— Вы видели моего сына? — прокричала она, чтобы Оли ее услышал. Она тоже совсем не боялась пальбы. — Он был на почте, он сегодня задержался, закрывал. Вы видели? Как вы, рост, волосы, как вы…

Оливье судорожно замотал головой. Тогда он наконец испугался. А потом женщина посмотрела куда-то вдаль, над правым плечом Оливье и истошно завыла, согнувшись пополам. Оли в ужасе повернулся. Там, за баррикадами, со стороны взорванного здания почты, вышли люди с носилками. Женщина оттолкнула Оливье и бросилась взбираться по нагромождениям. Но между носилками и баррикадами протянулась черная линия жандармерии. Оливье осознал, что сейчас произойдет, и бросился следом за женщиной, не видевшей перед собой преград.

— Нет! Нет! Не стреляйте! Она не с нами! — вопил Оливье, выставив перед собой руки.

Но Гурт порывисто дернул его за шиворот, затолкав за укрытие. Оли успел увидеть, как женщина упала, подкошенная пулей, и с громким хрустом скатилась по баррикадам на брусчатку. Неестественно вывернутые ноги показались из-под юбок, а на корсаже разлилось багровое пятно. Оливье схватился за голову. Выстрелы стихли, крики стихли, мир почтительно умолк. Словно алчная революция, вышедшая собирать дань на улицы Эскалота, получила жертву, насытилась и скрылась в узкой улочке. Оливье бросился прочь со всех ног: он бежал вплоть до гостиницы, до номера, до кровати, заваленной куклами. Он упал ничком в перину и услышал свой пульс, стук зубов и поворот ключа в захлопнувшейся за ним двери. Растерянный мастер Барте застыл на пороге. Заляпанные грязью галоши говорили: он искал мальчика по всему городу. Оливье живо представил, как отцовское тело летит с баррикад и падает к сапогам жандарма, и затрясся сильнее.

— Прости! — Оли потянулся к нему, как маленький ребенок, просящийся на руки. — Прости! Прости меня, пожалуйста!

Без нареканий мастер Барте бросился к сыну и загреб его в охапку. Оливье признался себе: никакой он не герой. Хотя за правду и многое другое было стыдно, он знал, что напишет об этом.

Глава IV. Розина

Пролетел год: его месяцы вращались вокруг мастера Барте и Оливье расписными задниками сцены, недели проносились перед глазами парящими акробатами и галопом цирковых коней, а дни вихрились конфетти, искусственным снегом и снопами фейерверков. Они свыклись, сработались, выровняли темп и шли по творческой ковровой дорожке в ногу. Только Оливье больше не смог никого оживить. Мастер Барте пытался его порадовать новыми работами: человекоподобными зверями, сказочными персонажами и диковинными животными. Он наряжал их в расшитые золотом прозрачные крылья, многослойные платья исторических фасонов, в сияющие доспехи, которые ковал сам, установив передвижную кузницу. Оли восхищался, писал пьесы, подкидывал идеи для эскизов под задуманные им характеры, но куклы сидели безвольными и неподвижными, пока он не брался за их нити. Мастер Барте бросался в радикальные меры по возвращению Оливье веры в себя: купил ему великолепного белого жеребца, отдал целый фургон, выделил штат работников сцены и кукловодов для хора. И однажды, отчаявшись вытащить его из мастерской, привел в весьма сомнительное для четырнадцатилетнего парня заведение. Оливье горячо возмутился: «Ты хочешь поднять мою самооценку или втоптать ее в этот засаленный ковер? Какие еще будут идеи: оплатишь положительные отзывы критиков, пригласишь подставную массовку на шоу?» Мастер Барте заверил, что в этом нет нужды, но больше не повторял ошибок, потому что после того вечера Оливье окончательно закрылся в себе. Он действительно был похож на старинный маленький сундучок: в бархате и многослойном шелке, со въевшимися в них сладкими запахами гримерных отдушек, с фарфором кожи, не видевшей дневного света под навесом шатров, янтарем бегающих глаз и одним-единственным замком, к которому не подходил ни один ключ. Со дня их примирения сын и отец больше не ссорились, но и не говорили задушевно. Оли утверждал, что и говорить-то нечего. И когда мастер потерял всякую надежду, спасение нашло их само.

Оба Трувера сидели в зеленом фургоне, перебирая приглашения, корреспонденцию, счета. Мастер Барте откинулся на спинку стула и, потерев морщинку на лбу, вчитался в очередное письмо.

— Что там? — мимоходом спросил Оли, даже не отрываясь от переписывания трат на суточные в режиссерский дневник.

— Да весьма интересное предложение… — задумчиво протянул отец. — Только оно уж больно меняет наши гастрольные планы.

— М-м? — промычал Оливье, выражая сиюминутное любопытство.

— Да мой старинный друг зовет на Север на пару недель, — бурчал под нос мастер Барте, все еще водя глазами по строчкам.

— Звучит уже не так интересно, — вскинул брови Оливье. — Что там, очередной Шевальон с благотворительными концертами и попечительскими советами?

— Почти, — бросил мастер Барте, дочитал и наконец объяснил сыну: — Поль Анжус зовет на выпускной в Пальер-де-Клев.

— В Пальеру? — переспросил Оли, уже явно заинтересовавшись. — К рыцарям?

— Да. У них намечается юбилейный выпуск, и глава попечительского совета (да, не без этого, ты был прав) захотела, чтобы помимо традиционной ярмарки и мероприятий в де-Клев была более продуманная и разнообразная программа. Поль решил обратиться напрямую ко мне. Это его выпуск.

— Твой знакомый пальер? — В голосе Оливье послышался восторг.

— Да. Мы росли по соседству лет до восьми, а потом его отдали в Пальер-де-Клев на послушание. В юношестве переписывались. А в молодости я его там даже навестил. А у тебя какой-то интерес к рыцарству? — вдруг спросил мастер Барте.

Оли задумался.

— Нет, или да. Да, — ответил он словно бы сам себе. — Я видел одного пальера на дебатах. Он показался мне… уникальным: как типаж, как образ в обществе, где все так меняется. Вот.

— Хочешь поехать? — с замиранием сердца спросил мастер Барте и улыбнулся, когда Оливье неуверенно кивнул. — Тогда за чем дело стало? Меняем график! Вычеркиваем Вольту и Кампани, там все равно будет тухло, раз весь свет поедет смотреть выпускной турнир. Приедем даже пораньше: пока подготовимся, да и ты погуляешь. У Ле Гри опять же дела там, как всегда…

— Какие дела? — переспросил Оли.

— Да! — отмахнулся мастер. — Неважно, но тоже всем надо свыкнуться с погодой, обжиться. Все же большое мероприятие! Два дня на сборы — и выезжаем!

Оливье покачал головой и с ухмылкой посмотрел на своего взбудораженного старика. Отец так обрадовался его первому личному желанию за этот год, что сорвал несколько выступлений и собрался на далекий север страны. Оливье было приятно. Да и в землях Пальеры было просто чудесно, несмотря на суровость климата по сравнению с другими районами Эскалота.

Все еще стылая поздняя весна вынуждала Оливье надевать плащ, хотя привычные местные жители уже ходили в легкой одежде. Потрясающие места для прогулок и вдохновения были повсюду: от небольшой уютной деревушки до самого Гормова леса. Цирк расположился точно между замком и поворотом на деревню. Свежесть воздуха и первозданность природы настроили Оливье на нужный лад, и работал он в два раза усерднее. Отцу приходилось выгонять его из фургона на променады. В первый же вечер Оливье увидел, как Мэб Ле Гри надел свою синюю мантию, взял старый чемоданчик, больше похожий на сумку аптекаря, и покинул лагерь. Оливье догнал его на тракте.

— Не ходи за мной, Оли. Я не вернусь завтра, а может статься, и послезавтра не вернусь. Отец в курсе, но тебя он не отпускал, — объяснил Ле Гри, потрепав мальчика за рукав.

— Он сам настаивает, чтобы я поменьше работал и почаще гулял. Могу оставить ему записку, — напрашивался Оливье.

— Прости, дружок, тебя с собой не возьму, — отказал Ле Гри. — Хотя и был бы рад твоей компании.

— Есть причина? — недовольно спросил Оливье.

— Есть. Но и ее не назову, — с сожалением ответил провидец.

Ле Гри скрылся из вида, а недовольный Оли побрел обратно. Он ускорил шаг, потому что ему послышалось, что за ним кто-то следит и крадется. Пару раз Оли обернулся и почти заприметил лису, но гоняться за рыжим хвостом, разумеется, не стал. Темнело, и единственное, что он видел отчетливо, была дорога под ногами.

Наутро Оливье пошел на рынок: ему до ужаса захотелось выпечки, но он даже не мог придумать, какой именно. Его бросало от желания плотно подкрепиться грибными пирожками к мысли о запеченных фруктах и сладостях к утреннему чаю. Он шел вдоль торговых рядов, но вчерашнее чувство слежки не покидало его. Оливье нахмурился и резко остановился, взглянув в ту сторону, где прятался его возможный преследователь. За палаткой с глиняной посудой мелькнул рыжий хвост. Оливье подбежал и заглянул за прилавок.

— Вам что-то подсказать? — внезапно спросил горшечник над его ухом.

Оли растерялся.

— Нет, спасибо. Я пока присматриваюсь.

Он отряхнулся, скидывая с себя морок, и пошел за пирогами. Набрав себе, отцу и Юрбену целую корзину сдобных угощений, он присел на неустойчивую завалинку и принялся за завтрак. Позади зашуршали кусты. Ему не почудилось.