— Джеффри Темпест, перед тобой весь мир, — неспешно заговорил я сам с собой, — ты молод, здоров, хорош собой и умен; к тому же теперь у тебя есть пять миллионов и богатый князь стал твоим другом. Чего еще тебе просить у судьбы или фортуны? Ничего, кроме славы! Но ее несложно будет добиться, так как в наши дни славу можно купить, равно как и любовь. Твоя звезда восходит — больше никакой литературной каторги, мой мальчик! Отныне и до конца твоей жизни твой удел — наслаждения, достаток и раздолье. Твой день наконец настал, счастливец!

Я бросился на мягкую кровать и приготовился уснуть — сквозь сон я все еще слышал отголоски грома, звучавшего где-то вдалеке. Затем мне показалось, что я слышу яростный крик князя, подобный дикому ветру, зовущему «Амиэль! Амиэль!», и мгновенно проснулся оттого, что ощутил чье-то присутствие и чей-то пристальный взгляд. Я сел в постели, вглядываясь в темноту; огонь в камине погас, и я включил электрический ночник, стоявший у постели — комната осветилась, и я увидел, что здесь никого не было. Но перед тем, как я все же уснул, воображение вновь сыграло со мной шутку, и я услышал свистящий шепот совсем рядом:

— Тише! Не стоит его тревожить. Пусть этот глупец и дальше спит сном глупца!

V

На следующее утро, пробудившись, я узнал, что «его превосходительство», как называли князя Риманеза и его собственные слуги, и персонал «Гранд-Отеля», отправился на конную прогулку в парк, оставив меня завтракать в одиночестве. Посему я подкрепился в холле отеля, где мне прислуживали с предельной угодливостью, несмотря на мое затасканное платье, переменить которое я пока что не мог. В котором часу я пожелаю прийти на ланч? Когда захочу отобедать? Оставить ли за мной нынешнюю комнату или я желаю переселиться в другую? Быть может, я захочу снять номера, подобные тем, что занимает его превосходительство? Все эти почтительные вопросы сперва смутили меня, но потом позабавили — очевидно, слухи о моем богатстве неким загадочным образом достигли нужных ушей, и теперь я пожинал первые плоды случившегося. Я отвечал, что еще не решил, как поступить, и дам окончательный ответ в течение нескольких часов, а пока останусь в том же номере, что прежде. Покончив со своей трапезой, я отправился к юристам, и уже хотел нанять двуколку, когда увидел, как мой новый друг возвращается с прогулки. Он восседал на великолепной каурой кобыле, чей дикий взгляд и дрожащие от напряжения ноги указывали на то, что она только что неслась галопом и все еще была недовольна, а потому противилась ездоку. Она пыталась встать на дыбы, опасно пританцовывая меж телег и кэбов, но ее сдерживал Риманез, еще более очаровательный при свете дня, чем ночью; легкий румянец слегка оживил его бледные черты, а глаза сияли от удовольствия после утреннего моциона. Я ждал, пока он приблизится; рядом был Амиэль, появившийся в коридоре ровно в тот момент, когда показался его хозяин. Увидев меня, Риманез улыбнулся, коснувшись шляпы рукоятью хлыста в знак приветствия.

— Долго же вы спали, Темпест, — сказал он, спешиваясь и передавая поводья следовавшему за ним стременному. — Завтра вы должны присоединиться ко мне; я буду в обществе тех, кто в новомодной манере называет себя «Ливерной Бригадой». Когда-то одно упоминание «ливера» или каких угодно внутренних составляющих нашего телесного механизма считалось верхом неприличия и низкородности — но теперь с этим покончено, и мы находим странное удовлетворение в обсуждении болезней и неприглядных медицинских подробностей в целом. В «Ливерной Бригаде» вы сможете взглянуть на весьма занимательных господ, продавшихся дьяволу ради увеселительных заведений — тех, что едят столько, что кажется, будто они вот-вот лопнут, а потом гарцуют на породистых лошадях — животных, достойных уважения, в отличие от этих животных — в надежде разогнать свою дурную кровь, которую же сами и травят. Они думают, что я один из них, но ошибаются.

Он погладил кобылу, и стременной увел ее; на лоснящейся груди и подплечьях виднелась пена после тяжелой скачки.

— К чему тогда участвовать в этой процессии? — смеясь, спросил я, разглядывая его с нескрываемой симпатией, так как в экипировке сложение его казалось еще более гармоничным. — Значит, вы мошенник!

— О да! — весело воскликнул он. — И в Лондоне я не один такой, знаете ли. Куда собираетесь?

— К юристам, чье письмо прочел вчера — в фирму «Бентам и Эллис». Чем раньше я с ними пообщаюсь, тем лучше, разве не так?

— Да, но послушайте, что я вам скажу, — он отвел меня в сторону. — Вам потребуются наличные. Со стороны ваша просьба о срочном авансе покажется странной, и нет необходимости пояснять юристам, что вы получили письмо, будучи в шаге от голодной смерти. Возьмите этот бумажник — помните, вы пообещали, что я буду вашим банкиром? — и по пути можете заглянуть к какому-нибудь портному с хорошей репутацией, чтобы как следует приодеться. Ну, вперед!

Он стремительно зашагал прочь — я поспешил ему вслед, тронутый такой добротой.

— Но подождите… постойте же… Лучо! — Так я впервые назвал его по имени. Он мгновенно остановился и стоял совершенно спокойно.

— Ну? — спросил он с вежливой улыбкой.

— Вы не дали мне возможности договорить, — сказал я тихо, так как мы стояли в общем коридоре отеля. — По сути, у меня есть кое-какие деньги, то есть я могу получить их сразу — Кэррингтон выслал мне вексель на пятьдесят фунтов вместе со своим письмом; об этом я забыл вам сказать. Он поступил очень достойно, дав их мне взаймы — пусть вексель останется у вас в качестве залога за бумажник. Кстати, сколько в нем денег?

— Пять сотен, банкнотами по десять и двадцать фунтов, — кратко и по-деловому ответил он.

— Пять сотен! Мой дорогой друг, мне столько не нужно. Это слишком много!

— В наши дни лучше иметь слишком много, чем слишком мало, — возразил он со смехом. — Мой дорогой Темпест, не придавайте этому такого значения. Пятьсот фунтов — это ничто. Эти деньги можно потратить на один только несессер. Лучше отошлите назад вексель Кэррингтона — я бы не стал считать его столь щедрым, учитывая, что он наткнулся на золотую шахту стоимостью в сотню тысяч фунтов стерлингов за несколько дней до того, как я покинул Австралию.

Его слова я выслушал с большим удивлением, и даже некоторой долей негодования. Вся честность и щедрость моего приятеля Боффлза вдруг померкла в моих глазах — почему в письме он ни словом не обмолвился о своих успехах? Или боялся, что я стану докучать ему просьбами о новых займах? Видимо, Риманез, пристально наблюдавший за мной, прочел мои мысли, так как незамедлительно добавил:

— Разве он не сказал вам о том, как ему повезло? Не очень-то дружеский поступок, но минувшей ночью я уже упоминал о том, что деньги часто портят людей.

— Осмелюсь предположить, что он не хотел меня обидеть, — поспешно возразил я с натянутой улыбкой. — Не сомневаюсь, что в следующем письме он обо всем мне напишет. Что же касается этих пятисот фунтов…

— Оставьте, оставьте, — нетерпеливо перебил меня он. — К чему все эти разговоры о залогах? Разве не вы заключили со мной сделку?

Я рассмеялся.

— Что ж, теперь за меня можно поручиться, да и я от вас никуда не сбегу.

— От меня? — и в его внимательных глазах промелькнул холод. — Да, это точно!

Он небрежно взмахнул рукой и оставил меня; я же, сунув набитый банкнотами кожаный бумажник за пазуху, нанял двуколку и быстро покатил на Бэзингхолл-стрит, где меня ждали мои поверенные.

Прибыв по назначению, я представился, и меня со всем полагающимся почтением поприветствовали одетые в плохонькие черные костюмы два человечка, оказавшиеся представителями «фирмы». По моей просьбе вниз спустился клерк, чтобы оплатить кэб и отпустить кучера, а я, раскрыв бумажник Лучо, попросил разменять десятифунтовую банкноту золотом и серебром, что они с охотой исполнили. Затем мы приступили к делам. Мой дальний родич, которого я не помнил, видел меня лишенным матери младенцем на руках кормилицы и без ограничений завещал мне все, чем владел, включая несколько редких коллекций картин, драгоценностей и антиквариата. Его завещание было столь лаконичным и недвусмысленным, что какое-либо юридическое буквоедство становилось невозможным, и мне сообщили, что через неделю, в крайнем случае десять дней, все дела будут приведены в порядок, и я единолично и полно вступлю в свои права наследования.

— Вы невероятно удачливы, мистер Темпест, — сказал старший из партнеров, мистер Бентам, откладывая в сторону последние из просмотренных бумаг. — В вашем возрасте это достойное князя наследство способно стать для вас великим подспорьем или великим проклятьем — кто знает? Обладание столь огромными богатствами влечет за собой огромную ответственность.

Меня позабавила подобная дерзость, исходившая от простого служителя закона, пытавшегося извлечь мораль из постигшей меня удачи.

— Многие бы с радостью приняли такую ответственность, поменявшись со мной местами, — небрежно бросил я. — Как насчет вас?

Я знал, что подобные ремарки считались дурным тоном, но сказал это сознательно, так как чувствовал, что он не вправе поучать меня в том, что касается богатства. Однако. Он не выглядел оскорбленным — просто искоса взглянул на меня, как задумчивый ворон.