— И у Марцелла Руфина Назона, — быстро сказала я, подумав, что перечень имен может затянуться до утра.

— Точно! — взмахнула лапкой флуктуация. — А на этих положиться никак нельзя, что ж они в хозяйках-то смыслят? Вот я и собралась, машинку для кафия захватила, принцем нашим подаренную, и ка-ак махну через Драконий Хребет! Думаю, где-ни-будь да встречу я наших…

Судя по лицу Эгмонта, все было немножко иначе, но я решила отложить очную ставку на потом.

— Да не части ты так! Что за ваш принц? Полин что, замуж выходит? А ты не свистишь ненароком, э?

— Я?! — оскорбилась флуктуация. — Хэй-хо! Клянусь косяком и ручкой!.. Так, держи, это кафий с солью… И дверным полотном тоже клянусь! За принца Саида Полин замуж выходит, не за кого-нибудь… Эй, да не обожгись! Ай-ай-ай…

— Что за принц? — неразборчиво сказала я, высунув ошпаренный кончик языка.

Элементаль всплеснула лапками.

— Такой принц, такой принц! — восхищенно поведала она. — Вот все при нем: и сабля, и корона, и слон… белый-белый! — Лапки описали круг максимального радиуса, пытаясь охватить размеры пресловутого слона. — Сам высокий, красивый, в тюрбане, и глаза такие… ых, страстные! Одно слово, властитель земли Каф!

Слов было как минимум три. Я отхлебнула кафию, представила страстного принца и вдруг поняла, что означает заморское слово «дежавю».

— Да уж… — тихонечко вырвалось у меня.

— Верно-верно! — Элементаль покивала. — Это тот самый, который на портретике! Говорит, как увидал во сне нашу Полин — так в нее и влюбился, и телепорт простроил… и вообще! Брильянтами ее с головой засыпал, шубу белкоблевую подарил, а она ему: мол, видывали таких, по медяшке за пучок! Ох и ходил он, ох и стонал! Слезы лил, да-с, ваша милость! — Флуктуация выпрямилась и сурово сверкнула очами, будто перед главой какого-нибудь приказа. — Зато теперь — как шелковый! Розу подарил…

Я потрясла головой, пытаясь разобраться в сумбурном повествовании. Полин не приняла бриллиантов, зато обрадовалась розе? Верилось, если честно, слабо. Покосившись на Эгмонта, я немного успокоилась: видно было, что и он ничего не понимает.

— Еще кафию? — широко улыбнулась элементаль.

Я подумала.

— Да знаешь, как-то уже не хочется…

— Надо! — вдруг сказал Рихтер. — Пей давай, Яльга, оно полезное.

— Кафий вообще-то мужского рода, — пробурчала я. Но спорить не стала.

4

Мы попробовали почти все виды кафия из двадцати четырех, предлагаемых машинкой. Любопытства ради я разобралась, как она работает; интересно было бы глянуть, как агрегат устроен изнутри, но элементаль неожиданно встала грудью на его защиту. «Мне еще возвернуть его надо! Подарок все-таки!» — сурово сказала она, и я отступилась. Выпрошу у Полин попозже, а она у принца новый закажет.

Я выслушала всю историю принца сначала; узнала про двух его «любимых братьев», тут же вспомнила, что с близнецов не стребованы три желания (три не три, а одно уже точно знаю!), и ознакомилась с душещипательной историей о том, как принц Саид пил кафий с ванилью.

— В женских журналах пишут, старшая хозяйка не даст соврать, — элементаль висела над полянкой, по-восточному свернув ложноножки и бдительно положив ложноручку на корпус машинки, — что все мужчины — ну прям как один! — просто без ума от запаха ванили.

— Точно-точно, — покивала я, пытаясь не уснуть на самом интересном месте. Восемнадцатая кружка кафия плескалась где-то в опасной близости к горлу, а первые три потихоньку собирались на выход. Где были остальные четырнадцать, оставалось только догадываться, но кафий в больших количествах оказывал на меня парадоксальное действие. Хотелось спать, и желательно без сновидений.

Сигурд, в отличие от меня, был бодр и печален. Он понимал, что после такого количества кафию ему уже не заснуть. А вот Эгмонт, как старый кафепийца, дремал с открытыми глазами. Чашку, правда, ко рту подносить не забывал.

— Это все оттого, — вещала флуктуация, — что в них дремлет память, как их матушки в детстве пекли печенья с ванилью. И, стало быть, неодолимо влечет мужчин к тем девушкам, от которых этой самой ванилью пахнет. А уж в кафии она или в духах — не суть важно. Вот меньшая хозяйка и решила проверить. А принцева матушка, видать, про ваниль и не слыхала… Берегла, наверное, для особого случая…

— Для свадьбы, например, — сонно кивнула я, посмотрев на красноречиво заклеенную кнопку. И тут меня осенило. Рядом были целых два лица мужской национальности, не охваченных социологическим опросом. — Эгмонт, а Эгмонт! Ты ваниль любишь?

— У-угм, — неразборчиво ответил маг, за что и поплатился. Мгновением позже элементаль ловко подменила его кружку кафия на стаканчик, сладко благоухающий ванилью.

Не знаю, пекла ли матушка Эгмонта хоть что-нибудь, но на запах ванили он среагировал как-то неправильно. Хотя, с другой стороны, может, это просто кафий в него уже не лез.

— Сигри, а Сигри… — начала было я, но оборотень меня опередил.

— Не пекла! — сказал он как отрезал.

— Ну и ладно, — обиделась я. — Спать давайте.

5

Сигурд обреченно вздохнул. Спать ему не хотелось и, если он хоть что-то понимал в жизни, не захочется еще много ночей подряд.

Но жертва была оправданна. Яльга тихонько сопела, крепко обняв свернутый в рулончик плащ оборотня, и на лице ее читалось выражение невероятного блаженства. Изредка она что-то бормотала, но разборчиво высказалась только один раз:

— А сахару класть не надо совсем!

После чего перевернулась на другой бок и засопела еще уютнее.

Эгмонт поднялся, поставил кружку на мох и устало побрел к краю поляны — ставить защитный круг.

Глава третья,

где герои узнают, что кафию все-таки может быть слишком много, а азартные игры ни к чему хорошему не приводят

1

На пятый вечер Сигурд запросил пощады.

— Дайте хоть ночь поспать спокойно! — взмолился он, с ужасом глядя на слегка закопченную медную джезве. — Видеть этот кафий уже не могу! И куда он в вас только лезет?!

— Хорошо, поделим на двоих, — не стал спорить Эгмонт и засыпал в джезве вторую ложечку сахара.

Машинку для изготовления кафия мы видели один-единственный раз: элементаль, похоже, сообразила, что Полин может обнаружить пропажу. Да и потом, в пятом измерении было не так много места, и флуктуации стоило немалого труда таскать машинку туда-сюда.

Взамен она притащила медную джезве на три персоны, хитроумную жаровню, полную отборного кафского песка, и миниатюрную эльфийскую мельничку. По бокам мельнички вилась изящная вязь. «Дорогому Эгмонту от любящей…» — кое-как разобрала я, а дальше было совсем непонятно.

Рихтер оказался большим специалистом по варке кафия. Учитывая его предыдущие кулинарные шедевры, я заподозрила, что маг только кафием и питается, изредка перемежая его приснопамятной ухой. В первый же вечер мы выслушали длинную страстную лекцию о кафии в зернах, способах его помола и чудесных свойствах коричневой пенки, которая образуется во время варки. Я была бы не прочь сама сварить кафий — ну попробовать хотя бы, вдруг получится! — но оторвать Эгмонта от джезве было то же самое, что помешать гному во время валютных операций.

— После этого вашего кафию мрыс заснешь! — гневно высказался Сигурд и сплюнул на землю. — Всю ночь глаз сомкнуть не могу, а ежели и засыпаю, так такая гадость снится — лучше и вовсе не спать! А я тоже человек, мне тоже отдых надобен. И точка!

— Да ладно, нам больше достанется, — отмахнулся Эгмонт. — Яльга, ты с чем хочешь — с кардамоном, мускатным орехом или корицей?

— С ванилью, — сказала я и приятно улыбнулась.

Рука Эгмонта замерла над мешочком с пряностями.

Вечер был золотой — теплый и тихий. Я пристроилась поближе к Сигурду и доверчиво положила голову ему на плечо. Эту позу Полин отрабатывала на мне долгими зимними вечерами; надеюсь, у меня получилось ненамного хуже.

— А ваниль уже кончилась, — откуда-то сверху сообщил волкодлак.

— Ага, как же… — Я прикрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам. — А то я не видела, как Эгмонт ее прошлой ночью в землю закопал и сверху камушек положил. Чтобы не вылезла, наверное…

— Остроумица… — пробормотал Рихтер.

Раздалось громкое шипение, сильно запахло кафием: маг налил в разогревшуюся джезве холодной воды.

— Спасибо вам, — сказала я, не открывая глаз. — Обоим.

— За что, Яльга? — тихо спросил Сигурд.

— Сами знаете…

— Яльга, мы… мы все понимаем, — быстро сказал волкодлак. — Это как болезнь. Главное — выздоровела. А так… мало ли что с кем может быть? Ты, Яльга, не думай, мы тебя все равно любим! Правда, Эгмонт?

— Любим, — согласился Рихтер, размешивая первую пенку. — Как же не любить? Если бы не ты, пришлось бы мне сейчас три кружки кафию пить, потому как некоторые дезертировали.

Я кривовато улыбнулась.

— Знаете… я всегда этого боялась. Правда. Я знаю, что полукровок не бывает, что все выбирают один раз и навсегда, при рождении… но… полуфэйри тоже вроде как не бывает, верно? А я все равно есть…

Эгмонт второй раз снял кафий с жаровни.

— Ты — человек, Яльга, — уверенно произнес он. — Ты сделала свой выбор. Этот перекресток остался позади.

Я кивнула. Говорить дальше мне очень не хотелось, но есть слова, которые должны быть сказаны. Что бы ни говорил Эгмонт, я оставалась наполовину фэйри, и с этим мне надо было жить и — самое страшное — умереть. Просто сейчас эту часть своей сущности я могла держать под контролем.

— На самом деле я фэйри меньше чем наполовину… скорее на одну четверть. Моя бабка была из народа Высоких Фэйри. Похоже, она сама не понимала, как такое могло случиться… в общем, она полюбила моего деда. Он был ром — молодой, красивый, удачливый. Но чего в нем было особенного, знала только она одна.

Кафий как-то подозрительно забурлил и сделал попытку сбежать. Эгмонт молча щелкнул пальцами, призывая его к порядку. На моей памяти это был первый раз, когда он применил магию в деле сотворения кафия.

— У них был только один ребенок — моя мать. И она родилась человеком. Потом табор кочевал у Даркуцкого кряжа… Ты правильно угадал тогда, Эгмонт. Мой отец — князь Янош Леснивецкий, воевода даркуцкий.

— Было бы что угадывать, — хмыкнул Эгмонт. — Яльга, ты кафий тоже с закрытыми глазами пить собираешься? Мне-то все равно, а вот Сигурду, думаю, не очень. Если что, ты рядом с ним сидишь.

Я открыла глаза и посмотрела Рихтеру в лицо. Странно, но он был абсолютно спокоен, будто обсуждать сущности полуфэйри для него так же привычно и обыденно, как варить по вечерам кафий. С другой стороны, все нормальные люди варят кафий по утрам.

— Видишь ли, — продолжал маг, — мне не единожды доводилось видеть князя Леснивецкого. Он был не первым, кто по достоинству оценил винные погреба мужа моей матери. Таких рыжих поискать…

— Он же не единственный рыжий на свете!

— Как тебе сказать… — Рихтер сделал вид, что задумался. — Словом, встретишься с папенькой — сама поймешь. Вас, Леснивецких, трудно с кем-то спутать. Особенно в умении найти приключения на свою… кхм… задницу. И еще кое-что, Яльга. Вы этого не проходили и, возможно, не будете проходить, но тебе, я думаю, пригодится. Человек не может быть на четверть фэйри. Их кровь такова, что количество ее не имеет никакого значения. Либо ее нет совсем, как в случае с твоей матерью, — либо твой вариант.

— Не понял, — после недолгого молчания признался оборотень. — Как может Яльга унаследовать кровь бабки, минуя мать?

— Это фэйри. — Рихтер пожал плечами. — Здесь логики можно не искать. Могу лишь предположить, что Яльгина бабка очень дорожила своим ребенком и сделала все, чтобы скрыть его от собратьев.

Вполне возможно… Я вспомнила, как встретились Ратори и князь Янош. Едва ли моя бабка могла желать этого союза. Вернее всего — она была не в силах что-либо изменить, узнав обо мне слишком поздно. Ей пришлось смириться и со смертью дочери, и с рождением внучки-полуфэйри. Люди очень упрямы и сами выбирают свои дороги…

— Яльга, так ты что, получается, сирота? — Сигурд был потрясен. — А отец куда смотрел? Да у нас в Конунгате за своего щенка…

— У вас дети рождаются реже, Сигри, вот вы их и бережете… А у князя, наверное, своих несчитано. Знаешь, как говорят: выйду на дорогу, брошу кулек конфет — детишки пробегут, может, и мои среди них окажутся…

— Я же говорю, папенькина кровь, — хладнокровно прокомментировал Эгмонт. — А ты говоришь — как узнал, как узнал…

— А дед с бабкой? — не унимался оборотень. Я представила, какие крепкие должны быть у волкодлаков родственные связи, если для Сигурда непостижимо, как могли не углядеть за одним-единственным ребенком. — А тетки там всякие, дядья?

Я отхлебнула горячего кафию.

— В ту ночь, когда я родилась… когда моя мать умерла родами… мой дед осиротел тогда дважды. Моя бабка бесследно исчезла, и никто не знал почему.

— Хорошо, — не сдавался Сигурд. — Дед-то, дед у тебя никуда не исчез?!

— Не исчез, — согласилась я. — Баро не может исчезнуть: как тогда табору жить? Просто… я, наверное, в детстве была больше фэйри, чем сейчас. А сказки про подменышей — их везде рассказывают. И как-то ночью я подслушала…

— Можешь не продолжать, — кивнул маг. — Сбежала наутро?

— Нет. — Я ухмыльнулась, вспомнив, как ловко увела лучшую кобылу табора. Потом, правда, неблагодарная животина сбежала, но это отнюдь не умаляло моего тогдашнего мастерства. — Под утро, Эгмонт, зачем мне было дожидаться зари? Мы, подменыши, как известно, не выносим солнечного света.

— Это ж сколько тебе лет тогда было? — нехорошим голосом осведомился оборотень. Кажется, по моей вине рухнуло его доброе отношение к людям. Ничего, Сигурд — он отходчивый, он простит.

— Восемь. Сигри, ты не переживай! У нас, если что, в четырнадцать уже детей рожают.

— Вот-вот! — негодующе произнес волкодлак. — Потому-то у вас такое отношение ко всему — безответственное! Дети, чтоб ты знала, Яльга, — это очень серьезно! Разве ж можно допустить, чтоб в четырнадцать лет… Сами еще щенята! Ничего не знают, ничего не умеют! Их самих еще учить да учить! И вообще, детей — их еще заслужить надобно!

— Да не волнуйся ты так, — поспешно сказала я, пока оборотень набирал воздуху для очередной тирады. — Я пока никого рожать не собираюсь. Как только соберусь, непременно твоего совета спрошу!

— Яльга! — обиженно возопил волкодлак. — Да я же не про это!..

На помощь мне пришел Эгмонт.

— Я одного только не понял, — сказал он, выливая из джезве оставшуюся гущу. — Как звали твою бабку? Какую стихию она воплощала?

Я улыбнулась правым уголком рта и машинально потрогала браслет.

— Насчет стихии ничего сказать не могу… Но мой дед стал вдвое удачлив, когда привел молодую жену. Это все, что я могу сказать, а то имя называть все же не хочется. Или ты хочешь лично познакомиться со всеми моими родственниками?

— Да нет, наверное, — подумав, отказался маг. — Рановато. Знакомство с родственниками — слишком важный шаг в жизни мужчины. Правда, Сигурд?

2

Этой ночью спали все, включая Сигурда, — наверное, именно поэтому он наутро был таким счастливым. Когда я предложила свою помощь в приготовлении завтрака, оборотень только отмахнулся. Над поляной витал почти неуловимый запах кафия, но даже это не могло испортить ему настроения и аппетита.

Мы позавтракали и отправились в путь.

До перевала Двух Топоров, по которому проходит граница Конунгата, оставалось не так уж много, и мы рассчитывали пройти эту дорогу за один дневной переход. Пока что вокруг лежали ничейные земли. Я уже испытала на себе, что это такое, и была только рада очутиться там, где действуют хоть какие-то законы. Пускай и нечеловеческие. В конце концов, Сигурд — тоже волкодлак, а с ним-то всегда можно договориться!

В полдень мы сделали короткий привал, потому что лошадям нужен отдых. Ну и нам, наверное, тоже. Наполнив фляги водой из обмелевшей речки, мы отправились дальше.

Тропа долго вилась по краю обрыва — довольно пологого, заросшего травой, но все едино очень высокого, — и мы были вынуждены идти пешком, ведя коней в поводу. Внизу виднелась узкая долина, на дне которой извивалось высохшее русло; с другой стороны ее защищали высокие полосатые скалы, почти лишенные растительности. Еще дальше вставали могучие кряжи, чьи вершины скрывались в белесых летних облаках.

— Лан-Мэйдаррен, — тихо сказал Сигурд.

Я не была уверена, что он обращается именно к нам. Подтвердив эту мысль, оборотень прошептал что-то на греакоре. И здесь, на пыльной тропе, ведущей к перевалу, гортанные звуки волкодлачьего языка казались гораздо уместнее, чем в человеческих городах.

В чистом, пронзительно синем небе, напоминавшем перевернутую миску эльфийского стекла, неподвижно висела черная точка. Ястреб, подумала я. Или орел.

Или дракон.

Мы вышли за пределы мира людей — древнего зачарованного круга, защищающего Младших Детей от созданий старого мира. Находясь внутри, я часто досадовала на него, но сейчас отчетливо понимала, насколько одиноки мы трое посреди этой горной тишины. Мой разум как будто раздвоился: я брела по тропе, сжимая в руке поводья, и одновременно кружила в небесах, бесстрастно рассматривая три крошечные фигурки, упрямо ползущие к перевалу Двух Топоров. Да, именно три: лошади не счет…

— Сигурд, за нами наблюдают? — спросил Эгмонт. От звука его голоса я вздрогнула и мигом пришла в себя.

— Не знаю, — хрипло откликнулся волкодлак. — Фергюс точно не мог. Но эта, новая… откуда ж мне знать?

— А где начинаются эльфийские горы? — вмешалась я, потому что невыносимо было идти и думать о том, что с каждым шагом Неизведанность становится все ближе.

Оборотень неопределенно махнул свободной рукой.

— Далеко отсюда… очень далеко, к югу. Все, что видите вокруг, уже принадлежит Конунгату.

Я посмотрела направо, туда, где за полосатыми скалами виднелись уходящие в облака вершины, и спросила, сама не понимая, что натолкнуло меня на этот вопрос:

— Совсем все? И вон те горы тоже?

— Ну… — Сигурд явно замялся. — Считается, что да, принадлежит. Но на самом-то деле… хотя кто его знает, может, и ерунда это все…

— Что все?

— Говорят, раньше там была страна драконов, — признался волкодлак. — Или даже сердце их страны. Священные места, туда никто не забредает… да и забрести-то, ежели по совести, не получится.

— Я видел старинные карты, — заметил Эгмонт. — Там часто рисовали дракона над горами.

Я невольно посмотрела вверх. Кем бы ни была черная точка, сейчас она уже исчезла.

Немного погодя тропа вильнула вбок и скрылась в широкой расселине, заросшей терновником образцовой колючести и густоты. Я загрустила — соваться туда без магии, зато с лошадью, было откровенным безумием, — но Сигурд даже не замедлил шага. Когда морда его кобылы уже почти касалась длинных шипов, ветви раздвинулись, освобождая проход. Не выказывая удивления, оборотень прошел внутрь.

Я шагнула следом, и терн зашелестел на разные голоса. Больше всего я боялась, что ветки сейчас сомкнутся, но этого не произошло. Неведомый ветер все бродил в листве, впереди виднелся круп Сигурдовой лошади, а сверху и по бокам существовали только ветви, шипы и зеленые плоды. Сзади, наверное, шел Эгмонт, но обернуться не получалось, а в ушах у меня стоял неумолчный шелест терновых листьев.