилась, да так резко, что споткнулась за спрятавшийся в траве корень и еле удержалась на ногах.

В деревню нельзя идти. Тъерды еще там — жгли, ломали, уничтожали все, что было дорого. Растерянно осмотрелась по сторонам, не понимая, как быть дальше. Она же маленькая! Такая маленькая! В сложных ситуациях ее всегда направляла мама, или суровый отец, или старшая сестра. Как быть сейчас, она просто не знала.

Может, лучше убежать, куда глаза глядят? Или спрятаться? Или бежать за помощью? Только куда? Да и станет кто-либо помогать, зная, что отряд действует по указу императора? Кто ей вообще поверит?

Вместо того, чтобы бежать напрямую к Золотым Пескам, по широкой дуге, продираясь через валежник и прошлогодний сухостой, обогнула деревню и к вечеру вышла к ней с другой стороны. В ту самую рощу, где с друзьями играли пару дней назад. Влезла на «постовую башню» — так они величали старый дуб, с которого удобно наблюдать за селением, и заранее видеть, когда чья-нибудь сердитая матушка шла на поиски сбежавших сорванцов.

Дэни устроилась на широкой развилке между ветками и, осторожно раздвинув густую листву, посмотрела в сторону родной деревни. От увиденного больно защемило сердце, скрутило так, что дышать не получалось. Пришлось зажать себе рот одной рукой, иначе крик, рвущийся из глубины души, не сдержать.

Некоторые дома еще догорали, другие стояли уже почерневшие, с обвалившимися крышами, выставляя напоказ черное обуглившееся нутро. Ухоженные, возделанные поля, окружавшие деревню, тлели. Красная полоса огня неумолимо шла вперед, оставляя после себя безжизненную чернь. Кое-где уцелели островки зелени, но на фоне общей погибели выглядели жалко, жутко, безнадежно.

Людей она не увидела, сколько не пыталась, до рези в глазах всматриваясь в черные скелеты домов, погорелые улицы. Никого. Ни соседей, ни тъердов. Но стоило только решиться и начать слезать с дерева, как донеслись голоса. Громкие, зычные. Не из деревни. Из леса.

Девочка замерла, пытаясь превратиться в веточку, слиться с темной корой дуба. Сидела и тряслась, будто осиновый листок, подхваченный шальным ветром.

Тъерды прочесывали лес в поисках тех, кто уцелел. Благо не заметили ее следов, потому что крюк большой сделала и вышла с неожиданной стороны. Отчитывались перед главным: кто сколько загнал. Холодно, равнодушно. Словно не об убийстве невинных деревенских жителей говорили, а об охоте на зайцев.

Так плохо и страшно стало, на какой-то миг захотелось сдаться. Выйти к ним, чтобы закончить этот страшный день и оказаться за гранью, со своими родными. Только жажда жизни победила, поэтому Дэниэль еще сильнее прижалась к стволу, зажмурилась, и мысленно умоляла их уйти.

То ли просьбы ее подействовали, то ли тъерды решили, что их миссия выполнена, но они отступили. Сначала вернулись в деревню — прочесали еще раз каждый ее закуток, каждый подпол, каждый куст, а потом, сев на коней, отправились прочь от разоренных домов по широкой, хорошо накатанной дороге. И только один из них, самый старший, на мгновение замер, окинув пепелище странным взглядом, покачал головой и, тяжело вздохнув, отправился следом за остальными.

Дэниэль так и сидела на старом искореженном дубе, смотрела им вслед, глотая безмолвные слезы. Как же так? Неужели все это из-за Тамиллы? Из-за ее дара, что казался прекрасным, волшебным, изумительно красивым, как добрая сказка? Из-за синего мерцания не стало родителей, самой Тами, Лауссы, Мига. Раяты, доброй тетушки Оливии, угощающей сдобными румяными булочками, кузнеца Стеша. Из-за кобальта тъерды, не колеблясь ни мига, уничтожили всех, всю деревню!!!

Дэни не могла понять почему. Это же так красиво! Так безобидно! Почему дар сестры принес за собой черную смерть?

Весь вечер до самой темноты просидела она на дереве, безучастным потухшим взглядом глядя в сторону некогда процветающей деревеньки, теперь покрытой слоем пепла, обагренной кровью жителей. В душе было так пусто, что не хотелось ничего. Ни есть, ни пить, ни спать.

К ночи, однако, начало клонить в сон. Пару раз сонно дернувшись, и от того едва не свалившись с ветки, девочка осторожно спустилась на землю. В деревню идти ночью побоялась. Что, если души убиенных будут ходить по улицам и стенать о своей судьбе? Что, если обвинят ее в своей гибели? Спросят, почему она спаслась, а им пришлось уйти за грань из-за Тамиллы?

От этих страхов лес, казалось, наполнился чужими голосами. Шорохами, криками. Испуганная Дэни бросилась в укрытие — шалаш, построенный ею и другими ребятами в зарослях дикой малины. На коленях заползла вглубь, на старое, истрепанное одеяло, которое когда-то утащил из дома Мига, получив за то нагоняй от матери. Свернулась комочком, и попыталась уснуть.

***

К деревне Дэни не подходила три дня. Каждый раз, когда набиралась смелости и была готова выйти из леса, на нее накатывали сомнения. Вдруг засада? Вдруг кто-то из тъердов остался и поджидает тех, кто осмелится вернуться в мертвую деревню? И она останавливалась, снова отступала в тень деревьев, пряталась, наблюдала. Только время шло, а никаких признаков посторонних не появлялось. Дома давно догорели, лишь легкий дым вился над неостывшими останками деревни. По полю сновали птицы, раскапывая пепел в поисках съестного.

За эти три дня Дэни перестала плакать, звать шепотом маму, отца, сестру. Внутри будто все покрылось коркой изо льда, смешанного с горьким пеплом. Залезала на дерево и часами смотрела в сторону деревни, при этом глаза оставались сухими. Много думала, с каждой секундой становясь все взрослее, молчаливее, угрюмее. Гнала от себя воспоминания о счастливой жизни, причиняющие невыносимую боль.

А еще был голод. Холодный, безжалостный, равнодушный. Ничего съестного, кроме дикой малины, поблизости она найти не смогла, а уходить дальше вглубь леса боялась. Волки да медведи к Золотым Пескам не подходили, но их вой по ночам разносился над вершинами деревьев, мурашками проходя по коже.

Очередное утро встретило неприветливым серым небом и редкими каплями дождя. Дэни поежилась в своем легком платьице, посмотрела на свои перепачканные босые ступни, прислушалась к тому, как надсадно урчало в животе, и приняла нелегкое решение. Надо идти. В деревню. Может хоть что-то осталось, а потом… потом уходить отсюда навсегда.

Умывшись в маленьком, едва пробивающимся между моховых кочек ручейке, попила и, собрав всю свою смелость в кулак, вышла на поле.

Там, где несколько дней назад стояла густая сильная рожь, осталась лишь обгорелая земля да одинокие обуглившиеся колосья. Остальное рассыпалось в прах.

Как неживая, на деревянных ногах, брела по пустынным обгорелым улицам, стараясь не всматриваться в черные головешки, лежащие то тут, то там. Сначала не поняла, что это, а потом, приглядевшись, с содроганием догадалась — тела жителей деревни. Плохо стало, страшно, настигло понимание, что никого больше не вернуть. Жуткое место, наполненное болью, ужасом, а еще воздух казался ядовитым, пропитанным запахом дыма и чем-то отвратительным, гниющим, сладковатым.

По улицам сновала осиротевшая скотина: козы, жалобно мычащие коровы, с распертым молоком выменем, снова куры, утки, индюки. Сколько они продержаться? До того момента, как лесные звери поймут, что человека здесь больше нет.

Сама не помня как, дошла до родного дома. От него остался только сгоревший остов, и некогда прочные бревна стен теперь больше походили на кости погибшего животного. Крыша провалилась, одна стена выгорела настолько, что ее останки выпали вперед, как раз на то место, где она последний раз видела мать, тяжело осевшую на землю.

Судорожно вздохнула, чувствуя, как в груди распирает ощущение потери.