Мари Кордоньер

Роковые мечты

Твоего я не вижу лица в этой мгле.
Я не знаю, кто ты, но все мысли мои о тебе.

Шекспир. «Ромео и Джульетта»

Глава 1

В то холодное сентябрьское утро я еще не знала, что навсегда прощаюсь со своим детством. Полная каких-то странных предчувствий, я решила нарушить заведенный распорядок дня в замке Кардуфф, хоть это и грозило мне наказанием, убежала от всех и поднялась на надвратную башню замка. Какой глупой и легковерной девчонкой я была, восставая против установившихся традиций!

Я оперлась о каменную кладку между зубцами башни и посмотрела вниз. Диск солнца, которое толькотолько поднялось над горизонтом, просвечивал сквозь стелющийся туман. Все эти дни стояла холодная ясная погода — в такую погоду хорошо собирать хмель, — и солнце, конечно, разгонит туман через несколько часов.

Но сейчас моим глазам открывалась удивительная картина: клубы тумана представлялись моему воображению одетыми в пышные платья дамами, которых я видела на бережно хранимой мною в шкатулке — вместе с портретом матери — газетной вырезке, и я представила, как вместе с другими семью девушками знатных фамилий несу шлейф платья королевы Виктории на ее коронации в Вестминстерском аббатстве, состоявшейся всего два года назад.

Мне нравилось отождествлять себя с королевой Великобритании, потому что мы родились в один и тот же день, 24 мая 1819 года, и потому что наши судьбы были отчасти похожи. Как и она, я была единственным ребенком; ее отец, принц Эдуард, умер через год после ее рождения, мои родители погибли в дорожной катастрофе, когда мне было два года; ее воспитывала мать, принцесса Саксен-Кобург-Готская, я же воспитывалась в доме своего деда, лорда Уильяма Фредерика Верна, маркиза Кардуфф. Сэр Уильям принадлежал к одной из самых знатиых фамилий Великобритании — его далекие предки служили еще Вильгельму Завоевателю, — так что я могла бы по праву быть одной из тех девушек, которые несли шлейф платья королевы. Моя мать, Августа Верн, была младшей дочерью маркиза, но мой отец, Джордж Друфф, был не знатного рода.

Сходство наших судеб не простиралось слишком далеко, потому что я целых восемнадцать лет прожила в замке на берегу Медуэя, а королеве Виктории, конечно, удалось повидать свет. Мои мечты нарушил сердитый женский голос:

— Куда это она запропастилась?

По крутым ступенькам, ведущим на смотровую площадку башни, пыхтя, поднималась горничная, Лили Брэдшоу, доверенное лицо моей бабки, леди Мери, и я не ожидала от ее появления ничего хорошего. Поднявшись на площадку и даже не поздоровавшись со мной, она сказала:

— Только что с постели и уже на башне! Не девушка, а какой-то сорванец! А между тем бедный Эдвард волнуется, почему мисс Валерия не пришла к нему в назначенное время читать книжку.

Лили Брэдшоу в своем черном платье с накрахмаленным передником очень напоминала столб худобой и отсутствием каких-либо округлостей. Между нами давно установились враждебные отношения, так что, разговаривая со мной, она всегда смотрела поверх моей головы и обращалась ко мне в третьем лице, как бы подчеркивая мою никчемность. Разумеется, я не обращала на это внимания, и, как я заметила, слуги в замке делали то же самое.

— И надо же тому случиться, — продолжала она, — что именно сегодня приезжает новый учитель, который будет заниматься с Эдвардом. Новое лицо в его окружении, конечно, еще больше подействует ему на нервы. Как жаль, что никто не хочет этого понять!

— Какую чепуху вы несете, Брэдшоу! Эдварду решительно все равно, появится ли перед ним новый учитель или сам лорд Мельбурн. Если бы вы не носились вокруг него как потревоженные куры, он, наверное, меньше бы нервничал. Впрочем, можете сменить кислую мину на своем лице на что-либо более приличное — я сейчас же иду к нему.

На желтых щеках Лили Брэдшоу, словно на тронутых заморозком кленовых листьях, появился яркий румянец; из ее горла вырвалось что-то похожее на клёкот, но я опередила ее и бросилась вниз по лестнице.

Эта маленькая победа очень подняла мое настроение.

Прежде чем идти к Эдварду, я взглянула на себя в зеркало. Я знала, что миловидна, но мои прямые черные волосы приводили меня в отчаяние. Как бы я хотела, чтобы над моим лбом вились, как у королевы Виктории, кудрявые завитки! Моему горю могла бы помочь завивка, но прибегнуть к услугам Брэдшоу я, конечно, не могла. Поэтому я немного взъерошила свою прическу, так что одна прядь упала мне на лоб. Впрочем, эту попытку обратить на себя внимание не заметили бы ни дед, ни сэр Генри, отец Эдварда, которые, самое большее, лишь мирились с моим существованием. Это могло только вывести из себя мою бабку, леди Мери, и без того недовольную моими постоянными нарушениями распорядка дня и разного рода вольностями в одежде и манерах, которые, по ее мнению, были не к лицу настоящей леди.

Жизнь в замке Кардуфф текла размеренно и скучно. Никто из соседей не бывал у нас, единственным развлечением было воскресное посещение церкви. Такое времяпрепровождение, очевидно, раздражало сэра Генри, и он иногда исчезал на несколько недель, говоря, что у него есть дела в Лондоне.

Наверное, и я бы страдала от невыносимой скуки, если бы не многочисленные поручения и обязанности, к которым теперь прибавилось утреннее чтение Эдварду.

Когда я вошла к нему в комнату, будущий маркиз сидел на полу и горько рыдал, потому что служанка, принесшая ему завтрак, наступила своей толстой ногой на герцога Веллингтона, и героя Ватерлоо постиг бесславный конец.

Леди Мери, как ни пыталась, не могла его утешить. Она расхаживала по комнате и наносила подолом своей черной юбки еще больший урон войскам обеих сражающихся армий, что, конечно, только пуще расстраивало бедного Эдварда. В самый последний момент я нагнулась и спасла от гибели Наполеона.

— Бабушка, — сказала я, — если ты оставишь Эдварда в покое, он сразу же перестанет плакать.

— Валерия! — обернулась ко мне бабушка и, кажется, только теперь заметила мое присутствие. — Ты неизвестно где пропадаешь, а бедный ребенок никак не может без тебя успокоиться. Что это ты сделала со своей прической? Зачем эта глупая прядь на лбу?

За те восемнадцать лет, что я провела в замке Кардуфф, я научилась выслушивать читаемые мне нотации с самым покорным видом, разумеется, не принимая ничего всерьез. Если бы жива была моя мама или ее старшая сестра, тетя Сара, которая умерла в родах и которая была, по отзывам слуг, добрейшим и самым отзывчивым существом в целом свете, меня бы, конечно, очень расстроили их замечания, но всю эту сухую риторику я пропускала мимо ушей.

Я присела и обняла за плечи плачущего Эдварда.

— Не надо плакать, Тедди, — сказала я. — Герцог Веллингтон, как отважный полководец, получил ранение на поле боя и теперь отправится в лазарет, где врачи помогут ему опять встать в строй. Я попрошу у Бейнса немного клея, и думаю, что уже завтра герцог будет опять командовать своими солдатами.

Всхлипывания вдруг прекратились, и Эдвард обеими руками обнял меня за шею, так что я потеряла равновесие и повалилась на пол.

— Вэл, только ты одна не обижаешь меня! — сказал будущий маркиз, которому шел двадцать третий год, но умственное развитие которого находилось на уровне пятилетнего ребенка.

Всякий раз, когда я смотрела в его голубые глаза, видела его большое, неповоротливое тело, меня охватывало острое чувство жалости.

Выйдя из комнаты Эдварда, я встретила служанку, которая спешила во флигель сообщить сэру Генри, что в замок прибыл учитель. От нее-то я и узнала об этом волнующем событии.

Сэр Генри, отец Эдварда, муж тети Сары, старшей дочери сэра Уильяма, маркиза Кардуфф, уединялся во флигеле, чтобы писать историю рода Вернов, который насчитывал уже восемь веков. Узнав недавно об этом, я подумала, какую все-таки злую шутку подстроила судьба, если этот род закончится на слабоумном Тедди.

Мне очень хотелось посмотреть, каков из себя этот новый учитель, потому что ничто не могло бы так нарушить застойное бытие обитателей замка, как появление свежего человека. Кроме того, я была убеждена, что очень важно знать, как выглядит этот человек, еще до того, как удастся с ним поговорить. Ведь он согласился заниматься со слабоумным молодым человеком, играющим в солдатики.

Я пробралась в галерею и, присев за перилами, смотрела на молодого человека, стоящего в холле и явно нервничающего, потому что никто пока не приглашал его пройти в гостиную или библиотеку, как об этом пишут в романах. Рядом с ним на мозаичном полу стояли два чемодана. Наконец по главной лестнице в холл спустился сэр Генри.

Они приветствовали друг друга наклоном головы, причем поклон учителя скорее смахивал на полупоклон. У учителя был приятный, в меру высокий баритон, но я не слушала, что он говорил, а старалась рассмотреть его, насколько это позволяли резные стойки перил, за которыми я скрывалась.

Александр О'Коннелл — так назвал его сэр Генри — был молодой человек высокого роста и атлетического сложения, которому были очень к лицу хорошо сшитый костюм из сукна бутылочного цвета, черный жилет и того же цвета галстук небольших размеров. Лучи полуденного солнца золотили его светлые волосы, и сэр Генри в своем бархатном фраке цвета красного бургундского вина с золотыми галунами показался мне глупым павлином, который почему-то оказался рядом с героем прочитанных мною романов.

С тех пор как я научилась складывать из букв слова, я прочитала массу книг из библиотеки деда, к которым никто до меня не прикасался, а также читала книги, которые бабушка выписывала из лондонской библиотеки, обслуживающей загородных читателей. Никто не интересовался тем, что именно я читаю. В общем-то никаких причин для беспокойства и не было: мне попадались описания разных путешествий, ученые сочинения и книги классиков.

Тем не менее прочитанные мною книги иногда ставили меня в тупик, и тогда я обращалась с вопросами к старенькой гувернантке, мисс Муллингфорд, которая занималась со мной вплоть до моего восемнадцатилетия. Как правило, она не умела ответить на мои вопросы и смотрела на меня с самым искренним удивлением.

Среди тех книг, которые присылали по почте бабушке, я больше всего любила романы, где храбрые красивые мужчины влюблялись в прекрасных дам. И точно так же, как героини этих романов, ждала я появления сказочного принца, который сразу бы превратил мою унылую жизнь в замке Кардуфф в сказку любви.

Глядя на стоявшего в холле Александра О'Коннелла, я сразу решила, что предо мною сказочный принц, а не скромный учитель.

Глава 2

Спустившись с галереи, я столкнулась с сэром Генри, который сказал мне, чтобы шла к Эдварду. Я потом узнала, что все то время, пока я была с Эдвардом, — вероятно, не меньше часа, — сэр Генри беседовал с новым учителем в библиотеке.

Когда я вошла в его комнату, Эдвард топтал ногами своих солдатиков, приговаривая при этом: «Капут! Капут! Всем смерть!» Потом он вдруг так разбушевался, что оттолкнул меня, и я больно ударилась о шкаф с посудой. Пришлось позвать Питерса. Вдвоем мы связали его и, влив ему в рот успокоительное, прописанное доктором Бэнкхёрстом, уложили в постель. Вскоре он забылся тяжелым, беспокойным сном.

В последнее время эти буйные припадки повторялись все чаще и чаще. Достаточно было какого-нибудь пустяка — неосторожного слова или проигрыша, — чтобы Эдвард вышел из себя. Я не хотела говорить об этом ни сэру Генри, ни бабушке, потому что они считали Эдварда не способным причинить кому-либо телесные повреждения. Оставалось только ждать, когда случится самое худшее — Эдвард поранит себя или меня, или Питерса, — чтобы они убедились в обратном.

Когда я вошла в столовую, то нашла там, к немалому своему удивлению, которое постаралась никак не обнаружить, Александра О'Коннелла. Очевидно, сэр Генри решил представить за обедом нового учителя остальным обитателям замка. Все время, пока мы были за столом, я не отрывала глаз от сидевшего напротив молодого человека. Там, на галерее, у меня не было возможности рассмотреть его хорошенько. Да, я знала, что старенькая мисс Муллингфорд осталась бы недовольна моим поведением («Юные леди не должны таращить глаза на незнакомых мужчин!» — сказала бы она), но как бы я иначе узнала, что у Александра О'Коннелла глаза темно-синего цвета? «Почти как небо в грозу, — подумала я, — и совсем не голубые. Вот что значит смотреть издали».

Александр О'Коннелл изредка бросал на меня взгляд, и тогда мне почему-то казалось, что ему хочется раздеть меня, снять мое прекрасное кремовое платье из шелкового муслина с голубыми лентами на груди.

— Мистер О'Коннелл теперь будет обедать вместе с нами, — сообщил вдруг сэр Генри после довольно продолжительного молчания, — так что мы сможем услышать от него, как продвигается вперед обучение моего сына Эдварда. Между прочим, мисс Валерия, кузина Эдварда, в очень хороших с ним отношениях, и вы можете узнать у нее о всех особенностях характера вашего воспитанника, мистер О’Коннелл.

То, что произошло дальше, по-видимому, удивило не одну меня: новый учитель поднял руку, словно хотел прервать речь сэра Генри, и спокойно сказал:

— Прошу прощения, сэр! Это возможно, если у вашего сына есть определенные способности, но, как я уже сказал вам во время нашей беседы, всякие необоснованные ожидания бессмысленны.

К опешившему от удивления сэру Генри наконец вернулся дар речи.

— Я уверен, что с вашими прекрасными способностями вы преодолеете все трудности, мистер О'Коннелл, — сказал он, как бы ставя точку в конце дискуссии.

Я давно заметила, что дедушка терпеть не может своего зятя, сэра Генри, и постоянно старается поставить его в смешное положение. Возможно, именно этим объяснялся постоянно надутый вид и срывающийся на крик тон сэра Генри.

Несмотря на свои семьдесят семь лет, дедушка был еще очень крепок, и пронизывающий взгляд его черных глаз вселял не в одну только мою душу неподдельный страх. Я была почти уверена, что на его тонких, плотно сжатых губах ни разу не появлялась улыбка. Во всяком случае, я не смогла ни разу увидеть ее во время его разговоров со мной, которые представляли собой просто выговоры ввиду моего плохого поведения.

Дедушка уже перебрался в свое любимое кресло с высокой резной спинкой, поближе к горящему камину, и сидел, опираясь на эбеновую трость с набалдашником из слоновой кости. Видимо, независимый тон нового учителя задел его, и он, повернув к нему свое длинноносое худое лицо с обвисшими на высокий стоячий воротник щеками, сказал хриплым голосом, похожим на звук, который издает лед, когда идешь по замерзшей луже:

— Мы не ждем от вас никаких чудес, молодой человек. Достаточно того, что вы научите Эдварда ставить свою подпись на бумагах и понимать, что от него хотят, когда к нему обращаются. Если сэр Генри не сумел вам этого объяснить, то сейчас вопрос решен исчерпывающим образом. Надеюсь, теперь вам все понятно, молодой человек! Мери, подай мне наконец чашку чая!

Я никак не могла привыкнуть к тому, что пожилая, страдающая ревматизмом женщина — пусть и моложе деда на десять лет — должна срываться с места и выполнять любое его желание. Ведь это мог сделать и слуга! Но, видимо, мне не дано было понять силу традиций доброй старой Англии.

Воспользовавшись тем, что бабушка занималась своим делом, я пересела на диван и, проходя мимо кресла О'Коннелла, сказала:

— Не хотели бы вы пересесть на диван, мистер О'Коннелл?

Он подчинился и сел в другом углу дивана, пристально и, как мне показалось, с презрением глядя на меня. Но я тотчас отбросила эту мысль, потому что пока не совершила ничего такого, что заслуживало бы презрения.

— Не хотите ли чаю? — спросила я. — Как вам больше нравится: с молоком или с сахаром?

— Вы очень добры, миледи, — ответил он. — Я люблю чай с молоком и сахаром.

Я подала ему чашку чая и опять села на диван.

— Вы ведь приехали к нам из Лондона, Александр О'Коннелл? — спросила я самым непринужденным тоном. — Вероятно, ваши ученики теперь занимаются в Итоне?

— Валерия! — вмешался вдруг в наш разговор очень недовольный мною сэр Генри. — Уж не знаю, чему тебя научила твоя гувернантка, но устраивать допрос мистеру О'Коннеллу ты не имеешь никакого права. Смею тебя заверить, что у него прекрасные рекомендации.

Мне показалось, что я не заслужила этого выговора: ведь я вела себя как светская дама, пытаясь завести разговор с новым человеком, и, обиженная, я не проронила больше ни одного слова.

Сэр Генри между тем стал читать вслух газету, где сообщалось о том, что Палата общин отклонила петицию чартистов. Разумеется, дедушка не мог сочувствовать чартистам, но ему доставляло огромное удовольствие во всем противоречить сэру Генри, которого он считал полным дураком. Одна из дедушкиных реплик была настолько оскорбительной — я заметила, как у бабушки покраснели щеки, — что сэр Генри положил газету на стол и вышел из комнаты.

— Еще один слабоумный, — проворчал дед и, повернувшись, посмотрел на нового учителя так, словно увидел клопа на белоснежной простыне, Он фыркнул и сказал: — Не пора ли вам, молодой человек, заняться вашим воспитанником?

Не ожидая ничего хорошего от дальнейшего развития событий, я вскочила с дивана и сказала:

— Идемте, мистер О'Коннелл, я провожу вас. Боюсь, что сами вы не найдете путь в нашем лабиринте.

Я стремительно вышла из столовой и спустилась вниз по лестнице. Как я и ожидала. следом за мной спустился и новый учитель. Не знаю почему, я вдруг расхохоталась. Каково же было мое удивление, когда я услышала и его смех! Немного смутившись, но не подав виду, я сказала:

— В обед семейные трения всегда обостряются, зато ужин проходит спокойно — у дедушки к этому времени разыгрывается аппетит, и он уже не обращает внимания ни на меня, ни на сэра Генри. Ну, идемте же.

Моя гувернантка, мисс Муллингфорд, то и дело твердила мне, чтобы я старалась держать свой длинный язык за зубами, но как я могла удержаться, если шла рядом с красивым молодым человеком.

— К сожалению, — говорила я, идя по переходу, — вы сможете познакомиться с вашим воспитанником только завтра. Вы скоро сами убедитесь, что он очень милый и послушный мальчик, который любит играть со своими игрушечными солдатиками. Его слуга Питерс рассказал ему про Ватерлоо. С тех пор герцог Веллингтон стал его кумиром. Но сегодня утром Эдвард очень сильно расстроился, поэтому его пришлось уложить в постель.

— Уложить в постель, дав ему сильно действующее успокоительное, — прервал меня О'Коннелл.

— Мы даем ему успокоительное лишь в исключительных случаях, когда он бывает сильно возбужден, — ответила я и замолчала, потому что поняла: сэр Генри не сообщил учителю, в каком опасном состоянии находится его сын и как бесконечно мала надежда на то, что удастся облегчить его положение. Но я бы ни за что на свете не сказала Александру О'Коннеллу, что все его усилия будут напрасны. Вместо этого я заметила:

— Конечно, вначале он будет испытывать страх перед вами, ему будет неприятен строгий распорядок дня. Но я думаю, он к этому привыкнет, вы сумеете завоевать его доверие, и дело пойдет на лад.