В окнах напротив замелькали фигуры соседей. Дом Фариноров был отнюдь не единственным в своем роде: верхние этажи многих домов превосходили границы отведенных под них наделов, так что до окон напротив, за стеклами коих на миг показались и тут же исчезли расплющенные носы, было рукой подать.

Тут Ханна неудержимо раскашлялась от боли и дыма, но к этому времени ее крик подхватил Фаринор. Потому-то именно Ханна первой увидела, как на край крыши, подтянувшись, влезает их слуга… но где же горничная?

— Она не пойдет, — пояснил слуга, дико, сурово взглянув на нее. — Слишком боится высоты. Я пробовал, но…

Свесившись с крыши, Ханна закричала в распахнутое окно, зовя горничную, но ответа не последовало.

Между тем, оставаться на месте было нельзя. Ступая с осторожностью, все трое пробрались вдоль карниза к соседским ставням, и Фаринор с воплем замолотил по ним каблуком. Внизу, на улице, начали появляться люди — по большей части в ночных рубахах, однако кое-кто успел и обуться, и натянуть штаны. Что от них требуется, все знали назубок.

Ставни с грохотом распахнулись, оцарапав голую икру Фаринора. Протянутые снизу руки подхватили его дочь и помогли ей спуститься в окно. За Ханной последовал сам пекарь, а за ним — их слуга. От стены меж домами веяло жаром, однако сюда огонь пока не добрался, да и кожаные ведра, дабы как следует облить водой бревна и штукатурку, уже были пущены в дело.

Сбежавшиеся со всей Пудинг-лейн на зов долга, прихожане церкви Святой Маргариты на Фиш-стрит передавали ведра из рук в руки, забрасывали пламя землей и навозом, заливали молоком из кадушек — тушили пожар всем, что подвернется под руку. В тот день, в день, отведенный Господом для отдыха, они вышли на битву, спасая от огня свои дома и жизни.

Часть первая. Надежды на властителей 1639—1642 гг.

«Подумайте же серьезно: ужель подобает началу народного счастья быть писаным кровавыми письменами?..»

Томас Уэнтворт, первый граф Страффорд, 12 мая 1641 г.

Королевская биржа, Лондон, 3 июня 1639 г.

Зной раннего лета раскалил сердце лондонской торговли, словно недра печи хлебопека, увлажняя нижние рубашки и полотняные воротники, приглушая голоса, отдававшиеся эхом от стен. На открытом дворе, среди голого камня, солнце, будто кузнечный молот, лупило по шляпам и беретам изящно одетых купцов, сошедшихся здесь по делам или ради обмена последними новостями. Некоторые нашли убежище под окаймлявшей двор галереей, тень коей сулила хоть какое-то облегчение.

Наверху, в крохотных тесных лавках, царила жуткая духота. Тщетно сэр Энтони Уэйр обмахивал мокрое от пота лицо листами бумаги — прошением, навязанным ему каким-то человеком снаружи. Прочесть его можно было и после: сейчас ему сыскалось иное, лучшее применение. Пальцы свободной руки оглаживали бока бутылочки кобальтового стекла. Лавочник по ту сторону стола просто-таки излучал ободрение. Те, кто оказывал предпочтение Королевской бирже, как правило, принадлежали к людям сортом повыше, но даже при сем обстоятельстве баронет и лондонский олдермен среди покупателей прибавил бы этому малому толику престижа.

Энтони, со своей стороны, был куда более озабочен вопросом, понравится ли бутылочка Кэт, или та лишь рассмеется над очередным подарком. Раздумывая об этом, он слишком поздно услышал, как его окликают по имени. В следующий миг человек, протискивавшийся сквозь людскую толчею снаружи, споткнулся и рухнул прямо на него. Чтоб не упасть, пришлось, обронив прошение, ухватиться за край стола.

Бутылочки на столе угрожающе зазвенели. Энтони обернулся, чтоб обругать невежу, едва не сбившего его с ног, но в последний момент прикусил язык.

— Простите, — сказал Томас Соам, вновь утверждаясь на ногах. — Кровь господня, сегодня тут толпится весь белый свет! Боюсь, я споткнулся о ногу какого-то малого.

— Невелика беда, — откликнулся Энтони, успокаивая встревоженного купца умиротворяющим жестом. — А я вас даже не заметил.

— Похоже, что и не услышали. Идемте отсюда прочь, пока на меня не налетел кто-нибудь еще и дело не дошло до беды. Что это у вас?

Энтони тяжко вздохнул, подбирая разлетевшиеся листки, украшенные влажными пятнами, оставленными взмокшими пальцами.

— Прошение.

— О чем?

— Понятия не имею. Еще не читал.

— Возможно, разумнее и не читать. Нас завалили таким количеством просьб да ходатайств — хоть стены Ратуши ими оклеивай.

Не тратя времени даром, Соам развернулся и двинулся вдоль по наружному коридору, осторожно, однако настойчиво пролагая себе путь сквозь толпу. Следуя за широкоплечим другом, Энтони всем сердцем надеялся, что тот не имеет в виду остановиться для разговора во внутреннем дворе.

Так оно и случилось. Спустившись с галереи, оба вышли со двора и окунулись в корнхиллский гомон. Здесь Соам приостановился, пропуская грохочущую телегу, нагруженную бочонками, и Энтони поравнялся с ним.

— Куда вы меня ведете? — спросил он у молодого спутника, поудобнее сдвинув шляпу.

— В пивную, — с чувством ответил Соам. — Прочь из-под этого треклятого солнца, туда, где я смогу изложить вам новости.

Новости? Энтони насторожился. Таверна сулила тень, выпивку, а также и некую степень уединения, какого не сыщешь на Бирже, посреди скопища сплетников. Спустившись по отлогой, грязной Корнхилл-стрит вниз, они проследовали к Чипсайду, где и находилось любимое питейное заведение Соама, «Голова пони». Здесь друг Энтони по-свойски чмокнул девицу-прислужницу и раздобыл обоим столик в прохладном уголке и по кружечке хереса, дабы промочить горло.

— Глядите, Том, как бы жена не прознала, — заметил Энтони, смягчив предостережение улыбкой: убежденная пуританка, Мэри Соам не спустила бы мужу с рук этакого волокитства.

Но Соам лишь пренебрежительно отмахнулся.

— Безобидный поцелуй в щечку — что в нем такого?

Скорее, не в щечку, а в губы… но поведение младшего товарища — дело его собственной совести, и Энтони решил не продолжать.

— Итак, что привело вас ко мне? Для размышлений о чем-либо важном, пожалуй, жарковато.

— А может стать еще жарче, — отвечал Соам, имея в виду отнюдь не погоду. — Вы слышали о недавнем злосчастье Эббота? Хотя, вернее будет сказать, о нашем общем злосчастье.

Выходит, дело не личное, но политическое. Соам числился олдерменом округа Винтри, а Энтони — Лэнгборна, и, хотя список вещей, что могли навлечь неприятности на лорд-мэра Лондона и его Суд Старейшин был изрядно длинен, в эту минуту Уэйр не сомневался в своей способности его здорово сократить, вот только сие обстоятельство вовсе не радовало.

— Ну, не тяните же, дружище, выкладывайте.

— Ссуда.

— Опять?!

— А вы удивлены? Король наш транжирит деньги не хуже папаши — хотя ему, по крайней мере, хватает добропорядочности транжирить их на войну, а не на пьянство да содомитов.

От этакой прямоты Энтони невольно поежился.

— Думайте, что говорите! Если уж о себе не заботитесь, так хоть меня пощадите. Нас же вздернут на виселицу рядом: вас — за крамолу, а меня — за то, что ее выслушивал.

Соам осклабился и выложил на стол трубку и жгут табака.

— Полноте, я всего лишь цитирую нашего лорд-мэра! Но, так и быть, пощажу ваши нежные чувства. Возвращаясь к сути: похоже, пять тысяч фунтов, полученные нашим добрым королем Карлом от городского совета в марте…

— Были приняты им за оскорбление, и, думаю, не из тех, о каких он способен забыть. — Ущипнув себя за переносицу, Энтони потянулся к вину. — Сколько же он просит?

— Сто тысяч.

Поперхнувшись вином, Энтони закашлялся и полез за платком, чтоб утереть обрызганную слюной бороду.

— Господи милостивый… да сколько ж можно?

— Ну вот, теперь и вы цитируете Эббота.

Запалив от свечи лучинку, Соам поднес огонь к трубке и смачно запыхтел, раскуривая табак.

— В конце концов, мы ведь — королевская вотчина, не так ли? — продолжал он, выпустив вверх струю ароматного дыма. — Жемчужина королевской короны, виднейший город всей Англии. За каковое отличие и выкладываем кругленькие суммы — снова, и снова, и снова.

Разумеется, в долг… но долг еще поди выжми из королевской мошны, а удавалось сие не столь часто, чтобы внушать кому-либо покой. Хронически нуждаясь в деньгах, расплачиваться с долгами Корона не торопилась.

— Ну, а залог хорош?

— Куда там… пойло свинячье. Однако у нас война на заднем крыльце. Не хотим, чтобы скотты отпялили нас в гузно — денег Его величеству придется дать.

— Подумать только, — вздохнул Энтони, — и эту загвоздку должен разрешить один самодержец, занимающий оба трона…

— Ну да, совсем как с ирландцами, — согласился Соам, откинувшись назад и вжавшись спиною в угол. — Должно быть, это — все равно, что править тройкой лошадей, когда каждая так и норовит побольней тяпнуть соседку.

Меткое сравнение, что и говорить. Старик Яков, Карлов отец, мечтал собрать свои владения под одну корону, став не тремя королями в одном лице, но одним королем, правящим одною объединенной страной. Или, по крайней мере, объединенными Англией и Шотландией: в его желании включить в сие благолепное согласие и Ирландию Энтони сомневался. Но, как бы там ни было, мечты Якова не сбылись: недовольные восшествием на трон шотландца, англичане отнюдь не одобряли подобных перемен.