Лара сделала несколько шагов — сначала медленно, потом все быстрее, увереннее; вода теперь доставала ей только до щиколоток, и она, раскинув руки в стороны, побежала вперед. Засмеялась, запрокинула голову вверх; добежав до ближайшего дома, прижалась к стене.
— Шершавая! — крикнула она мне оттуда.
Я подошел поближе. Встал в паре метров от нее — так, как ей было комфортно.
— И пахнет чем-то… — она прислонилась к стене щекой. Видно было плохо, но мне показалось в этот момент, что в глазах у нее стояли слезы. — Башня была не такая — гладкая, стерильная почти, как лазарет… И все внутри — абсолютно все — такое отвратительно-белое…
— Как ты продержалась там, не выходя? Ты говорила, что не можешь спускаться…
— А что мне было делать? Пришлось продержаться. — Она сорвала с дерева лист и начала разминать его в руках. Потом рассмеялась коротко, как будто взорвалась: — Смотри! У меня теперь ладони зеленые!
— Ага, — сказал я. А что еще я мог на это сказать? Чувствовал я себя глупо, словно, сам не желая того, подсматривал за ней в замочную скважину. Видел что-то, на что мне не полагалось смотреть — и в то же время уйти от этого не мог: лицо мое как будто приросло к двери. Глаза были широко раскрыты.
Лара переходила от дома к дому — проводила по стенам рукой, приседая на корточки, нюхала росшие на клумбах цветы — они едва поднимались над водой. Лепестки были влажными и казались блеклыми в свете фонаря; розового в них было меньше, чем серого.
— Не устала? — окликнул я ее.
— Нет.
— Я посижу чуть-чуть.
Я сел на скамейку, вытянул ноги вперед — только сейчас почувствовал, как сильно они гудели. Лара обошла двор, потом вернулась и села напротив меня; между нами, накренившись куда-то вбок, поднимался из воды двухметровый, в клочьях облезлой краски, гриб. Приглядевшись, можно было увидеть бортик от песочницы и оставленный кем-то совок; ветром его прибило к ножке гриба.
— Забыл кто-то, — Лара подошла к нему и подняла из воды; повертела в руках. Потом сказала зачем-то: — Пластмассовый. Желтого цвета.
Выпустила его, и он упал перед ней, подняв фонтанчик брызг.
— Странно, — сказала она. — Мне кажется, что я помню это место.
— Откуда?
— Показывали.
— Кто показывал?
Она отвернулась от меня, как будто не слышала мой вопрос. Прошла между домами; потом остановилась, чтобы подождать меня. Минуты через три мы вышли на шоссе: машин на нем не было, только асфальт, покрытый водой. С двух сторон от него, покачиваясь, падали в воду фонари и зажженные окна домов; в середине же было темно — только размазанная по воде луна, дергано покачиваясь, плыла между нами.
Лара теперь все чаще останавливалась — разглядывала вывески на домах, терла лоб; потом широко улыбнулась сама себе.
— Осталось совсем чуть-чуть.
«До чего?» — хотел я спросить, но не стал. Все равно, скорее всего, не ответит.
Где-то далеко впереди загорелся зеленым светофор, и проехала, пересекая шоссе, машина. Домов постепенно становилось все больше — там, куда мы шли, они еще только поднимались из воды, начинали расти. Окрашивались кое-как — насколько это было возможно в темноте, — обретали свою форму и размер.
— Я должна жить где-то здесь. Поблизости, — Лара показала мне рукой на один из домов. — Вон там, впереди… Кажется, это торговый центр?
— Похоже на то.
Я пригляделся: пока еще трудно было что-то понять. Здание было темное, и только через какое-то время надписи стали загораться и высвечивать его. Мы были уже близко, метрах в тридцати от него.
— Да, — сказал я. — Это наш торговый центр.
— Ваш?
— Я живу недалеко отсюда.
— Значит, в том же районе, что и я? — Она поправилась: — В том же, где я должна буду жить.
— Должна будешь жить?
— Да. У меня есть ключи от квартиры. И как добраться, я знаю — выучила все наизусть на тот случай, если решусь… — она медлила какое-то время, как будто подыскивала нужные слова, — если я решусь выйти из башни.
— Давай тогда я провожу тебя.
— Не надо. Нет, — она отступила на шаг назад. Вцепилась обеими руками в свою сумку. — Я должна пойти одна. Никто не должен знать, где я живу…
Лицо у нее было испуганным — я и не знал, что подумать в этот момент.
— Тебе угрожает кто-то?
— Нет, конечно! Почему ты решил, что мне должны угрожать? Просто говорить об этом нельзя — о том, где именно я буду жить. Так нужно. Никто не должен это знать…
Я попытался что-то сказать в этот момент, но она перебила меня:
— Я просто знаю, что так нужно.
— Хорошо. Мы не будем об этом говорить. Не волнуйся.
— Я и не волнуюсь.
Я достал из кармана рубашки карандаш и блокнот (я всегда ношу их с собой — ненавижу делать пометки в смартфоне). Написал свой адрес и телефон, протянул ей листок.
— Возьми, пожалуйста. Так ты сможешь со мной связаться.
Лара аккуратно, двумя пальцами, взяла листок; потом долго вглядывалась в то, что я написал.
— Ты можешь это прочитать?
— Ты что, думаешь, я читать не умею?
— Да нет, конечно… Просто у меня почерк плохой…
— Нормальный почерк. Похож на мой, — неожиданно сказала она. Убрала листок в сумку. — Только я не буду тебе звонить. Просто приходи сюда, вон к той скамейке… Когда ты сможешь?
— Да хоть завтра.
— Вот завтра и приходи. В шесть вечера?
— Да. Хорошо.
Я хотел что-то еще сказать, но она уже развернулась и пошла к переулку. Не прощалась. Не оборачивалась на меня. Метров через двадцать ее белое платье мелькнуло в свете фонаря — потом она повернула за угол и исчезла из виду.
Лара пришла раньше меня. Я заметил ее издалека — она сидела на скамейке, маленькая, ссутулившаяся; лопатки двумя неровными клиньями проступали у нее на спине.
— Неуютно здесь, — сказала она. Руки положила ровно перед собой, на колени, как школьница, и взгляд у нее, когда она увидела меня, был тоже школьный, затравленный. — Я чувствую себя здесь… не в своей тарелке. Слишком шумно. Слишком много людей.
— Пойдем отсюда?
Она кивнула. Только начала вставать, как освободившееся место сразу заняла какая-то парочка. Лара шарахнулась от них, и все остальное время, пока мы шли, двигалась как шахматная фигура, зигзагами. Старательно обходила людей за метр, а то и за два. Они оборачивались; бросали в ее сторону едкие, коричневато-желтые смешки — но Лара, похоже, не замечала этого. Шла она немного впереди меня; торопилась, спотыкалась иногда, и я видел, как сланцы у нее на ногах отставали и хлопали по пяткам.
— Здесь налево, — окликнул я ее, и она резко обернулась на меня через плечо.
— Зачем?
— Там будет сквер, где можно посидеть. Людей почти нет…
— Хорошо, — она прибавила шагу.
Я догнал ее и попытался с ней заговорить, но она всю дорогу упорно молчала. Расслабилась, только когда мы дошли и выбрали наконец одну из скамеек — она была немного в глубине, за деревом, и Лара села на противоположный от меня конец.
— Тихо, — сказала она и улыбнулась.
— Тебе получше?
— Да, получше. Нужно только правильно настроиться. Нужно все время представлять это себе.
— Что представлять?
— Что ты за стеклом. Что ты отгорожен от них, как рыба в аквариуме. Они не могут к тебе по-настоящему приблизиться. Только подойти и разглядывать тебя. Постучать пальцем по стеклу. Они думают, что ты у них в ловушке. Но ты-то понимаешь, что на самом деле все наоборот. Эти стенки отгораживают их и держат в узде, а ты — внутри этих стен — совершенно свободен.
— Какая-то ущербная свобода.
— Уж какая есть.
— Извини. Я не хотел тебя обидеть.
— Я и не обижалась. Я просто… другая. И всегда останусь другой. Я слишком много времени провела в этой башне.
— Прости. Я все-таки задел тебя.
— Да нет, не задел… Давай сегодня не будем об этом.
Я попытался расспросить ее о башне, но она не стала мне отвечать. Весь вечер мы говорили на какие-то нейтральные темы — об искусстве, о книгах, и меня поразило, насколько тонко она чувствует их. Башню я больше не упоминал, но через день (мы встречались еще два вечера подряд в том же сквере) она заговорила о ней — уже сама.
— Я видела ее сегодня, — сказала она, и я сразу понял, что это о башне. — Пока сидела на скамейке и ждала тебя. Она… показалась как будто… Даже не показалась — померещилась мне… И я подумала о том, что хочу вернуться туда…
«Не надо», — хотел я сказать, но вместо этого спросил ее только:
— Уже?
Она вздохнула.
— Я плохо приспособлена к жизни.
— Это все… вопрос привычки. Просто дай себе время. Ты же недавно здесь — не нужно себя подгонять.
— Привычки? Может быть, ты и прав… Просто сейчас всего этого… слишком много для меня. Все эти люди вокруг — суетятся, бегут. Один из них толкнул меня локтем. Вот сюда, — она показала на свою руку чуть ниже плеча. — Кажется, он даже не заметил.
— Знаешь, если бы я жил в этой башне, один, я бы тоже начал потом сторониться людей.
— Правда?
— Я думаю, любой бы начал. Но ты привыкнешь к этому… К людям вокруг. Меня же ты так не сторонишься.
— Это другое.
— Другое?
— Ты был тогда у башни, — она посмотрела на меня. Задержалась чуть дольше на моем лице, словно хотела разглядеть в нем что-то. Понять. — А это не может быть просто так. Это должно что-то значить.