Лара сделала несколько шагов — сначала медленно, потом все быстрее, увереннее; вода теперь доставала ей только до щиколоток, и она, раскинув руки в стороны, побежала вперед. Засмеялась, запрокинула голову вверх; добежав до ближайшего дома, прижалась к стене.

— Шершавая! — крикнула она мне оттуда.

Я подошел поближе. Встал в паре метров от нее — так, как ей было комфортно.

— И пахнет чем-то… — она прислонилась к стене щекой. Видно было плохо, но мне показалось в этот момент, что в глазах у нее стояли слезы. — Башня была не такая — гладкая, стерильная почти, как лазарет… И все внутри — абсолютно все — такое отвратительно-белое…

— Как ты продержалась там, не выходя? Ты говорила, что не можешь спускаться…

— А что мне было делать? Пришлось продержаться. — Она сорвала с дерева лист и начала разминать его в руках. Потом рассмеялась коротко, как будто взорвалась: — Смотри! У меня теперь ладони зеленые!

— Ага, — сказал я. А что еще я мог на это сказать? Чувствовал я себя глупо, словно, сам не желая того, подсматривал за ней в замочную скважину. Видел что-то, на что мне не полагалось смотреть — и в то же время уйти от этого не мог: лицо мое как будто приросло к двери. Глаза были широко раскрыты.

Лара переходила от дома к дому — проводила по стенам рукой, приседая на корточки, нюхала росшие на клумбах цветы — они едва поднимались над водой. Лепестки были влажными и казались блеклыми в свете фонаря; розового в них было меньше, чем серого.

— Не устала? — окликнул я ее.

— Нет.

— Я посижу чуть-чуть.

Я сел на скамейку, вытянул ноги вперед — только сейчас почувствовал, как сильно они гудели. Лара обошла двор, потом вернулась и села напротив меня; между нами, накренившись куда-то вбок, поднимался из воды двухметровый, в клочьях облезлой краски, гриб. Приглядевшись, можно было увидеть бортик от песочницы и оставленный кем-то совок; ветром его прибило к ножке гриба.

— Забыл кто-то, — Лара подошла к нему и подняла из воды; повертела в руках. Потом сказала зачем-то: — Пластмассовый. Желтого цвета.

Выпустила его, и он упал перед ней, подняв фонтанчик брызг.

— Странно, — сказала она. — Мне кажется, что я помню это место.

— Откуда?

— Показывали.

— Кто показывал?

Она отвернулась от меня, как будто не слышала мой вопрос. Прошла между домами; потом остановилась, чтобы подождать меня. Минуты через три мы вышли на шоссе: машин на нем не было, только асфальт, покрытый водой. С двух сторон от него, покачиваясь, падали в воду фонари и зажженные окна домов; в середине же было темно — только размазанная по воде луна, дергано покачиваясь, плыла между нами.

Лара теперь все чаще останавливалась — разглядывала вывески на домах, терла лоб; потом широко улыбнулась сама себе.

— Осталось совсем чуть-чуть.

«До чего?» — хотел я спросить, но не стал. Все равно, скорее всего, не ответит.

Где-то далеко впереди загорелся зеленым светофор, и проехала, пересекая шоссе, машина. Домов постепенно становилось все больше — там, куда мы шли, они еще только поднимались из воды, начинали расти. Окрашивались кое-как — насколько это было возможно в темноте, — обретали свою форму и размер.

— Я должна жить где-то здесь. Поблизости, — Лара показала мне рукой на один из домов. — Вон там, впереди… Кажется, это торговый центр?

— Похоже на то.

Я пригляделся: пока еще трудно было что-то понять. Здание было темное, и только через какое-то время надписи стали загораться и высвечивать его. Мы были уже близко, метрах в тридцати от него.

— Да, — сказал я. — Это наш торговый центр.

— Ваш?

— Я живу недалеко отсюда.

— Значит, в том же районе, что и я? — Она поправилась: — В том же, где я должна буду жить.

— Должна будешь жить?

— Да. У меня есть ключи от квартиры. И как добраться, я знаю — выучила все наизусть на тот случай, если решусь… — она медлила какое-то время, как будто подыскивала нужные слова, — если я решусь выйти из башни.

— Давай тогда я провожу тебя.

— Не надо. Нет, — она отступила на шаг назад. Вцепилась обеими руками в свою сумку. — Я должна пойти одна. Никто не должен знать, где я живу…

Лицо у нее было испуганным — я и не знал, что подумать в этот момент.

— Тебе угрожает кто-то?

— Нет, конечно! Почему ты решил, что мне должны угрожать? Просто говорить об этом нельзя — о том, где именно я буду жить. Так нужно. Никто не должен это знать…

Я попытался что-то сказать в этот момент, но она перебила меня:

— Я просто знаю, что так нужно.

— Хорошо. Мы не будем об этом говорить. Не волнуйся.

— Я и не волнуюсь.

Я достал из кармана рубашки карандаш и блокнот (я всегда ношу их с собой — ненавижу делать пометки в смартфоне). Написал свой адрес и телефон, протянул ей листок.

— Возьми, пожалуйста. Так ты сможешь со мной связаться.

Лара аккуратно, двумя пальцами, взяла листок; потом долго вглядывалась в то, что я написал.

— Ты можешь это прочитать?

— Ты что, думаешь, я читать не умею?

— Да нет, конечно… Просто у меня почерк плохой…

— Нормальный почерк. Похож на мой, — неожиданно сказала она. Убрала листок в сумку. — Только я не буду тебе звонить. Просто приходи сюда, вон к той скамейке… Когда ты сможешь?

— Да хоть завтра.

— Вот завтра и приходи. В шесть вечера?

— Да. Хорошо.

Я хотел что-то еще сказать, но она уже развернулась и пошла к переулку. Не прощалась. Не оборачивалась на меня. Метров через двадцать ее белое платье мелькнуло в свете фонаря — потом она повернула за угол и исчезла из виду.

* * *

Лара пришла раньше меня. Я заметил ее издалека — она сидела на скамейке, маленькая, ссутулившаяся; лопатки двумя неровными клиньями проступали у нее на спине.

— Неуютно здесь, — сказала она. Руки положила ровно перед собой, на колени, как школьница, и взгляд у нее, когда она увидела меня, был тоже школьный, затравленный. — Я чувствую себя здесь… не в своей тарелке. Слишком шумно. Слишком много людей.

— Пойдем отсюда?

Она кивнула. Только начала вставать, как освободившееся место сразу заняла какая-то парочка. Лара шарахнулась от них, и все остальное время, пока мы шли, двигалась как шахматная фигура, зигзагами. Старательно обходила людей за метр, а то и за два. Они оборачивались; бросали в ее сторону едкие, коричневато-желтые смешки — но Лара, похоже, не замечала этого. Шла она немного впереди меня; торопилась, спотыкалась иногда, и я видел, как сланцы у нее на ногах отставали и хлопали по пяткам.

— Здесь налево, — окликнул я ее, и она резко обернулась на меня через плечо.

— Зачем?

— Там будет сквер, где можно посидеть. Людей почти нет…

— Хорошо, — она прибавила шагу.

Я догнал ее и попытался с ней заговорить, но она всю дорогу упорно молчала. Расслабилась, только когда мы дошли и выбрали наконец одну из скамеек — она была немного в глубине, за деревом, и Лара села на противоположный от меня конец.

— Тихо, — сказала она и улыбнулась.

— Тебе получше?

— Да, получше. Нужно только правильно настроиться. Нужно все время представлять это себе.

— Что представлять?

— Что ты за стеклом. Что ты отгорожен от них, как рыба в аквариуме. Они не могут к тебе по-настоящему приблизиться. Только подойти и разглядывать тебя. Постучать пальцем по стеклу. Они думают, что ты у них в ловушке. Но ты-то понимаешь, что на самом деле все наоборот. Эти стенки отгораживают их и держат в узде, а ты — внутри этих стен — совершенно свободен.

— Какая-то ущербная свобода.

— Уж какая есть.

— Извини. Я не хотел тебя обидеть.

— Я и не обижалась. Я просто… другая. И всегда останусь другой. Я слишком много времени провела в этой башне.

— Прости. Я все-таки задел тебя.

— Да нет, не задел… Давай сегодня не будем об этом.

Я попытался расспросить ее о башне, но она не стала мне отвечать. Весь вечер мы говорили на какие-то нейтральные темы — об искусстве, о книгах, и меня поразило, насколько тонко она чувствует их. Башню я больше не упоминал, но через день (мы встречались еще два вечера подряд в том же сквере) она заговорила о ней — уже сама.

— Я видела ее сегодня, — сказала она, и я сразу понял, что это о башне. — Пока сидела на скамейке и ждала тебя. Она… показалась как будто… Даже не показалась — померещилась мне… И я подумала о том, что хочу вернуться туда…

«Не надо», — хотел я сказать, но вместо этого спросил ее только:

— Уже?

Она вздохнула.

— Я плохо приспособлена к жизни.

— Это все… вопрос привычки. Просто дай себе время. Ты же недавно здесь — не нужно себя подгонять.

— Привычки? Может быть, ты и прав… Просто сейчас всего этого… слишком много для меня. Все эти люди вокруг — суетятся, бегут. Один из них толкнул меня локтем. Вот сюда, — она показала на свою руку чуть ниже плеча. — Кажется, он даже не заметил.

— Знаешь, если бы я жил в этой башне, один, я бы тоже начал потом сторониться людей.

— Правда?

— Я думаю, любой бы начал. Но ты привыкнешь к этому… К людям вокруг. Меня же ты так не сторонишься.

— Это другое.

— Другое?

— Ты был тогда у башни, — она посмотрела на меня. Задержалась чуть дольше на моем лице, словно хотела разглядеть в нем что-то. Понять. — А это не может быть просто так. Это должно что-то значить.