По формуляру он был Борис Борисович. Борис Борисович Покровский, тридцать девятого года рождения, инженер, СКБ «Вымпел». Разрабатывает что-то секретное? А потом переправляет здесь своему связному? Я проглядел формуляр. Он таки брал однажды Юлиана Семенова, но больше классику. Нашу и переводную. Сейчас на руках у него была «Война и мир», а «Страдания юного Вертера» он вернул.
Я осмотрел синий томик. За корешок переплета вполне можно было запихнуть сложенные чертежи. Но сейчас там было пусто. На внутренней стороне обложки был приклеен бумажный кармашек. Кроме карточки в кармашке ничего не было, а на самой карточке против одной-единственной фамилии стояла одна-единственная подпись. Разумеется, самого Покровского. Книгу после него никто не брал. Если честно, ее и до него никто не брал, кому он нужен, этот Вертер?
Тут возможны два варианта. Либо его связник работает здесь же, в библиотеке, — моя напарница Вероника Ефимовна, например. Нет, это смешно. Значит, уборщица, или полотер, или электрик — кто угодно. Но не может быть, чтобы они не предусмотрели такую возможность. Либо связь еще не осуществилась, и послание еще не прочитано. Так? Я пролистал книгу. Даже проглядел страницы на просвет. Может, он наколол буквы иглой? Карандашных пометок тоже нет. Впрочем, нет, в одном-единственном месте на полях помечен один абзац. Карандашом. Что-то про то, как Шарлотта намазывала масло на хлеб. Ну и что? При чем тут Шарлотта? Может быть, это какой-то шифр? Если взять, скажем, эту книгу, а потом «Мертвые души» и еще что он там брал, и сложить отчеркнутые фрагменты (а я был почему-то уверен, что они там найдутся), то получится — что? Я уже отправился было за «Мертвыми душами», но тут пришли две школьницы — им нужна была «Поднятая целина». И пожилая дама, которой понадобился роман Апдайка «Беги, кролик, беги!». «Кролик» был на руках, поэтому она попросила подобрать ей что-то в этом роде… Пока я подыскивал что-то «в этом роде», солнце ушло за две сросшиеся акации, свет из зеленого стал красным, и я понял, что пора закрываться. И ведь, в конце концов, то, что делает этот Покровский, меня не касается, верно? С чего это я решил им помогать? Пускай разбираются сами.
Снаружи доносился гулкий монотонный звук, словно кто-то протяжно и страшно кричал: «Бутыыылку! бутыылку!» Я почти научился не обращать на него внимания.
Я валялся на диване и читал «Вокруг света», и в какой-то момент меня начало клонить в сон — последнее время я засыпал легко и без всяких таблеток, но пришлось проснуться, оттого что тетка трясла меня за плечо.
— Опять! — жалобно сказала она. — Ты только послушай!
Я сел и прислушался. За окном мелко и сухо шелестела акация. Звенел на повороте трамвай. Тетка стояла, прижав руки к груди, байковый халат вылинял на животе, опухшие щиколотки нависают над шлепанцами.
— Они опять ее включили! Слышишь, пол дрожит?
Соседи за стеной были тихие приличные люди, он — бухгалтер на кондитерской фабрике имени Розы Люксембург, она — сестра-хозяйка в санатории «Красные зори». Но тетка полагает, что у них есть кладовка, замаскированная висящим на стене ковром, и в этой тайной кладовке стоит машина, которая облучает всех секретным излучением. Поэтому тетка слышит голоса. Пока что эти голоса говорят ей обидные, но неопасные вещи, но я боюсь, в один прекрасный (это я фигурально выражаюсь) день голоса скажут ей что-то такое, что она пойдет на кухню и возьмет там хлебный нож, который регулярно носит к точильщику, время от времени наведывающемуся в наш двор…
Добрый румяный врач, бывший одноклассник дяди Миши, расспрашивал маму и папу обо всех родственниках, но тогда никто еще не знал про машину, которая облучает тетю Валю. Просто удивлялись, с чего бы это вдруг она поменяла хорошую двухкомнатную квартиру в центре на эту, у базара? А оказывается, там за стеной тоже стояла машина. На какое-то время тете Вале удалось от нее избавиться, но потом ее секретно перевезли сюда.
— Ничего там нет, тетя Валя, — сказал я как можно убедительней.
— Ты нарочно это говоришь?
— Это трамвай. Слышите, он проехал?
Она ушла, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. Я вновь открыл «Вокруг света», но сосредоточиться уже не мог — в голову лезли всякие глупости. Поэтому я встал и крикнул тетке в кухню:
— Я пойду прогуляюсь, тетя!
— Ночью? — в ужасе спросила тетка.
Еще девяти не было; с теткиной точки зрения — глубокая ночь.
— Я ненадолго. Чтобы заснуть.
Это ей как раз понятно. Она сама мучается бессонницей.
— И зайди к ним. Как бы попроси соли. Может, им станет стыдно, наконец? — говорит она мне вслед.
Я думаю, если мне завязать глаза и несколько раз повернуть, взяв за плечи, как поворачивают человека, играющего в жмурки, то я все равно безошибочно определю, в какой стороне море…
Листья акации над головой мелко тряслись сами по себе. На канализационном люке сидела, посверкивая глазами, кошка.
И вновь это ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок.
Я обернулся — никого.
Зато увидел вывеску, она горела малиновым светом, тень дерева рассекала ее надвое.
Сонная аптекарша за прилавком читала «Роман-газету».
Днем, когда у прилавка толпился народ, я не решался. Неловко.
Сейчас, оказывается, тоже неловко. Я прокашлялся:
— Мне это… Ну, изделие. Номер…
Я понял, что забыл номер.
— Презервативы ему нужны, — сказал кто-то звонким голосом.
Я покраснел и кивнул. Девушка стояла рядом, кофточка с золотой нитью облегает грудь, юбка туго натянута на ягодицах.
— Четыре копейки в кассу. — Аптекарша стала выбираться из-за прилавка.
— Мне много надо, — прошептал я.
— Сколько?
— Ну… пять.
Это много? Или нормально? Что они подумают? Заподозрят неладное?
— Двадцать копеек в кассу, — флегматично сказала аптекарша.
— Меня зовут Лиля, — сказала она.
Под фонарем листва казалась жестяной, в конусе света клубилась мошкара. Воздух был жарким и тяжелым, мне казалось, я плыву, раздвигая его плечами.
— Алик, — хрипло сказал я.
— У вас есть девушка, Алик?
— Нет… я недавно приехал… я…
— Зачем же тебе презервативы, Алик?
Я шепотом сказал:
— На всякий случай.
Лиля. Влажное имя. Как волна.
Она нагнулась, поправляя ремешок босоножки, подол ее юбки при этом слегка задрался. Я отвел глаза.
— И не было девушки? Совсем-совсем?
— Нет, почему. Была. Три года назад. Еще на первом курсе.
— Так давно? — удивилась она. — Почему?
Потому что там, где я провел полгода, кормят бромом. И еще много чем.
Этого я ей не сказал.
Она придвинулась ко мне ближе. Я чувствовал жар, исходящий от нее даже сквозь одежду — ее и мою.
— Пойдем, студентик, — прошептала она мне на ухо, — пойдем вон туда, я тебе кое-что покажу…
— А что там?
— Беседка. Ну, такая, знаешь, беседка. У тебя ведь есть все, что нужно, да? Ну так пошли…
Она нарочно оказалась в той аптеке? За мной следят? Может, их там целая банда? Вот так ловят на живца, уводят в укромное место, а потом… Я же ее совсем не знаю…
— Ну? — она нетерпеливо пританцовывала на ходу. Рука у нее была горячая и влажная.
— Лиля! — раздалось из темноты. — Лилька!
Они со смехом вынырнули из боковой аллеи, несколько парней, девушки, светлые платья и рубахи светились в темноте.
— Ой! — обрадовалась она. — Это Жорик. Вот здорово! А вы куда?
— На Морвокзал, — сказал солидный Жорик. — Там у них бармен новый. Идешь? И этот с тобой?
— Это… как тебя зовут? — обернулась она ко мне.
Она уже забыла.
— Альберт, — сказал я.
— А это Алик. Точно. Пошли с нами, Алик?
— Нет, — сказал я сухо, — извините, нет.
— Ему домой надо. В кроватку. Да, Алик?
Я молчал.
— Да ты не грусти. Увидимся.
Она легко чмокнула меня в щеку, обдав запахом сладких духов. Я смотрел, как они, смеясь, уходят в темноту, по перечеркивающим дорожку полосатым теням… Я ненавидел себя. Пять, — думал я. — Пять километров. Без всяких скидок. Вот тебе, вот тебе, вот тебе…
Он пришел в четверг, под конец дня. Наверное, заехал с работы, под мышкой у него был портфель без ручки. Еще у него были носки в полосочку и дырчатые сандалеты. Брюки чуть коротковаты, словно он из них вырос.
Он торопливо поздоровался. Не потому, что был невежливым, просто спешил: через полчаса мы закрывались, и уборщица тетя Зина уже начала возить шваброй по линолеуму. И попросил… «Страдания юного Вертера».
Может быть, думал, что связник ему что-то там оставил?
Но когда я вынес синий томик, не столько затрепанный, сколько полинявший от времени, он разочарованно сказал:
— А другого издания у вас нету?
— С картинками, что ли? — не удержался я.
— Нет, просто другого… год, издательство…
— У нас и этого-то никто не берет, — сказал я честно. — Зачем нам два Вертера?
— Ну да, у вас, наверное, все больше фантастику просят.
Мы подписались на такую красно-белую серию, где печатали наших и не наших фантастов, и два тома — Саймака и Стругацких — у нас уже заиграли.
— Да, — сказал я. — Классику сейчас вообще мало кто берет. Только ученики и учителя.