— Сейчас у меня два проекта. Статья для «Вестника фармацевта» об исследованиях в области судебной медицины и еще одна вещь для «Дулитл». Может, ничего и не выйдет, все пока еще в стадии обсуждения. Но если повезет, дадим старт рекламной кампании нового вида страхования. Тогда пенсионеры смогут продать свои квартиры и продолжать жить в них на вырученные деньги. Посмотрим…

Запив полученную информацию красным вином, которое мы единогласно выбрали, Катрин снова приступила к допросу. Она из тех, кто перед каждой встречей мысленно составляет список тем для обсуждения. Видимо, моя работа стояла в этом списке под первым номером.

— Так работы у тебя хватает, да? А ты сама должна звонить или тебе звонят и предлагают?

— По-разному. Некоторые заказчики звонят мне, с другими я общаюсь регулярно и звоню им сама. Но, конечно, временами бывает больше заказов, а временами меньше.

Я автоматически произносила слова, а Эрика под потолком иронизировала: я так часто использовала эти стандартные фразы, что даже Катрин наверняка их уже сто раз слышала. Лучше было сказать, что я чертовски довольна своей работой, потому что могу пить вино прямо на рабочем месте. Но меня страшно раздражает вопрос: «А есть ли у тебя сейчас заказы?» Как будто если офис у тебя дома, ты целыми днями валяешься на диване и бездельничаешь.

Когда Эрика под потолком была в таком настроении, она провоцировала меня на всякие выходки. «Встань и крикни: "Член"!» — подначивала она, и только силой воли я удерживалась от того, чтобы не последовать этому скверному совету. «Скажи Катрин, что она патологически не понимает шуток, или поцелуй ее взасос… Поставь подножку официанту, чтобы он уронил поднос с бокалами». Эрика была неистощима на подобные безумства, так что временами мне казалось, что я теряю рассудок.

Но Тому удавалось вытаскивать меня из этой трясины. Его смех обращал мои черные страхи в тени, которые можно было рассеять или спрятать в ящик с надписью «Стресс». Том был скалой, на которую я могла опереться, безопасной гаванью, чтобы скрыться от бушующих волн и непогоды, причем гаванью прекрасной — с синими ракушками и морскими звездами. Только я почему-то забыла, что об острые ракушки легко поранить ноги.

Мы сидели в одном из моих любимых ресторанов, когда это случилось. Был вечер вторника — мы с самой первой встречи договорились не откладывать удовольствия на пятницу или выходные. Том последнее время казался мрачным. Или, скорее, молчаливым. Раньше, приходя с работы и устраиваясь на диванных подушках с чаем или пивом, он был гораздо разговорчивее. «Иди сюда, Эрика, поболтаем!» — кричал он, и я выбиралась из кабинета, как крот из норы на яркое солнце. Мы вспоминали прошедший день. И если он оказывался удачным, так приятно было сидеть на диване и обсуждать его с любимым человеком. Том для меня был как солнце, и я грелась в его лучах. «Какая ты замечательная! Какая ты замечательная!»

Но в последние недели солнце совсем не показывалось из-за туч. Мы заказали напитки — каждый свой. Мартини для Тома. Кайпиринью для меня. Я обожаю этот коктейль за его необыкновенный цвет морских водорослей и вкус — необычное сочетание кислого лайма и коричневого тростникового сахара. Конечно, бразильского тростникового спирта в местных винных магазинах не бывает и ингредиенты для коктейля, вероятно, покупают в дьюти-фри в аэропортах.

Ужин был не таким приятным, как всегда. Обычно за едой мы обсуждали финансовые дела, отпуск или другие важные вещи. Иногда за кофе я вспоминала о своей пустоте, и каждый раз после беседы с Томом мне становилось легче. Он, в свою очередь, рассказывал о проблемах на работе, о том, что производители дешевых лекарств становятся серьезными конкурентами, об опасности лишиться патента, о бракованной продукции и прочем.

В тот вечер все было иначе. Я спросила Тома про статьи о лекарствах для психически больных, о визите его друга детства, о сломанной раковине в кухне, но он почти не реагировал на мои попытки завести разговор. Более того, отвечал грубо, в несвойственной ему манере — мы всегда избегали конфликтов, предпочитая обсуждать все разногласия. Теперь, почувствовав, что ссора неизбежна, я попыталась понять, почему. Небо обрушилась на меня, когда мы пили кофе — двойной эспрессо, заказанный второй раз.

— Эрика! — Том посмотрел на меня. — Нам нужно на время расстаться.

Меня словно окатили ледяной водой. Расстаться?! Как это?

— Что ты имеешь в виду? — Я ощутила непроизвольную дрожь. Пришлось сдвинуть колени, чтобы унять ее.

Том взъерошил волосы. У него были чудесная шевелюра — густая, темная, слегка вьющаяся. Он опустил голову, потом снова поднял глаза. Я заметила, что они подозрительно блестят, но голос Тома звучал твердо, как на деловых переговорах:

— Эрика, неужели ты не видишь, что мы погрязли в рутине? Что ничего не происходит? Мы стали как те супруги, про которых трудно сказать, сколько им лет — двадцать, тридцать или семьдесят. Я не хочу этого. Не хочу скучной, предсказуемой жизни.

Он замолчал, уставившись в окно. Был на редкость теплый и красивый вечер. Том снова повернулся ко мне:

— Помнишь, как я показывал слайды про наш проект по ликвидации безграмотности в Колумбии?

Помнишь? У нас были Беттан и Янне, Харри, Мартин и другие. Я рассказывал, чем занимался несколько месяцев после того как достиг совершеннолетия, — наверное, о самом важном периоде моей жизни. А что делали вы? Зевали и думали, что это чертовски скучно. Вас позабавил только мой юношеский жирок.

Я очень хорошо, даже слишком хорошо помню ту вечеринку со слайдами. Мы пригласили несколько общих друзей, в основном, приятелей Тома, на вечеринку в стиле латино. Ели начос, пили текилу и кайпиринью и развлекались вовсю, когда Том вдруг достал диапроектор и предложил посмотреть слайды.

Все знают, что показывать фотографии, не имеющие отношения к гостям, — самый верный способ испортить любую вечеринку. Вынужденные сидеть на своих местах в полумраке, гости спешат распрощаться, как только загорается свет. Я робко попыталась отклонить предложение, но мой друг настаивал, и вскоре мы все сидели и глядели на Тома в шортах на фоне джунглей.

Он участвовал в каком-то государственном проекте, в ходе которого студентов университета посылали в глушь учить местных жителей читать и считать. Оставаясь по несколько недель в каждой деревне, студенты действительно старались чему-то обучить аборигенов. Большинство детей и даже несколько женщин научились неплохо читать. Как обстояло дело с мужчинами, я, признаться, не помню. Но ведь им тоже давали уроки…

Вскоре всем надоело смотреть на приключения Тома в джунглях, и мы начали посмеиваться. Возможно, нас действительно рассмешил голый живот Тома. К тому же Харри начал щекотать меня и спрашивать детским голоском, не научу ли я его читать. Беттан покатилась со смеху, увидев индианку, которая выразила нежелание учиться, показав всем зад. Том же продолжал с жаром рассказывать об успехах проекта и о его пользе.

— Я почти не спал той ночью. Лежал и ворочался, — продолжал Том. — На рассвете я встал, сделал себе чашку кофе и вышел на балкон. И как ты думаешь, что пришло мне в голову, Эрика? Я вдруг понял, что никто не знает, какой я на самом деле. Этот проект много значил для меня. Я горжусь им гораздо больше, чем другими своими достижениями. А у тебя и у наших друзей он вызывает только смех.

Я молчала. Бог мой, но это же была вечеринка! Конечно, я считаю, что очень важно бороться с безграмотностью в странах третьего мира, и если бы мы обсуждали эту тему наедине с Томом, я слушала бы его с большим интересом. Но не тогда, не на вечеринке в стиле латино. Черт, к тому же все мы были изрядно пьяны.

— А еще, — продолжал Том, — я понял, что сам себя уже не узнаю. Раньше я стремился применить свои знания на благо общества. Потом был университет, переезд в США, Швеция, «Нексикон» — все это дерьмо… а потом появилась ты. И все исчезло. Без следа. Пустая плоская поверхность. Не за что уцепиться.

— Но Том, я же не идеальна! Почему ты считаешь, что все должны быть идеальными? У нас есть страхи и…

— И твоя пустота внутри, да, Эрика, я знаю, — в его устах это прозвучало как что-то омерзительное. — Не понимаю, что творится у тебя в голове. Ты талантливая. Красивая. Успешно делаешь карьеру и хорошо зарабатываешь. Ты живешь со мной, а меня все считают удачной партией. Ты умеешь читать. Получила прекрасное образование. Принадлежишь к привилегированной элите по сравнению с гражданами стран третьего мира. И все равно тебе плохо. Не понимаю, почему. И больше не хочу пытаться понять. — Том отвел глаза, потом снова посмотрел на меня, чтобы нанести решающий удар: — Я устал от тебя, Эрика. Чертовски устал. Значит ли это, что я больше не хочу иметь с тобой ничего общего? Пока не знаю. Вдруг потом передумаю, а ты больше не пожелаешь меня видеть. Но мне нужно побыть одному. И поразмыслить обо всем. — Том вытащил из кармана бумажник, бросил на стол две пятисотенные купюры и встал. — Посиди здесь. Допей кофе. А я съезжу домой и заберу вещи. Это займет не больше часа. Пока поживу у Юнаса, а там посмотрим. Я позвоню.

И он ушел.

Как только Том исчез, я бросилась в туалет, где из меня в обратном порядке вышло всю меню ужина: эспрессо, малиновый мусс, морской язык, карпаччо из тунца и кайпиринья.

Глава 2

Часа через два я сидела в полупустой квартире: видимо, Том подошел к сбору вещей с тем же рвением, которое обычно проявлял в работе. Исчезли ботинки, одежда, шампунь, будильник, полотенца… Обычно заваленный всякими мелочами, прикроватный столик казался стерильным. Выдвинутые ящики зияли, как свежие раны, а распахнутые дверцы, словно раскрытые рты, гоготали надо мной, оставшейся в полном одиночестве, чтобы закрыть их или залепить пластырем.

Пластырь на рану. Пластырь, чтобы скрыть трещины. Почему Том ничего не сказал мне, когда ему было плохо? Почему не дал шанса все объяснить, извиниться? Мы могли бы обсудить это прямо здесь, на балконе. И почему он не звонит? Уже два часа ночи.

Меня тошнило. Несмотря на то, что после посещения туалета в ресторане желудок был абсолютно пуст. Возьми я в рот хоть кусочек, меня бы тут же вырвало снова. Может, немного вина удержится в желудке? Я решила проверить это. Вылила в бокал остатки из открытой бутылки шардонне и сделала несколько жадных глотков.

Мысли теснились у меня в голове, ударяясь одна о другую. В какой момент я совершила ошибку?

Мы с Томом так много разговаривали в первый год, когда стали жить вместе. Я знала, что, несмотря на университетское образование, он бунтарь, и именно за это его любила. Любила? А любила ли я его вообще?

Шардонне начинало действовать. Боль сжала виски, угрожая хорошо знакомой мигренью. Это меня не пугало. Головная боль сейчас не проблема, от нее легко избавят таблетки. Но что спасет меня от опустошенности? Здесь нужно что-то другое. Может, если я приберу комнату, в душе у меня тоже восстановится порядок? Воспользовавшись мылом, моющими средствами, тряпками, веником, совком и пылесосом, я через пару часов навела повсюду стерильную чистоту. А заодно уничтожила последние следы пребывания Тома. Рычание пылесоса и грохот передвигаемой мебели меня не смущали. Если бы кто-то из соседей вздумал пожаловаться на шум, я не поручилась бы за последствия. Видимо, они догадались об этом, потому что в дверь никто не позвонил.

При виде каждого нового свидетельства нашей совместной жизни я злилась все больше. Счета придется оплатить, заказы столиков в ресторане — отменить, сантехнику — позвонить, собрания жильцов — посещать. Том плевал на все это, так что бытовые проблемы плавно переходили на страницы моего ежедневника. Теперь он станет моим спутником жизни? Тем, на кого можно во всем положиться. Единственным, с кем и в горе, и в радости…

За прикроватным столиком Тома я нашла дневник, зажатый между ножкой столика и стеной. Том признавался, что иногда записывал туда случившееся за день, не вдаваясь в подробности и не философствуя. Мне и в голову не приходило заглянуть в него — ведь это касалось личной жизни Тома. Причем я была твердо уверена, что в дневнике нет ничего такого, о чем я бы не знала. Он все эти годы лежал рядом со мной, пока я спала невинным сном младенца, свято веря, что у меня — у нас — все в порядке. Я не прикасалась к нему. Теперь же, проклиная себя за наивность и доверчивость, я раскрыла дневник. Может, на его страницах я найду объяснение поведения Тома в ресторане?

Сев на край постели, я просмотрела записи, сделанные два дня назад. Правда ошеломила меня, как ледяная волна, захлестнувшая гребца в утлой лодчонке. Слова расплывались перед глазами. «В смятении. Не знаю, что делать… Не понимаю, что чувствую… Должен найти выход…» И наконец: «Думаю о X. Катастрофа. Необходимо поговорить с Эрикой».

Другая! Я похолодела. Сердце стиснула боль. Комната перед глазами завертелась. Том, мой Том, обманывал меня! У него была… есть другая женщина, другая жизнь, другие мысли, о которых я даже не подозревала. С глаз моих словно упала пелена. Том скрывал от меня правду, лгал мне, а я ничего не замечала. Только в ресторане я вдруг вспомнила, что мы давно уже не говорили по душам, сидя в обнимку на диване. Значит, его предложение «временно расстаться» — тоже ложь. У него есть другая женщина, он хочет уйти навсегда, бросить меня.

Я поняла, что не смогу бороться за того, кто выбросил меня, как ненужную вещь. И не вынесу одиночества. Том так нервничал, собирая вещи, что забыл свой дневник. Но это меня не утешало. Ведь тапочки он взять не забыл.

Озноб сменился жаром, дневник жег мне руки. Я отбросила его в сторону и вышла на балкон. Сентябрьская ночь была теплой даже в четыре утра. Наши цветы на балконе — белые и розовые маргаритки — все еще цвели, несмотря на осень. От них даже пахло зеленью — очень успокаивающе. Я облокотилась о перила и глубоко вздохнула.

И тут почувствовала, что я не одна и за мной наблюдают. Подняв глаза, увидела Малькольма. Видимо, ему тоже не спалось. Малькольм — это наш сосед, он жил двумя этажами выше в угловой квартире, так что мы прекрасно видели друг друга с балкона. Малькольм перехватил мой взгляд, но не помахал мне. Просто стоял и смотрел. Он всегда ведет себя так при встрече. Стоит и смотрит. Несколько секунд мы не сводили друг с друга глаз, словно связанные невидимой нитью, потом Малькольм разорвал ее: ушел с балкона и захлопнул дверь.

Малькольма считали кем-то вроде юродивого. Его не признали настолько серьезно больным, чтобы назначить особое лечение или запереть в психушке, но вместе с тем и нормальным он не был. У него было полно фобий. Кое-какие он придумал сам, чтобы жизнь не казалась такой скучной. Например, всегда надевал резиновые перчатки, открывая и закрывая дверь, но снимал их при встрече с соседями. Еще ему нравилось вставать на одну ступеньку лицом вперед, а на следующую — спиной, так что со стороны это выглядело как безумный менуэт.

Пару месяцев назад соседи снизу обнаружили на потолке влажные пятна и спросили Малькольма, не протекают ли у него трубы. Он это отрицал, но, поскольку пятна не исчезали, соседи потребовали, чтобы комиссия проверила его квартиру. Там обнаружили комнату, до потолка забитую мешками с мусором, тогда как все остальные помещения блистали чистотой.

Малькольм просто-напросто устроил в этой комнате личную помойку и ставил туда черные пластиковые аккуратно завязанные мешки с мусором, один на другой. Когда открывалась дверь, в нос бил мерзкий запах, ибо содержимое мешков постепенно гнило и разлагалось. Оттого и появились пятна на потолке у соседей.

Квартиру продезинфицировали на средства коммуны, но Малькольм продолжал жить так же, как раньше, сочетая стерильную чистоту квартиры с помойкой в одной из комнат. Новое медицинское обследование опять не усмотрело в этом болезни, так что, вероятно, через какое-то время на потолке у соседей снова появятся пятна.

Как-то раз, сортируя мусор на пластиковые и бумажные отходы и пытаясь втиснуть мешки в переполненные контейнеры, я подумала, что Малькольм нашел идеальное решение проблемы, предоставив государству заняться его помоями и вернуть таким образом уплаченные налоги. Подобная изобретательность внушала уважение, поэтому я всегда приветливо здоровалась с Малькольмом на лестнице, если, конечно, он не стоял ко мне спиной. Он столь же радостно отвечал на мое приветствие, но при этом полностью игнорировал Тома, видимо, чувствуя, что тот недолюбливает людей со странностями, которые мешают нормальной и здоровой жизни.

Малькольм, очевидно, отправился спать, и я решила сделать то же самое. Теплые стены спальни радушно приняли меня. Плюшевый мишка грустно смотрел с подушки. Я рухнула в кровать и через секунду погрузилась в болезненное состояние, которое врачи при других обстоятельствах назвали бы сном.

Я проснулась через час — вся в поту. Промокло все: подушка, одеяло, матрас, белье, в котором я легла, сняв только брюки и блузку. Я худая, как скелет, поэтому постоянно мерзну. Может, это послужит утешением женщинам, воспринимающим как личное оскорбление мою способность есть все, что угодно, не опасаясь набрать лишний вес.

Температурный баланс обычно устанавливался ночью, когда я всем телом прижималась к живительному теплу Тома.

Но разбудили меня не влажные простыни, а звонок в дверь. Я снова услышала его. Три сигнала. Вера, надежда, любовь. Уверенная, что это Том, я даже не подумала о возможности другого варианта. С раскалывающейся от боли головой бросилась к входной двери и распахнула ее. За дверью стоял тот, кто называл себя Смертью.

Он был точно таким, каким его изображают на картинах или на театральной сцене. Черный балахон до пят, перевязанный на талии веревкой. На голове — капюшон, но, несмотря на это, я отчетливо видела его лицо. С проседью в длинных темных волосах, слегка загорелое, словно он недавно работал в саду, чуть тронутое морщинами. Глаза светлые, серо-зеленые. На вид лет пятидесяти. Ботинки темные и тщательно вычищенные. К стене он прислонил остро наточенную косу.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Я ищу Малькольма. Он здесь?

До сих пор не понимаю, почему тогда не захлопнула дверь и не позвонила в полицию. Почему открыла дверь психу, да еще вооруженному, и даже не испугалась? Почему стояла там с единственной мыслью в голове: «Ага, вот Смерть и пришла ко мне». Может, потому что голова раскалывалась и мне было так плохо, что я забыла не только о страхе, но и обо всех других ощущениях?

— Малькольма здесь нет. Он живет двумя этажами выше, слева, — ответила я сдавленно клеклым, словно тесто, голосом.

Гость достал из кармана портативный компьютер и начал что-то набирать на клавиатуре. Это был самый маленький из виденных мною компьютеров. Поиск информации занял ровно секунду.

— Ты права. Двумя этажами выше. Извини, такое случается со мной крайне редко, но это была очень трудная ночь. Сплошной хаос. Даже я старею. Нет, я пришел не к тебе, Эрика. У тебя, по моим данным, еще много времени. Очень много.

Он посмотрел на меня с возрастающим интересом.

— Хотя, судя по твоему виду, можно и вправду решить, что тебе пора. Понимаю, в сложившихся обстоятельствах это нелегко, но прошу тебя, не пей больше и не делай глупостей. Я не дежурю сегодня ночью, а квота на неожиданные смерти на эту неделю уже исчерпана. Прощай. Был рад познакомиться. Наша встреча — самое приятное из того, что случилось со мной за всю ночь. А сейчас иди, ложись спать.