Я так и жила целый год этим ощущением — мне исполнится шестнадцать, и они все уйдут. Появятся на один день, чтобы попрощаться, — и исчезнут. Время еще оставалось, и я пыталась ухватиться за него: твердила себе, что нужно дорожить им, дорожить каждым днем. Но у меня ничего не получалось — я только злилась и срывалась на них, начинала кричать. Потом замыкалась в себе и часами лежала, уставившись в стенку.

Они, конечно, пытались меня подбодрить — кто как мог. Помню, как садилась ко мне на кровать Февраль-Апрель, трепала меня по плечу — меня раздражало это, и я отодвигалась от нее подальше.

— Ладно тебе, — сказала она мне как-то, — все пройдет. И боль выйдет в итоге, если ты позволишь ей выйти. Не будешь торопить ее и подгонять…

— Пройдет?! — закричала я, не дослушав. Перевернулась на другой бок — так, чтобы видеть ее лицо — пухлое, студенистое, с розовыми, как у ребенка, ямочками на щеках. Смотрит на меня сочувственно. Моргает. И взгляд такой растерянный, жалкий — как у собаки, когда ее пытаются побить. — Ты-то откуда это знаешь?

— Знаю, — ответила она спокойно. Встала. — И я вообще не понимаю, зачем ты начинаешь на меня кричать.

— Хочу кричать — и кричу! — голос у меня задрожал, сорвался; я подбежала к балкону и распахнула дверь.

— Куда ты? — окликнула она меня. — Там же дождь.

Я не отреагировала на ее слова никак — с силой захлопнула дверь за собой. Стекло в ней задребезжало; может, даже треснуло слегка — хотя какой мне от этого прок? Через пару минут все затянется опять, словно и не было на самом деле ничего — только казалось таким, притворялось, чтобы меня одурачить.

Дождь на улице усилился. Капли стекали у меня по лицу, спускались по телу, по волосам; море внизу вздрагивало и шло крупной рябью. Я наклонилась вниз, через перила, прикрыла, чтобы слегка расфокусировать зрение, глаза. Вода перемещалась передо мной — волны, дождь — складывалась у меня на лице мелкой сеткой. В такие минуты я становилась похожа на пчеловода на пасеке; мир передо мной — это улей с опрокинутой крышкой; стоит только опустить туда руку в перчатке, и я, казалось, смогу извлечь что-то из его глубин. Я продвигаюсь на ощупь, выискиваю что-то медленно и смутно, по частям — и в этот момент за спиной у меня раздается короткий щелчок, словно кто-то выключил свет. И сразу за этим щелчком тягучее, плаксивое почти: «Промокнешь».

Я оборачиваюсь: опять она. Щурится, прикрывает глаза от дождя; из-за двери сейчас видна только ее голова на толстой, в розовых складках, шее.

— И что? Простудиться-то я не могу.

Может, оно и к лучшему? Они все уйдут, и я наконец буду предоставлена самой себе.

— Не можешь, — отвечает Февраль-Апрель. Задумывается. — Пока. А вот выйдешь из башни, и начнешь простужаться без конца — просто потому, что мы не выработали у тебя нужных привычек.

— Ты так уверена в том, что я выйду из башни?

— Выйдешь, конечно, — она встряхивает мокрой головой. Волосы у нее рыжие, короткие, обвисли сейчас по щекам. — Выйдешь, — повторяет она энергично, — как же иначе?

Этот ее извечный оптимизм. Все наладится. Все будут любить друг друга.

— Захочу — и останусь здесь навсегда. Меня никто не будет принуждать.

— Не будет, конечно. Только зачем? Зачем оставаться, когда ты можешь выйти?

Ей не понять этого. Не понять того, как сильно я боюсь — оказаться там, снаружи, вне этих ненавистных стен — они как будто держат меня, как скелет. Не будет их, и я рассыплюсь на части.

— Мне и здесь хорошо.

— Ты просто не была там. Не знаешь, каково оно.

— Я видела сны.

— Сны и реальность — это не одно и то же.

Она смотрит на меня — ждет, наверное, пока я что-то скажу. Но я отворачиваюсь от нее; стараюсь показать, что мне все равно, и она, подождав какое-то время, уходит. Я остаюсь на балконе одна. Смотрю на дождь. Пытаюсь представить, что там — за этой стеной воды. Есть ли что-то? Или это все одна большая иллюзия? Игра? И этот мир за пределами башни, который я вижу во сне, всего лишь моя собственная проекция?

Сны снились мне всегда, сколько себя помню — черно-белые сны; в них мне показывали мою предполагаемую жизнь — скрупулезно, в мельчайших деталях. Как я вставала по утрам, запихивала учебники в рюкзак, общалась с кем-то во время перемены. Каждый мой разговор, каждый взгляд, каждый пройденный в школе урок… Следующий подобный сон мне снился через неделю, иногда через две, и я легко теряла за это время связь между тем, что в этих снах происходило. Появлялись какие-то люди, места, которые я вроде бы должна была знать, — там, во сне, я реагировала на это естественно, легко, но, проснувшись, не всегда понимала, что это такое.

Конец ознакомительного фрагмента