Столбик золотых монет, выданных чудесным приспособлением, рос и рос. Наступил двадцатый день. Синьор ди Бертолли привычным движением засыпал приготовленный с вечера мусор в просительно распахнутое отверстие. Машинка захлопнула металлическую пасть, задергалась, заурчала на разные голоса, но в заботливо подставленную ладонь ничто не опустилось.

Урчание смолкло. Машинка продолжала подергиваться, но уже по инерции. Наконец прекратилось и подергивание. Монеты так и не возникло. Синьор ди Бертолли осторожно постучал по мусороприемнику, попытался открыть его, напрягся и немного покачал машинку из стороны в сторону. Безрезультатно.

Может быть, мусор несвеж? Синьор ди Бертолли собственноручно разодрал на мелкие клочья первый подвернувшийся под руку пергамент, загрузил его куда следует и повторил операцию.

Урчание, сотрясание, тишина. Никакой монетки!

Эвксиерец хотел было завалить машинку набок, чтобы поковыряться чем-нибудь в отверстии для монет, но побоялся испортить сложный агрегат. Выбора не оставалось: необходимо было посвятить в тайну пятого, потому что ни сам ди Бертолли, ни Злата не могли разобрать механизм по винтику и выяснить, в чем проблема. Близнецов же требовалось для начала найти.

К счастью, синьор ди Бертолли очень тщательно подходил к подбору персонала. В его поместье имелся нужный человек, и уже через три четверти часа глазам эвксиерца предстала ужасная картина.

На полу, выложенном дорогим дубовым паркетом, валялись гайки, винты, пружинки и прочие детали, а посреди этого беспорядка высилась распотрошенная машинка. Главное сокровище ди Бертолли оказалось устроено очень просто. В нем имелось ровно два отделения. Первое, занимавшее большую часть объема, было набито сухим и непыльным мусором, измельченным на сообразные частицы. Меньшее было разделено тоненькими перегородками ровно на двадцать один миниатюрный отсек. Двадцать из них пустовали, в двадцать первом наискосок застряла последняя монетка.

Эта машинка, бесспорно, могла выдать триста шестьдесят пять монет в год. Она могла выдать гораздо больше, но лишь при условии, что первое отделение будут своевременно опорожнять, а во второе — станут загружать необходимое количество монет, кратное двадцати одному.

Едва придя в себя, стараясь не расплескать ни капли благородного гнева, синьор ди Бертолли направил свои стопы прямиком в вертеп разврата, сиречь в Академию Магических Искусств. Карету ему подали почти мгновенно; слуги старались лишний раз не попадаться господину на глаза, а умница Злата закрылась в танцевальном зале, откуда слышались мягкие тяжелые прыжки.

Гремя колесами и опасно кренясь на поворотах, карета вихрем промчалась по улицам Межинграда и остановилась у веревки, ограничивавшей поле для бугурта. По зеленой травке, чудом не вытоптанной витязями, берсерками, дикарями, пиратами и Марцеллом Руфином Назоном во всех его ипостасях, бродил одинокий боевой верблюд. Когда синьор ди Бертолли вывалился из кареты, верблюд покосился на него с некоторой надеждой, но почтенному финансисту было не до того. Кипя гневом, он проскочил сквозь приоткрывшиеся ворота, и со всех сторон на него навалились цвета, запахи и звуки.

Восточный базар во всем своем великолепии остался неоценен синьором ди Бертолли. Но у кого повернется язык его за это осуждать? Эвксиерец прорывался по узким проходам, расталкивая зевак, отмахиваясь от предложений купить, продать, погадать и приворожить, а основной удар приходился на топавших следом телохранителей. Наконец базар закончился, и ди Бертолли, насквозь пропахший восточными благовониями, дымом, шашлыком и копченой рыбой, ворвался на территорию Академии.

В маленьком квадратном дворике журчал беломраморный фонтан, от которого доносились шепот, фырканье и взрывы смеха. Ди Бертолли зверем покосился туда, но благоразумно промолчал. Телохранители тоскливо разглядывали диспозицию. Она была, мягко скажем, не в их пользу.

Эвксиерец никогда здесь не бывал, и, будь он чуть менее зол, ему, несомненно, пришло бы в голову поостеречься этих мест, со здешними духами, элементалями, стихиариями и особенно адептами. Но сейчас почтенный финансист кипел от гнева. Не раздумывая, он шагнул к высокому крыльцу красно-белого мрамора, однако успел лишь поставить ногу на первую, самую выщербленную и истертую ступень. Дверь отворилась, и из здания вышла женщина в строгом черном платье. На плечи ее была наброшена белоснежная шаль; ди Бертолли мигом прикинул, сколько эта шаль может стоить, и понял, что перед ним не женщина, а дама.

За спиной громко и тоскливо вздохнул какой-то из телохранителей.

Изящно придерживая подол одной рукой, дама спускалась прямо к синьору ди Бертолли, который не мог оторвать взгляда от ножек, обутых в роскошные шелковые ботинки, несомненно, эльфийской работы. Об их стоимости эвксиерец старался не думать. На одно маленькое мгновение он даже забыл, для чего сюда явился, но это мгновение очень быстро прошло.

— Чем я могу вам помочь? — низким мелодичным голосом спросила дама.

Очарование очарованием, но дело превыше всего. Синьор ди Бертолли хотел знать, где прячется директор этого притона. Однако, глянув в ясные глаза своей собеседницы, он отчего-то смутился и изложил свою просьбу в замечательно вежливых выражениях.

— Вам не нужен директор, — спокойно сказала дама. — Как декан одного из факультетов, я замещаю коллегу Буковца во время его отсутствия. Итак, что случилось?

— Случилось? — брызнул слюной ди Бертолли. — Да я… Да они…

При слове «они» брови декана поползли вверх, а в глазах что-то промелькнуло.

— Прошу, — любезно предложила она, указав на изящную скамеечку возле фонтана. — Насколько я могу судить, речь пойдет о наших студентах?

Ди Бертолли подивился такой проницательности и последующие четверть часа потратил на то, чтобы кратко и емко донести до этой уважаемой дамы всю низость преступления, содеянного юными негодяями.

Юные негодяи в этот момент находились в шатре правого визиря и старательно записывали драгоценный рецепт кафия по-кафски, с пряностями, солью и ледяной водой, причем Эллинг записывал сам рецепт, а Яллинг — список вопросов, возникавших по мере записывания. Дама в черном — магистр Шэнди Дэнн — прекрасно знала об этом. Выслушав горестный рассказ ди Бертолли, она кивнула, легко поднялась и провела ничего не понимающего эвксиерца прямиком в вестибюль Академии.

Под сводчатым потолком гуляло эхо, болтавшее на пятнадцати языках. Из узких витражных окон лучами расходился разноцветный свет; пахло известкой, краской и гламурией, ибо не так давно здесь собрался в полном составе пятый курс алхимического факультета. На самом видном месте, посреди вестибюля, растопырилась странная конструкция, состоявшая из огромного количества деревянных планок. С двух сторон на нее были натянуты два абсолютно одинаковых свитка. «С Днем Ваганта!» — гласила ярко-красная надпись; чуть ниже были намалеваны лютня, пузатая бочка и черная академическая шапочка о длинной кисточке и четырех углах.

По краям свитки украшала затейливая восточная вязь.

Синьор ди Бертолли несколько раз оглядел первый свиток, потом обошел деревянное сооружение по широкой дуге и вперился во второй. Он все еще ничего не понимал. Тогда магистр Дэнн щелкнула пальцами, и кто-то невидимый занудно забубнил над самым ухом синьора ди Бертолли:

— Правила проведения праздника, тако же рекомого Днем Ваганта. Распоряжение директора от, стало быть, пятого грозника нынешнего года. Какой у нас, бишь, год? А-а, мрыс с ним… Правило, стало быть, первое…

Правил было около полусотни, и ди Бертолли позже удивлялся собственному недюжинному терпению. Он смиренно выслушал все, но понял главное. Проклятый День Ваганта был возрожден из небытия по воле принца Саида, который не нашел ничего лучшего, как копаться в пыльных библиотечных свитках. Вопреки названию, праздник длился несколько недель — с пятого по двадцать первое грозника, — и все это время адептам полагалось шляться по окрестностям, распевать стихи собственного сочинения и пить лыковку в местных кабаках. Последнее светило не всем: по договоренности с администрацией наливали только тем, кто был способен попросить об этом на эрро-эльфаррине, официально признанном языке науки и поэзии. Как правило, даже истинные знатоки не могли выполнить этого условия после третьей кружки.

Но синьор ди Бертолли подпадал под другой пункт этого проклятого распоряжения. В Дни Ваганта для адепта не было более достойного занятия, нежели изобретение розыгрыша, причем чем масштабнее и наукообразнее окажется этот розыгрыш — тем выше его оценят судьи в последний день фестиваля. Победителю принц Саид обещал награду, многозначительно заявленную как «сокровище». Разумеется, Белая Дама не собиралась делиться своими мыслями с каким-то ди Бертолли, но она была уверена, что сокровище обретет разом двух хозяев.

Главное, чтобы им оказался не боевой верблюд…

— Но мои деньги! — кипятился Мароу ди Бертолли. — Мой престиж! Мой моральный ущерб! Извольте призвать ваших адептов к порядку, синьора, иначе я буду жаловаться в КОВЕН!

Синьора Дэнн изогнула бровь так, что та коснулась изящно уложенного темного локона.

— На вашем месте я не стала бы делать этого, — доброжелательно сказала она. Телохранители, уже успевшие оценить ее как соперника, немо молили всех богов, чтобы чародейка не меняла тона. — Во-первых, едва ли Саиду Кафскому понравится ваша попытка бросить тень на Академию, где учится его невеста. Во-вторых, это огорчит меня. — Она отчетливо выделила последнее слово, и телохранители с трудом подавили недостойное профессионалов желание побросать арбалеты и упасть на пол лицом вниз. — В-третьих, вам это не доставит никакой выгоды. Вы весьма аккуратно обходили вопрос о том, что именно представляла собой проданная вам машинка, но я не думаю, что ковенские дознаватели ограничатся намеками и недомолвками. Мы поняли друг друга?

Синьор ди Бертолли взвесил все «за» и «против». Он был, бесспорно, оскорблен, но не видел ни малейшей возможности для мести. Генри Ривендейл — птица слишком высокого полета; эвксиерец не смел даже думать, знал ли наследный герцог, в какую авантюру оказался вовлечен. Де Максвилль конечно же чист, как перед первым причастием. А близнецов прикрывал узорчатый щит принца Саида, прилюдно объявившего их своими братьями и друзьями.

Но ничего. Когда-нибудь он уедет.

Несколько утешенный этой мыслью, Мароу ди Бертолли поклонился магистру Дэнн, скатился по выщербленным ступеням и протолкался через базар, который, кажется, сделался даже громче.

Только в карете он обнаружил, что на месте кошелька у него болтаются обрезанные концы дорогой эвксиерской тесьмы.

6

Но это случилось только двадцать первого грозника, а нам не подобает слишком сильно забегать вперед, хотя порой и хочется поведать о том, как закончилось то или иное событие. Вернемся же к пятому числу, к пяти часам пополудни, когда Яльга Ясица, Эгмонт Рихтер и Сигурд дель Арден оказались заперты в гномьей продуктовой лавке.

В это время в Межинграде как раз проходил очередной бугурт. Некоторые не особенно образованные зрители предпочитали называть его турниром, но все посвященные, едва заслышав это слово, начинали морщить нос. Особенно яростно морщил нос Марцелл Руфин Назон, в такие минуты особенно похожий на ту из своих оловянных копий, что грызла поганку, входя в боевой фьордингский раж.

На зеленом поле, огороженном длинной веревкой, происходила общая схватка — мэле, — которую лыкоморские зрители немедленно переименовали в «стенка на стенку». С обеих сторон в битве участвовало по одному рыцарю в белом доспехе (их было видно издалека по высоким зеленым плюмажам). Остальные сражающиеся изображали у кого что получалось: лацианец в белой простыне размахивал бронзовым гладиусом, фьординги с накладными бородами бодро орали: «Один и Фригг!» — и вторило им грозное: «Босеан!» — которое издавали три очень веселых типа в белых накидках с красными крестами. Пират в побрякушках молча носился туда-сюда, не забывая быстренько брать в плен тех, кто не успевал увернуться.

Зрители кричали, топали, аплодировали и метко швырялись яблочными огрызками.

Общая схватка понемногу входила в ту стадию, где ее уместнее было именовать общей свалкой. Обоих рыцарей уже стащили с коней, и теперь доблестные воители отмахивались мечами от яростно наскакивавших противников. Правый начинал сдавать, зато левый только-только вошел во вкус, когда точно посредине турнирного поля, в двух локтях от земли, вдруг засиял зеленым правильный шестиугольник.

Доблестные участники бугурта недаром провели столько дней невдалеке от знаменитой Академии. Народ мигом сообразил, что сейчас откроется телепорт, и, временно прекратив боевые действия, отхлынул в стороны.

На гостевых трибунах тем временем возникло нешуточное оживление. Весь старший педагогический состав во главе с директором Буковцом вскочил с мест и помчался прямо к ограничительной веревке. Лучше всех пришлось магистру Назону — он и так присутствовал на поле, щеголяя в любимых кольчужных портках. Впереди серой молнией мчался магистр Цвирт: он, как и все остальные, прекрасно понял, кто был автором открывающегося телепорта.

Но раньше, чем кто-либо успел добраться до середины поля, телепорт уже раскрылся, и на траву шлепнулось существо, которое никак не могло быть коллегой Рихтером. Это оказался гном весьма почтенного вида, с длинной ухоженной бородой и золотой гильдейской цепью, сейчас перекрутившейся задом наперед.

Подоспевший первым пират помог гному подняться на ноги, но тот даже не утрудил себя буркнуть что-нибудь благодарное. Первым делом он расправил бороду, потом вернул на положенное место золотой гильдейский знак, отряхнул штаны и стукнул сапогом о сапог. К этому моменту на поле подоспел магистр Цвирт.

— Экстренный ковенский эмиссар… — отрекомендовался было он, но тут гном хищно рванулся вперед, вцепился мертвой хваткой в магистровы лацканы и разразился потоком таких отборных ругательств, что схватка, еще теплившаяся в дальних уголках поля, прекратилась сама собой. Пират, соображавший быстрее всех, щелкнул какой-то из своих висюлек — она оказалась мнемо-амулетом, немедленно заработавшим на максимальной скорости.

— Я уважаемый торговец, почетный член и председатель Гильдии купцов! — Гном в ярости потряс перед лицом Цвирта зажатым в кулаке гильдейским знаком. Вновь послышались заковыристые ругательства на языке кланов Драконьего Хребта. — Да чтобы какой-то сопливый мальчишка вышвырнул меня из-за моего же прилавка, из моей же лавки, которую построил еще мой достойный прадед! Я вам устрою сладкую жизнь, вы, втунеедцы!

Пират восхищенно прицокнул языком. Определенно, у него имелись лингвистические наклонности.

Магистр Дэнн осторожно отодвинула несчастного магистра Цвирта, при этом пострадавший гном даже не успел заметить, как и когда он успел отцепиться от ковенца.

— Откуда вы, мейстер? — осведомилась она вежливым тоном, который однако не располагал к дальнейшим скандалам.

Гном посопел, не желая так быстро сдавать позиции.

— Листвягинцы мы, — буркнул он, избегая смотреть некромантке в глаза.

Белая Дама переглянулась с магистром Буковцом, а немного помятый магистр Цвирт быстро-быстро выбрался из толпы и исчез в неизвестном направлении.

— Понятно… — протянул Ирий Буковец.

— Что вам понятно?! — опять взорвался гном. — Да его… да этого… на клочки я его порву!

— Как я вас понимаю! — ласково пропела Эльвира Ламмерлэйк, беря гнома под руку. От нее повеяло нежным запахом гламурии, и пострадавший торговец немедленно пал жертвой высокого искусства. — Вы себе и представить не можете…

Она говорила чистую правду — некстати исчезнувший Рихтер сорвал те остатки сессии, которые могли бы пережить нашествие принца с белым слоном и боевым верблюдом. Другое дело, что порвать Рихтера на клочки было технически сложно — для начала его необходимо было поймать.

— Неужели? — изумился уводимый с поля боя гном. Скоро его голос смолк в отдалении.

Магистры переглянулись. К длинному перечню преступлений беглого Эгмонта прибавились еще два: вооруженное нападение на мирного жителя и использование профессиональных навыков в личных целях.

7

В одиннадцатом часу ночи в Листвяги прибыл ударный ковенский отряд.

Телепортационные поля были взбаламучены, как морская вода после шторма, и стоило немалых трудов просчитать хотя бы приблизительный путь до Листвяг. Три предыдущих отряда один за другим почему-то оказались у подножия замка какого-то даркуцкого князя, праздновавшего в это время свадьбу младшего сына, а четвертый очутился в поместье барона Хёнгернского, где маги свели близкое знакомство с госпожой баронессой, урожденной маркизой д'Армион. Знакомство было полезно, ибо госпожа баронесса приходилась матерью нынешнему графу фон Рихтеру, но делу это, увы, не помогло.

На фоне этих событий никого уже не удивляло, почему гном, долженствовавший вылететь из телепорта на ковенской площади, вдруг очутился на поле для бугурта. Даже самые старые маги не могли припомнить, чтобы Т-пространство было настолько запутано и возбуждено. Пятый отряд просто не поверил своему счастью, когда из темноты перед ними выросла лавка, надежно запечатанная тремя заклятиями.

Автор заклятий, совсем молодая магичка, сидя спала на скамейке возле лавки. Рядом переминались с ноги на ногу два практиканта с красными от недосыпа глазами.

Лавку надлежало немедленно брать штурмом — кругом было почти безлюдно, и пострадать могла разве что отделка соседних зданий. В печальном лунном свете маги, скользя как тени, заняли ударные позиции и практически молниеносно ворвались внутрь.

Внутри было пусто, печально и темно. Сильно пахло пряностями, отчего хотелось чихать и чихать. Как и предвидел хозяин, здесь царили беспорядок и разорение. От половины всех колбас и окороков остались лишь неровно срезанные веревочки, касса была опустошена, да и прочие припасы подверглись изрядному разграблению. Наконец, злодеи захватили с собой почти что все пряности, а чего не забрали — то просто рассыпали вокруг.

— Перец-то им зачем? — жалобно воззвал в пустоту несчастный магистр Цвирт, вытирая попеременно то нос, то глаза.

Судьба была к нему жестока: ковенцу предстояло лично общаться с хозяином разграбленной лавки. «Уж лучше бы это был Рихтер!» — тоскливо подумал маг.