Я покосилась на ветки и потерла кончик уха.
— Ощущение, что деревья нас пропускают.
Лисгард хмыкнул, перебирая пальцами локон единорога.
— Солнечные эльфы и Светлолесье — единый организм, — важно заметил высокородный. — Наши судьбы связаны с тех пор, как выросло первое дерево. Мы чувствуем лес, а он нас. Люди сюда не ходят. Знают — мы наблюдаем. Стоит чужаку оказаться на нашей территории — это станет известно каждому эльфу Эолума.
Я зябко повела плечами и спросила настороженно:
— Значит, в Эолуме уже знают о нашем приближении?
Лисгард покачал головой.
— Только о вашем, и то очень смутно. Из-за Арума. Единороги подавляют магические потоки. Друг за другом следить не можем. Это похоже на… — эльф помедлил, подбирая слова, — на боль. Не чувствуешь, пока в ногу стрела не воткнется.
Я облегченно выдохнула и расслабила плечи. От постоянного напряжения шея и спина затекли. Но дышать стало легче, особенно после того, как покинула людскую деревню.
Сдвинув лопатки, я попыталась размяться, сзади послышалось предупредительное покашливание. Пришлось снова неподвижно застыть, шевеля лишь бедрами в такт движения единорога.
Деревья пошли гуще, кроны переплелись где-то вверху, свет еле пробивается сквозь зеленую крышу. Тропа исчезла. Арум шагает по пояс в траве, хватая зубами сочные стебли, и косится назад красным глазом.
В зарослях послышалось дивное пение. Я даже приподнялась на спине единорога, прислушиваясь к голосу. Будто не птица, а серебряные струны играют.
Снова послышалось покашливание Лисгарда, в этот раз хрипловатое и смущенное. Я опустила взгляд и поняла: в таком положении ноги оголяются настолько, что юбка превращается в пояс. Пришлось сесть.
По телу растеклось дремотное блаженство. Я обмякла и прислонилась спиной к прохладным доспехам эльфа.
— Чудесное пение, — проговорила я, прикрыв глаза. — Как хорошо и спокойно.
Лисгард чуть наклонился, осторожно заглянул в лицо.
— Хм. Пение? Хм. Это Арфолин, птица Эолума, — сказал он и сдвинул брови.
— Волшебная музыка, — проговорила я блаженно. — Как природа создает такое? Даже имя у птицы зачарованное.
Я представила, как она качается на тонкой ветке. Перья разноцветные, пушистый хохолок колышется, пышный хвост свисает до самой земли.
Белокожий снова посмотрел на меня.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он настороженно.
В голове растекся сладкий туман, на глаза опустилась мутная поволока. Арфолин будто нарочно запел громче, остальные птицы благоговейно замолкли. Почти вижу, как втянули пернатые головы и таращатся на чудо-птицу.
В животе потеплело, захотелось остановиться, прилечь в такую уютную и мягкую траву.
— Никогда ничего приятнее не испытывала, — протянула я. — Только спать хочется очень.
Глаза Лисгарда превратились в две круглые плошки, лицо вытянулось. Он дернул гриву и остановил Арума. Единорог недовольно фыркнул, копыта глухо стукнулись, вспугнув в зарослях двух перепелок. Зверь сделал еще пару шагов и замер посреди травы, недобро покачивая рогом.
Белокожий бесцеремонно развернул меня к себе и вперился взглядом. Глаза полыхают, как два синих костра, лоб покрылся тонкими морщинами.
— Миледи, вас усыпляет мелодия? — проговорил он с нажимом.
Голова приятно потяжелела, перед глазами поплыли розовые единороги, окутанные золотистыми огоньками. Даже уловила сладковатый запах сирени.
— Не знаю, может, и не усыпляет, — промямлила я. — Приятно, нет слов. Я нарушила какой-то закон?
Высокородный побелел, хотя с его белоснежной кожей непонятно, куда сильнее, и впился пальцами мне в плечи.
— Закон? — процедил Лисгард. — Миледи, крепко же вас приложили.
Арум недовольно топчется, фыркает. На его месте я бы тоже фыркала, с таким хозяином калина покажется сладкой.
Я отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и проговорила медленно:
— Чего ты взбеленился? Птичка поет, ветер дует, трава зеленая.
Горячее дыхание обдало лицо.
— Слушайте, миледи, — сказал белокожий, наклонившись так близко, что разглядела золотистые черточки в зрачках. — Для солнечных эльфов Арфолин безвреден. Но темных он усыпляет. У людей вызывает временное безумие, а остальные мучаются головной болью. Еще раз спрашиваю — вы хотите спать?
Он даже задрожал. Ноздри раздуваются, пальцы впились так, что сейчас плечи мне раздавит. Откуда-то из глубины медленно поползла горячая волна. Она, словно змея, двинулась замысловатыми зигзагами вверх по животу, когда достигла солнечного сплетения, меня дернуло. По коже пробежали мурашки.
Я раздраженно дернула плечами, цепкие пальцы разжались. Горячая волна расползлась по всему телу, и сонливость быстро отступила. Легкий ветерок спустился с верхушек деревьев прохладными струйками и прояснил мысли.
— Ну знаешь ли! От людей еще можно ожидать скудоумия. Но ты всех переплюнул! — прошипела я и толкнула белоухого локтем в закованную грудь. — Пусти, пешком пойду! Или не пойду. Если в Эолуме все такие ненормальные — мне нечего там делать.
Высокородный вытаращил глаза и громко сглотнул.
— М… миледи? Вы серьезно? — выдавил он.
Я попыталась отодвинуться дальше, ерзая на спине Арума. Единорог нервно захрапел и стал топтать высокую траву. Прилив гнева пришел неожиданно, в теле появилась бодрость, словно не было ализаринового плена и песен магической птицы.
Сказала зло:
— Куда уж серьезней. Это же не тебя с утра пытаются поджарить на солнце, ошпарить железом и разрезать на куски.
— Вы забываетесь, — грозно произнес высокородный.
От этих слов волна гнева стала еще горячей. Я хищно прищурилась и прошипела ему в лицо:
— Мессир Лисгард, или как там нужно обращаться, определись — ты помогаешь или нет. Если нет, оставь тут и иди своей дорогой. Мне не нужны одолжения. За спасение спасибо. Но на этом все. Или я пленница?
Высокородный эльф поморгал синими, как глубокое море, глазами, пальцы снова сжались на плече, кожа отозвалась тупой болью. Я с вызовом уставилась на него и проговорила сквозь зубы:
— Если что, мне больно.
— Эльфы терпят боль, — озадаченно произнес высокородный.
— О, да, — язвительно ответила я. — Тебе напомнить, сколько с утра вытерпела?
Лисгард еще несколько секунд продавливал мне кожу, затем нехотя разжал пальцы.
— Вы точно больше не чувствуете сонливости, приятного расслабления и дурмана? — спросил он.
Я оттопырила уши и проговорила:
— Ты издеваешься? Не чувствую я ничего. То было временное помутнение. Доволен? Хотя нет. Если влеплю тебе оплеуху, то почувствую, знаешь, что? Удовольствие. Я почувствую удовольствие!
Белоухий с минуту нервно пыхтел, уши хлопают, пальцы тихо барабанят по бедру. Он развернул меня лицом вперед, я облегченно выдохнула и поерзала на спине единорога.
— Разумеется, вы не пленница, — проговорил он и придвинулся ближе.
Лисгард взял локон гривы, поклацал языком, Арум со вздохом облегчения двинулся в самую гущу зарослей. Из нас троих он единственный, кому наплевать на разборки между эльфами. Главное, чтобы трава была сочной и мухи не кусали.
Едем молча. Лисгард тяжело сопит, буквально слышу, как шевелятся мысли в белоухой голове.
Арфолин сыпет переливами на разные лады. Серебряные струны плавно перекатываются под невидимыми пальцами, звук волшебным туманом растекается по воздуху. Лес тихо шелестит, словно подпевает магической птице, ветерок в верхушках свистит, качая ветками.
Белокожий неуверенно кашлянул в самое ухо, я нервно дернула кончиком и вытянулась.
Он немного помедлил, что-то еле слышно пробубнил под нос. Затем сделал глубокий вдох и начал:
— Миледи, прошу простить меня за резкость. Дело в том, что… Гм. В Великом разломе живут темные эльфы. Мы не видели их уже пять тысяч лет. Но защиту снимать не стали. Песни Арфолина заставляют их впадать в глубокий сон. Вывести из него может только ледяное молоко. Когда вы… Вы сказали, что хотите спать… Вы понимаете, что я подумал?
Я поерзала на теплой спине Арума, гладкая шкура приятно потерлась о кожу.
— Конечно, — сказала я с напускным спокойствием. — Я темный эльф, которого послали уничтожить твой город, разнести в щепки ворота и не оставить камня на камне. Что там еще полагается темным делать?
— Всякое, — хмыкнул он.
— Посмотри на меня, — продолжала я. — У меня хоть оружие должно быть. Но где оно спрятано? На, обыщи.
Я демонстративно растопырила руки и выпрямилась, Лисгард шумно сглотнул. Покосилась назад, краем глаза увидела, как заалели кончики ушей.
Он чуть наклонился к уху и неуверенно проговорил:
— Миледи, позвольте…
Жирная сирфида налетела, как ураган, и попыталась приземлиться мне на лицо. Я замахала руками и отклонилась в сторону, муха только раззадорилась и принялась кружить перед носом. Потом зависла на пару секунд и опустилась на гриву единорогу.
Я сердито посмотрела на сирфиду, мысленно пообещав прихлопнуть, если не уберется. Муха будто поняла. Она неспешно развернулась, прозрачные крылышки затрепетали, как паутинка. Сирфида зажужжала и вальяжно улетела.
— Какая миледи? — бросила я через плечо. — Сейчас больше на лешего похожа, чем на эльфийку.