— По-моему, не самая дальновидная затея останавливать одну войну другой. Ты вынуждаешь нашу армию сражаться на два фронта. Это уже не революция, это гражданская война. — Оливье впервые с кем-то говорил так серьезно о большой политике, даже с мастером Барте не приходилось обсудить. — Я — против.
— Я тоже был против, Оливье, я тоже. Но я не между миром и войной выбирал, а между бойней и партизанщиной, которая ее остановит. Я и все мои ребята, мы ж тут не от скуки собрались. Тебе вот сколько? Пятнадцать, четырнадцать? А к нам девять лет назад пришли, к зеленым, бумажку какую-то перед всей деревней прочитали и велели вещи собирать — в армию, значит, ехать. И вот мы с тех пор на фронте, только свой выбрали. Нас таких — по городам, по деревням, по лесам — знаешь, сколько шарахается? И силенок бы нам хватило, только каждый сам по себе: объединяться не хотят. Большая часть так вообще сопляки беззубые! Ты ж послушай, я ж способ нашел все прекратить, — заговорил он, как показалось Оли, вдумчиво и искренне. — Я все думал, что это суеверия какие-то, такие ветхие, что и бабка моя не припомнила бы. А потом про ваш цирк прознал. Следил и нашел, что искал, нашел: не безумец я, а внимательный! Война эта — Великая. О ней в сказках предсказали, видать, такие же гадальцы, как твой этот Ле Гри. И напророчили, что можно в крови захлебнуться, а она все не закончится, пока герой не проснется.
За спиной трещали поленья в костре, его жар обдавал спину Оливье, словно кутая мальчика в обжигающий плед. Зато от контраста температур нос, пальцы ног и руки околели. Он взглянул на Розину, девочка навострила уши, когда Мытарь заговорил о сказках. А он продолжил:
— Есть, значится, король, самый первый, который был в Эскалоте. Эльфред Великий, слыхал, да? Ты ж ученый, небось. Вот говорится, значит, что он не умер, а уснул. И спать будет, пока земля кровью не покроется и его не придет будить эскалотец. Дескать, он не сам встанет и пойдет, там же не осталось ничего, чему идти, это ж когда было, а человек живой его в свое тело пустит, как ты жизнь в кукол засовываешь. И неизвестно, где он спит, мест много, искать можно вечно. Но провести такую операцию может только один человек специальный — жрецом зовется. Он вот должен уметь… ну как ты вот умеешь, вот так уметь должен. И когда придет этот герой, то мир настанет, Эскалот зацветет, власть к истинному королю вернется. Вот чего я тебя притащил, одного, от отца отдельно. Ты мне нужен, и тебе решать, ты со мной?
— Правильно понимаю, что этим истинным королем ты хочешь быть? — прищурился Оливье.
— Если надо ему свое тело отдать, отдам! Я готов собой пожертвовать, если знаю, ради кого это делать.
— То есть вопрос твоей готовности воевать и умирать был в том, что тебе не хотелось это делать ради Норманна? А ради Эльфреда в самый раз? — осмелел Оливье.
— Образованный ты, а глупый, — оценил Мытарь. — Мне до королей, ни до каких, дела нет. Ради матери с бабкой в самый раз. Ради сестренок в самый раз. У меня девок в семье знаешь сколько? Двенадцать, от мала до велика, красавицы — и все на выданье. А выдавать не за кого. Все, кто не полегли, все здесь сейчас. Власть кого первых до костей обдирает? Простых людей. А когда мы закончимся, и ваш черед придет.
— Пальеры сражаются добровольно, — напомнил ему Оливье очевидный пример.
— Ага, и больше всех с войны имеют, — пренебрежительно махнул окороком Мытарь и вновь принялся в него вгрызаться.
— Пальеры не берут платы и живут скромно, — настаивал Оли.
— Сейчас бы жить при дворцах скромно. Скромно, Оливье, это когда пожрать нечего, и детки от холода в руках у мамки умирают. Она просыпается, а ребенок — нет. Поутру бабий вой когда-нибудь слушал? А я наслушался.
Противное чувство согласия подкрадывалось к Оливье, но он гнал его прочь. Не хотел сочувствовать Мытарю, будучи свидетелем его зверств. Мытарь, кто бы там в нем ни проснулся, не должен сесть на трон ни при каких раскладах. Но как он отреагирует на отказ? Оливье вновь скользнул взглядом по Розине. Ее губы прошептали: «Надо поговорить». Оли дал знак глазами, что найдет способ подойти к ней позже.
— Я должен подумать, — ответил Оливье, чтобы иметь время на решение и возможный побег.
— Подумай, — согласился Мытарь, жуя. — Ночь тебе на раздумья, а утром поговорим. Промедление — еще один день войны. Спать можешь рядом с девчонкой, вам потеплее будет, хотите, у костра приютитесь. Но ты уж не серчай, одного привяжу к дереву, вторую к поясу. Все ж ночь, парни уставшие, не доследят, а в лесу зверье шастает.
Когда все улеглись, с руганью и возмущениями о холодине, а дежурные встали в караул, Оливье прижал к себе Розину, как тогда в фургоне. Ее голосок зашелестел, как сухая листва:
— Оли, я придумала! Оли, ты слышишь? Он уснул?
— Да, все храпят, — в тон ей отозвался Оливье.
— Он говорил правду! — шептала Розина. — В Трините все знают это пророчество. Но с ним все сложнее: надо найти усыпальницу, надо взять вещь, что-то еще надо…
— Тише, я не собираюсь никого будить: ни этих головорезов, ни, тем более, Эльфреда. Мытарь-король — это смерть Эскалота.
— Да, но я придумала: таких героев несколько! Их всех усыпляли феи. Ламель, первый рыцарь Эльфреда, он лежит в Озерной башне на берегу Ворклого озера — совсем рядом! — заговорщицки повествовала Розина.
— И что ты предлагаешь, заменить им Эльфреда?
— Да! Ламель — самый справедливый из рыцарей. Он принял отшельничество и отказался от всех титулов, когда другого рыцаря, Рошана, предали. Он поможет завершить войну, а затем не даст Мытарю сесть на трон.
— Ты умница! — похвалил Оли, прижимая ее сильнее в знак одобрения. — Но почему ты уверена, что так и будет?
— Не уверена. Может, откажешься?
— Он заставит меня, — грустно произнес Оливье. — Возможно, отец меня и ищет по округе, но, уверен, с рыцарями и под их защитой. Все же им попалась и ты. Он не погнушается. Я видел, на что способен этот человек.
— Прости, — ссутулилась в объятиях Розина.
— Ничего. Как увидеть башню?
— Феи ее видят.
Они оба притихли. Сон не шел, от веревок чесались и ныли руки. Розина ерзала и явно нервничала.
— Розина, — позвал Оли.
— М-м?
— Если мы выберемся из передряги, я на тебе женюсь, — усмехнулся Оли.
— Честно? — неожиданно громко спросила она.
— Честно. Лет через восемь, — Оливье еще больше расплылся в улыбке, ему было весело вскользь ее задевать, и его своеобразный юморок разрядил обстановку.
— А раньше? — потребовала Розина, отчего Оливье беззвучно засмеялся.
— А раньше не женюсь.
Она чуть-чуть попинала его для порядка, но было заметно, что девочка осталась довольна шутливым обещанием.
Наутро Оливье заверил Мытаря, что знает, как поступить, что видел вещий сон и для пробуждения Эльфреда надо идти к Ворклому озеру. Для правдоподобности взял с Мытаря слово быть милосердным правителем. Но главарь банды был не промах и потребовал, чтобы Розина шла подле него. Если Оливье в голову забредут дурные мысли, он подумает о подруге. С троицей вышли еще десять человек. Слишком большой отряд в окрестностях Пальеры привлек бы внимание. Они обогнули замок и пришли к озеру в ночи.
— Знаешь, что делать, Оливье? — нетерпеливо спросил Мытарь.
— Похоже, да, — отстраненно произнес Оли, вперяясь взглядом в макушки ив.
Мытарь понять не мог, что в вышине привиделось Оливье, но и сам Оли увиденному не верил: приземистая маленькая башня, поросшая плющом и мхом, возвышалась на островке посреди озера.
— Что там, парень? — восклицание одного из бандитов вывело Оли из транса.
— Я один это вижу? — восторженно спросил он.
Розина промолчала в ответ, а остальные озадачились: они не разглядели ничего, кроме воды.
— Там в центре озера стоит башня, зачарованная ф… фокусниками, — он указал на примерное место. — Там лежит король Эльфред. Судя по моему сну… Я еще до конца не разобрался, что делать, но мне нужно туда попасть.
Мытарь слушал, прикусив щеки, отчего его сухое, скуластое лицо казалось квадратным. И кивал. Он сомневался, но верил.
— Лодку будем искать долго. Парни, живо сколотите плот, — приказал он, а когда приказ был исполнен, забрался на него вместе с Оли. — Я там нужен, верно? Один ты не пойдешь.
Оливье наморщил лоб.
— Я не уверен, что можно зайти в башню, которую не видишь.
— Посижу рядом, — заверил Мытарь и устроился на плоту, по-лягушачьи подобрав ноги.
Они добрались быстро. Можно было бы и вплавь, но вода обжигала кожу даже своими колючими каплями, а где-то островками плавали остатки льда. Оли осторожно ступил на землю. Он до последнего не верил, что это не мираж. Судя по всему, Мытарь видел, как он стоит на воде, потому что лицо главаря выражало растерянность — впервые за их знакомство.
— Эй! — позвал он. — Оливье, ты уже там?
Оли задумчиво покусал губы и поводил рукой перед носом Мытаря.
— Парень, отвечай!
— Ты меня не видишь? — удивился Оли.
— Нет, — поднял бровь Мытарь.
— Я на острове. Я сейчас зайду в башню. Жди меня здесь.
— А куда я денусь?
Изо рта Оливье шел пар и растворялся в туманной дымке острова. Башня была старинной, с бойницами без стекол. Внутри стыло, но сухо. Оливье продрался сквозь тонкую паутину и поднялся по лестнице. Она заканчивалась единственной комнатой, посреди которой стояла белая ладья. Фигура человека на ней была покрыта тонким полупрозрачным платком. По краям вился узор — золотые и зеленые стебли и листья. Оливье подошел ближе. Спящий мужчина, судя по очертаниям, не был одоспешен, но держал в руках меч. Других предметов в опочивальне не находилось, кроме блюда — огромного и круглого, на затейливой подставке. Оливье подошел ближе и протер блюдо от тонкого слоя пыли.
«Зеркало!», — догадался Оливье. В полутьме, пронизанной лучом лунного света, в серебряном зеркале трудно было разглядеть детали отражения. Однако все же любопытный Оливье вгляделся: ничего необычного, вроде бы и он сам, но отчего-то в пальерской форме и с характерной стрижкой. Это напомнило ему о рыцарях и о том, ради кого он сюда добрался. Оливье собрал остатки мужества и подхватил ткань платка. Он боялся увидеть истерзанного тлением мертвеца. Оли вскинул руку, потянув платок. Белое облако шелка взлетело над его головой и, невесомое, парило какое-то время в воздухе, прежде чем бесследно исчезнуть в молочной завесе тумана, прокравшегося и в башню. Оливье простился с чарующим видением и опустил глаза. Ламель не был тронут уродством тысячелетней смерти. Молодое безмятежное лицо обрамлялось русыми вьющимися волосами. Нос длинный, волевой раздвоенный подбородок, — он был таким, какими предстают люди прошлого на полотнах и в камне. Его облачение украшало легенду о рыцарской скромности: коричневые одежды ниже колен, пояс с литыми набойками и темные сапоги из вощеной кожи. Ничто из этого не потрепало время. Его меч блестел, начищенный и острый.
— Простите, сэр Ламель, вы нужны Эскалоту.
Оливье опустился на каменный пол рядом. Он начал робко, пытаясь подбирать слова, церемониально обращаясь к первому рыцарю. А потом плотина его сдержанности рухнула, и слабость полилась сумбурною речью. Он высказывал все опасения, всю боль от увиденного и пережитого, признавался в своем страхе и бессилии. Он метался по полу, хватался за голову. Он молил.
— Простите, простите меня, сэр Ламель, но я не герой! Я совсем не знаю, что делать… я не могу ничего исправить, я даже не могу спасти близких. Я и мой отец — мы всего лишь кукольники! Если бы не он, я бы даже не хотел! Я бы сам лег спать и проснулся, когда все закончится. Но мы в беде — все мы. Пожалуйста, помогите нам! Там Мытарь… и Розина. Я… я не знаю, что делать. — Он раскрывал рот, как птенец, просящий кормящую мать о питании. — Я не знаю. Сэр Ламель, я прошу у вас защиты!
Конец ознакомительного фрагмента
