— Так не делается, — по-отечески произнес он. — Тебе стоило объясниться с семьей.

— Меня бы заперли, — в унисон его интонациям протянула Розина. — Что ты видел, дядя? Я могу остаться?

— Она твоя племянница? — так же тихо, как они, произнес Оливье, чтобы не спугнуть интимность в их разговоре.

— Она моя проблема, — со светлой тоской произнес Ле Гри. — Некровная и самая близкая родственница, которая больше всех ждала меня в Трините.

— Но я просила меня забрать, — чуть не плача, напомнила Розина.

— Цирк не место для детей.

— Мне нужно сюда. Пожалуйста, — она беззвучно заплакала.

Оливье шарил взглядом по трем фигурам, но мастер Барте выставил руку, подав знак молчать.

— Бедная моя, маленькая Розина, — с сожалением обратился Ле Гри. — Оно проснулось в тебе и тянет, как на аркане. Ну, как тебя мучить? — Он нежно погладил девочку по виску и кудряшкам. — Барте, я должен просить тебя.

— Дак я… Пожалуйста. Но что же ее семья? — растерянно развел руками мастер.

— Я все объясню, — он прижимал плачущего ребенка к груди. — Хотя там и без меня все понимают. Ронда возненавидит меня еще больше.

Выждав деликатную минуту молчаливого примирения, Оливье напомнил о себе:

— Раз в этом вашем Трините все понимают, может, мне стоит к ним наведаться, чтобы и мне объяснили?

Провидец не дал мастеру Барте вспыхнуть с новой силой и так же тихо пообещал:

— Загляни ко мне вечером, мы поговорим.

Оливье согласно кивнул. Розина подняла к Ле Гри лицо и прошептала одними губами: «Не говори ему о моем даре». Но Оливье ее услышал и сам не знал как, и потом, возвращаясь в памяти в их судьбоносный момент, все никак не мог понять, зачем сказал:

— Похоже, твой дар — филигранно капризничать и рыдать в три ручья.

Маленькие ладони Розины оттолкнули Ле Гри, и она выскочила на улицу. Ле Гри вышел следом. Мастер Барте пожирал сына взглядом.

— Я вырастил толстокожее чудовище, — холодно бросил он напоследок.

В следующие дни Оливье было тошно, словно его укачало, хотя фургон никуда не ехал. Причины он понимал, но гнал догадки прочь, как назойливую мошкару: множество незначительных мелочей, которые вместе превращались в проблему. За несколько дней игр с девчонкой и куклами он почти оживил нового персонажа. Почти оживил, но потом в их шаткий мирок на колесах ворвался Ле Гри. А теперь Розина сбежала к дяде. Она оставалась спать у него, гуляла за руку с ним и демонстративно дулась. «Я взрослый, а она дитя малое. Мне стоит быть мудрее, в конце концов, это мне надо работать».

— Розина! — окликнул он ее, когда она сидела на ступеньках синего фургона и плела венок из травы и цветов шиповника. — Не занята?

— Занята! — Она нахмурила брови, собрала глаза в кучку и запыхтела.

Оливье сдержал усмешку. Подумал, неужели он тоже еще года четыре назад был таким же вредным.

— Давай мириться? — тут же предложил он. — Я тебе подарок принес.

Он протянул Розине диадему с оленьими рожками, которую смастерил сам — из маминого латунного украшения, ветвей, жемчуга и лент. Розина отложила в сторону свою поделку и повертела в руках необычную вещицу.

— И что мне с этим делать? — придирчиво спросила она.

— Носить на голове.

Розина оценивающе посмотрела на корону, поморщившись.

— Я подумаю, — не без надменных ноток пообещала она, но было заметно, что она хотела бы немедля примерить подарок. Наверное, ошибка Оли была в том, что он оставил ее, отца и весь этот бурлящий котел раздора на неделю. И он не то выкипел, не то остыл. Сегодня же все звезды цирка отправились в Пальеру на генеральную репетицию. Оливье умудрился поцапаться с отцом с утра и потому остался в лагере. Пора было заканчивать насыщенный распрями акт.

— Это не все, — не унимался Оливье. — Хочешь, покажу тебе кое-что чудесное?

Маленькая Розина насторожилась. Ей было очень интересно узнать, какой дар у Оливье, но они еще ни разу не говорили после ссоры в фургоне. Она долго искала внутри себя остроумные ответы, чтобы поразить ими Оливье, но, не найдя сколько-нибудь пристойных, притворно-равнодушно ответила: «Давай».

В фургоне Оливье усадил на кровати (скорее, старой софе, приколоченной к полу) в ряд семь марионеток: Живаго, Орсиньо и его слугу, Либертину, Женераля с Фанфатиной и Солу. Он кинул пару подушек на пол и предложил Розине присесть. Она кокетливо расправила подол и поджала ноги. Оли направил свет двух фонарей так, что они осветили одеяло, будто прожекторы. Живаго поднялся и поклонился зрительнице. Начался спектакль, в котором марионетки играли без нитей, обращались к девочке и беседовали с ней. Они были такими крупными, что труппа едва умещалась на софе. Оливье украдкой взглянул на Розину: ее блестящие глаза бегали по фигурам на кровати, румянец на щеках был заметен даже в полумраке фургона, она светилась от счастья. Он почувствовал, как важная деталь, заводящая механизм, нашлась, добралась до его груди и щелкнула в замке. Тогда он улыбнулся, впервые за год не саркастично, не насмешливо, не выражая миру свое презрение. Он почувствовал искреннюю радость и свое бьющееся сердце, как на премьере в Эскалоте.

И вот на перинную сцену вынесли новую марионетку — безжизненную, спящую в гнезде изо мха и веток. Кукла была странной — юноша в хлопковой рубашке с кружевными манжетами, с вьющимися каштановыми волосами, из которых, словно продолжение его кудрей, вились маленькие рожки, как у оленя. Но страннее всего он выглядел ниже пояса: задние ноги оленя с белыми пятнышками на шерсти чем-то перекликались с его пестрыми веснушками на лице и плечах под глубоким вырезом ворота, а копытца были золотыми.

— Кто это? — ошарашенно спросила Розина.

— Отец сказал, что это фавн. Он списал его со слов Юрбена. Тот видал похожего во снах о древних чудищах, — объяснил Оли.

— Не похож он на чудище, — вступилась за куклу Розина.

— Да, не похож, — согласился Оливье. — Я хочу дать ему имя. Есть идеи?

Розина задумалась.

— Может, Бацифаль?

— Как-то очень странно. Немного парнокопытно, — неуверенно протянул Оливье. — Ему подходит, — наконец согласился он. — Что ж, у Бацифаля есть имя, суть природы, но нет цели, ради которой он мог бы жить. Надо придумать ему миссию.

— Зачем?

— Чтобы он знал, что ему делать со своей жизнью, без чужого указа.

Ребята умолкли. Вихрь их мыслей почти жужжал над головами. Вдруг Живаго спросил:

— Мастер и маленькая леди, может, сей фавн будет служить королеве леса?

— А разве в лесу есть королева? — сомневаясь, спросила Розина.

— Раз есть Верховная леди Долины, значит, и Лесную королеву можно короновать, — предположил Оли, уже кое-как разобравшийся в устройстве Трините после разговора с Ле Гри. — У нас как раз и корона имеется.

Он с улыбкой протянул Розине диадему, которая покоилась на ее юбке. Девочка, смущенная, но очень довольная, кивнула, и Оли торжественно вскинул корону над ее головой.

— Венчаю тебя на царство Гормова леса, королева Розина I, — торжественно произносил он, пока их улыбки отражались друг от друга, ширясь и сияя ярче.

Диадема потонула в копне рыжих кудряшек, из которых торчали только рожки, а шелковые ленты ниспали на спину. Он и сам принарядился для этой постановки: надел бархатный зеленый фрак и цилиндр в виде башни с плющом по одному боку. Оли повернулся к артистам и с той же интонацией придворного глашатая провозгласил:

— Отныне же очнись, фавн Бацифаль, и служи верно своей королеве!

Фигура в зеленом гнезде кротко пошевелилась. Ноги, руки и нос фавна задергались, как во сне. Он ожил, но спал, не стесняясь посапывать. Розина украдкой захихикала.

— Кажется, твой первый подданный не очень расторопный парень, — посмеивался вместе с ней Оли. — Эй, Бацифаль, подъем! Да проснись уже!

Он ткнул его пальцем в бок. Розина заливалась смехом, а Бацифаль с фырканьем проснулся. Над его пробуждением хохотала вся труппа. За общей суматохой, шутками и собственным весельем Оливье расслышал конское ржание и топот копыт снаружи. Он прислушался и понял, что в лагерь прибыли люди верхом на лошадях. «Умолкните!» — прикрикнул на всех Оливье. Куклы притихли, а Розина возмутилась, но Оли быстро подскочил к окну, отодвинул шторку и попытался разглядеть в темноте незваных гостей. Грохот четырех десятков копыт оградил их пристанище от прочих звуков. Было очевидно, что это не вернувшиеся циркачи. И самые худшие опасения подтвердились, когда Оливье распознал повязки на рукавах — красные с черным отпечатком ладони. «Мытарь», — прошептал Оливье Живаго. Марионетка кивнула и поспешно бросилась одергивать шторы и замыкать дверь. Оли вернулся к растерянной Розине.

— Послушай меня, только не шуми. Там снаружи отряд повстанцев. Они нас не тронут, но нужно сидеть очень тихо. И что бы ни происходило, слушай меня, — он держал девочку за плечи и не знал, кого из них двоих он больше успокаивает. — Розина, слушай меня и молчи. Я защищу тебя.

Он услышал, что они стучат в двери фургонов, вскоре забарабанили и к ним. Оливье с ужасом понял, что забыл погасить один фонарь, который едва тлел, но все же мог выдать их присутствие. Он потащил Розину в дальний угол фургона и уложил за софу, а сам лег рядом, немного накрыв ее собой. Марионеткам он повелел спрятать их, изобразив беспорядок. Последним замер Живаго, который примостился у подголовника. Они успели вовремя — дверь слетела с петель. В фургон вошли трое. Осмотревшись, один из них заговорил: