Я понеслась обратно в дом за двумя вещами — складной рулеткой и суперклеем. Я точно знала, где они лежат. Выходить в темноту во второй раз оказалось еще тяжелее. Теперь мне снова предстояло пересечь в одиночку темный переулок, снова повернуться спиной к кустам и склониться над почтовым ящиком, и я тряслась всем телом — сама не знаю, от холода или от страха.

Но мой план удался! Я выдавила на складную рулетку капельку суперклея, просунула ее в щель, и мои холодные как лед пальцы подцепили письмо. Наконец-то!

* * *

Когда я закрыла за собой входную дверь и собиралась разуться, не включая свет в прихожей, ступеньки лестницы заскрипели. Я не успела ничего предпринять — в меня врезалось что-то большое и мягкое.

— Ой, что ты тут делаешь?! — услышала я мамин голос. Затем зажглась лампа. Мама моргала из-за света — взлохмаченная, в домашней кофте. — Я тебя напугала? — спросила она, хотя мне показалось, что она испугалась больше меня, когда мы столкнулись в темноте. — Извини, я не думала, что тебя разбудит мой будильник! Я просто хотела посмотреть встречу планет, — продолжала она. — Сейчас ее видно лучше всего.

Она открыла входную дверь и вышла на крыльцо. Я поспешно засунула письмо в карман халата.

— Да, вот она! — сказала мама. — Юпитер и Венера. Сейчас даже не видно расстояния между ними. Одна большая звезда!

Я тоже взглянула на небо. Действительно, в небе сияла одна большая звезда — ослепительно белая. В эту минуту, когда мы с мамой стояли на крыльце в ночной темноте, всё и вправду казалось таким волшебным.

* * *

Когда мы уже открыли дверь, чтобы вернуться, мама спросила:

— А это что такое?

Радость в ее голосе мигом улетучилась.

Я обернулась. Мама кивнула в сторону разворота в конце улицы. Лунный свет падал на мягкое белое одеяло из нетронутого снега. Нетронутого за исключением мест, протоптанных моими ботинками. Все мои шаги взад и вперед, туда и обратно, через глухой переулок между нашей дверью и почтовым ящиком Росенов, были видны.

— Понятия не имею, — ответила я чересчур поспешно.

Мама не слушала меня. Она стояла уставившись на мои ноги.

Я тоже опустила глаза и посмотрела на ботинки. Маленький комок снега упал с них на коврик у двери и растаял.

— Я… я просто подумала, что встречу планет оттуда будет лучше видно, — медленно проговорила я.

— Послушай, Малин, — с грустью ответила мама, — что ты затеяла?

Теперь она смотрела на мой живот. Я опустила глаза. Прилипший тюбик суперклея висел на моем халате чуть ниже пояса.

Не хочу повторять ту ложь, которую я тогда из себя выдавила. Достаточно сказать, что удачной ее не назовешь, и мама это сразу поняла. «Загадочный незнакомец вечером» + «отлучка из дома ночью» + «непонятный интерес к суперклею» = «Малин снова что-то затеяла». Опять.

В конце концов она сдалась и велела мне идти ложиться.

Сама же пошла на кухню и уселась там в одиночестве.

Моя мама — Самая Добрая на свете. Пожалуй, немного странная, но добрая. Просто дело в том, что после того неприятного случая в интернете (который у нас в семье называют Инцидентом, и говорить о нем подробно нет никакой необходимости) она стала еще и Самой Тревожной мамой. Теперь достаточно малейшей мелочи, чтобы она начала волноваться. А я как раз и спрятала письмо, решив поберечь ей нервы.

Это сразу стало заметно утром, когда мама не спросила, что мне снилось, а только сделала ли я уроки. Это характерно для Тревожной мамы. Она всё время ужасающе жутко молчит.

Она не может ни о чём говорить, потому что у нее в голове вертятся всякие мысли, а когда всё же заводит разговор, то только об уроках, или о домашних обязанностях, или о правилах, или о каких-нибудь опасностях.

Пока я завтракала, она сидела и молча смотрела на меня. Когда я допила какао, она вздохнула:

— Малин, я думала, мы с тобой договорились. Никаких секретов.

Я молча кивнула. Ответить я ничего не могла. Мама продолжала:

— У тебя нет секретов от меня, а у меня — от тебя. Так мы с тобой решили.

В горле у меня встал ком. Но я выдавила из себя одну фразу:

— А когда вернется папа?

Поскольку опять настало время, когда у нас нет друг от друга секретов.

— Я правда не знаю, — ответила она и привычным жестом погладила меня по щеке. — И никто не знает.

Вид у нее был такой несчастный — мне захотелось срочно всё ей рассказать. Но от этого ситуация только ухудшилась бы. И к тому же я не могла сообщить о письме никому, кроме этого загадочного ребенка, который появится в моей жизни ровно через сто дней. Поэтому я просто молча обняла маму. И решила про себя, что сделаю всё, лишь бы она снова стала спокойной и веселой.

И тут же начала действовать:

1. Послала ей эсэмэску, когда пришла утром в школу.

2. Послала ей эсэмэску, выйдя из школы.

3. Послала ей эсмэску, когда вошла домой.

А идти мне от дома до школы всего пять минут, так что вы поняли: это всё легкий перебор.

Вечером я даже не пыталась выйти из дома и не стала лазить в интернете с маминого телефона, хотя она и оставила его на кухонном столе без присмотра. В довершение ко всему я сделала вид, что читаю книгу, которую мама любит (а вы знали, что «Властелин колец» прекрасно вмещается в обложку «Краткой истории освоения космоса»?). Так она, по крайней мере, не будет волноваться из-за того, что я витаю в облаках, — раз уж начала переживать из-за всего остального. Но я и не думала ей рассказывать о незнакомце в меховой шапке, о письме и о своей миссии.

Понадобилось немало времени — целых три дня, — прежде чем мама успокоилась. Но когда она стала напевать что-то себе под нос и рассуждать о том, в чём разница между «или» и «либо» (легко!), я мысленно выдохнула. Мама снова стала сама собой.

Несколько месяцев спустя, когда снег начал таять, Росены продали свой дом на другой стороне улицы. Они были уже в возрасте, им стало тяжело очищать от снега длинную дорожку к дому, так что они купили себе таунхаус поближе к центру. Не могу утверждать, что буду очень без них скучать.

В канун Вальборга [Вальборг — старинный праздник в честь прихода весны, который в Швеции отмечают 30 апреля. (Примеч. пер.)] в домик въехала новая семья. Мы с мамой как раз собирались идти к праздничному костру на улице Алудден и увидели, как к дому подъехал грузовик. Мы даже подумывали остаться дома — ужасно любопытно было взглянуть на новых соседей, — однако передумали. Праздничный костер — это как- никак праздничный костер! Его разжигают один раз в год.

Поэтому я и не видела Ореста до того момента, пока он не появился в школе в понедельник после Вальборга. К этому моменту прошло ровно сто дней с той ясной зимней ночи, когда планеты встретились и в моей руке оказалось странное письмо. Вернее, сто пять дней.

3

С тех пор как Орест разорвал тайное письмо на бесполезные белые клочки, даже не взглянув на текст, мы с ним больше не общались. Впрочем, он не обмолвился словом и ни с кем другим из класса — разговаривал только в случае крайней необходимости.

Однако два момента по поводу Ореста я поняла в первую же неделю. И не только я — это заметил весь класс.

Первое: он обладал фантастическими математическими способностями.

То есть без преувеличения — он считал превосходно! Уж я-то знаю, потому что до его появления лучше всех в классе была я. Именно я раньше всех проходила главы учебника и получала дополнительные задания — типа сколько получится рукопожатий, если все ученики в классе поздороваются друг с другом. Но Орест, похоже, уже изучил учебник шестого класса. И седьмого тоже. То пособие, которое ему подобрала учительница, выглядело подозрительно взрослым — то есть жутко скучным.

Второе: он бегал невероятно быстро.

В четверг той первой недели Орест появился в темно- зеленом спортивном костюме, явно из двадцатого века. Выглядел он совершенно нелепо. Анте, который всю неделю поддразнивал Ореста, но так ничего и не добился, злорадно ухмыльнулся. Сам он стоял в своем суперкрутом фирменном спортивном прикиде и наверняка думал о том, как же Орест справится с уроком физкультуры. Собственно, меня это тоже интересовало.

Для разминки нам предложили какую-то детскую игру — не помню названия. В ней всем раздаются ленточки разных цветов, которые надо вставить сзади себе за пояс, так что получается нечто вроде хвоста. Потом все бегают по полю, стараясь вырвать ленты друг у друга. Тот, у кого выдрали хвост, выходит из игры. Победителем считается последний игрок, оставшийся на поле.

Я вылетела довольно быстро, и под конец по полю бегали только двое: Анте и Орест.

Обычно Анте всегда выигрывает — однако теперь все увидели, что у него нет шансов, хотя он носится так, что гравий, кажется, вот-вот задымится! Странно было видеть Ореста на площадке в зеленом старомодном спортивном костюме. Он улыбался и был почти неузнаваем. И бегал быстрее ветра. На бегу говорил что-то Анте — мы не слышали, что именно, но, ясное дело, он его поддразнивал. Анте всё больше краснел от злости. Он привык быть на другой стороне — сам дразнить других. В конце концов Анте остановился посреди футбольного поля и, тяжело дыша, согнулся так, что голова оказалась ниже колен.

— Ты просто нереально быстро бегаешь! — крикнул он.