Мария Метлицкая

А жизнь была совсем хорошая…

С самого раннего утра — привычное время для рабочего человека — из радиоточки неслась громкая музыка. Иван Иванович домашних своих в этот день не щадил — праздник! Да еще какой — самый светлый и самый любимый. Первое мая! День солидарности трудящихся. А уж семья Кутеповых к трудящимся относилась определенно.

Глава семьи, Иван Кутепов, был строителем первого разряда, монтажником-высотником. Ленинский проспект, широченный светлый новорожденный красавец, имел к нему непосредственное отношение. Не один дом из желтовато-розового кирпича построил Иван Кутепов. И жена его, Ольга Степановна, тоже из «своих» — маляр-штукатур, и тоже бригадир, между прочим. Любимая жена и мать его детей — двух дочек, Маруси и Валюшки, умниц и красавиц. Таких красавиц, что даже родители удивлялись — не девки получились, а принцессы сказочные. Хороши как на подбор, обе.

Маруська в Иванову родню — белобрысая и синеглазая. Только глаза как озера — огромные, бездонные. И льняные локоны вьются по плечам — такая вот красота. Мать, конечно, локоны эти непослушные в тугую косу… Но на висках и на нежной шейке плетут они свои соблазны, плетут.

А Валюшка — чернявая, в Ольгу. Волос тяжелый, густой. Цыганский такой волос. И глаза цыганские — без дна. Посмотришь, и страшно становится, не по себе. Точно в омут заглянул. И брови богатые, шелковые. Не иначе как табор мимо Ольгиной деревни проходил.

Девки — погодки. Дружные, хотя всякое случается. Но жить друг без друга не могут — как ни крути. Погавкаются, потявкаются, поворчат, матери пожалуются — а через полчаса снова вместе. Шушукаются.

Квартира у Кутеповых большая. Огромная даже. Мечтать о такой разве что в сладких снах… И это после всех мытарств, общежития, бараков, холодных и продувных. А что, заслужили! Через долгих тринадцать лет получили Кутеповы свои хоромы. И никто, между прочим, не возражал. Ни одного слова! Все на собрании Ивана Кутепова поддержали: кому, как не ему. Передовик, стахановец. Непьющий и некурящий. В семье лад, жена отличная, тоже не из последних на стройке. Девульки подрастают — славные такие! Отличницы. Да и намаялись они по полной. Все прошли — безденежье, трудный быт. Потому и заслужили — трудом праведным и таким же поведением. Уважали Ивана на стройке. И даже парторгом выбрали — тоже, кстати, единогласно. Главный инженер Крюков так и сказал: «Ты, Кутепов, у нас человек безупречный». А слова эти дорогого стоят. Всей жизнью надо такие слова заслужить.

Иван подкрутил радио и открыл холодильник. Красота! Расстаралась любимая Олюшка. «Умница моя», — довольно подумал он. А как же иначе? Вечером гости придут, друзья, родня. Соловьевы, Путилкины, Кротовы. Это — коллеги, так сказать. А из родни Курочкины нагрянут. А их человек шесть. Родня неблизкая, но все же. В холодильнике плотно, рядком, стояли судки с холодцом, миски с салатами, разделанная селедочка с зеленым лучком, фарш на котлеты. А на широком подоконнике, на больших тарелках, прикрытые белоснежными вафельными полотенцами, выпирают крутыми боками пироги — с мясом, капустой и яблоками — к чаю.

На кухню, позевывая, вышла Олюшка.

— Вань, — упрекнула она, — ну что ты, ей-богу! Орет с утра, не приведи господи. Пусть девчонки поспят.

— Нечего, — обрубил Иван. — Спать будут ночью. А сегодня — праздник. Красный день календаря! Пусть поднимаются и собираются по-быстрому. — Он кивнул на часы: — Полседьмого уже! А в семь надо выйти.

— Опоздаешь, — покачала головой жена, — вот прям опоздаешь! — И принялась накрывать на стол.

— Не опоздаю, — возразил Иван, — потому что опаздывать не имею права — я в голове колонны. Как я могу? — продолжал возмущаться он.

Ольга ничего не ответила — а что, прав. К тому же спорить с мужем она не любила. Ни к чему. Только уж в самых крайних случаях. А так… Не на спорах семья держится, а на добром мире и согласии. Это она давно усвоила. Да и характер был у нее хороший. Покорный. И мужа она уважала — да и к чему собачиться? Кому от этого хорошо?

Иван Кутепов, глава дружной семьи, распахнул без церемоний дверь в комнату дочек и громко гаркнул:

— Подъем! Подъем, лентяйки! А то… — И безжалостно распахнул настежь окно.

Девчонки поежились — утренний первомайский ветерок явно не напоминал жаркое лето — и натянули на носы одеяла.

За завтраком крепко сбитая Маруся вовсю уплетала яичницу с бутербродами, а тощая Валюшка брезгливо ковырялась в тарелке.

— Ешь давай! — прикрикнула на нее мать. — Ишь, разбирается!

Валюшка скривила гримасу и отодвинула тарелку — наелась.

— Вон, — с усмешкой кивнула на сестру, — эта… Скоро будет как бомба.

Маруська показала язык:

— Пока толстый усохнет, худой сдохнет.

И тут же получила подзатыльник от отца. Справедливо.

Нарядились — Ольга в новом платье в цветочек и новом плаще, Иван в парадном костюме и при галстуке, и девчонки в обновах — светлые туфельки, красные пальтишки. На головах — белые банты. Одним словом — красота!

Вышли из метро, увидели своих и влились в колонну. Зашагали бодро и весело. Из репродукторов рвалась музыка, развевались красные флаги. Люди несли знамена и транспаранты. В руках у детей пестрели бумажные цветы невообразимой красоты и размеров — еле удержишь. Кутеповы шли рядом, плечом к плечу — молодые, стройные, нарядные. И счастливые. Очень счастливые! А такое не придумаешь и не сыграешь — такое видно невооруженным глазом. В смысле — радость и истинное счастье. Счастье честного, порядочного, трудящегося человека.

После демонстрации отправились прямиком домой. Проголодались и слегка промерзли — не лето на дворе, а только начало весны.

Уселись за богато накрытый стол и подняли первую рюмку. За Первомай, разумеется! Остальное — потом.

* * *

Иван Кутепов приехал в столицу в шестидесятых из далекого приволжского села. Приехал один, и было ему так тоскливо и одиноко! Отпустили его неохотно — да и понятно: старший сын, основная надежда. После него еще две сестры, проку с них… Только рвался Иван в Москву — не удержишь! Ни на комбайн, как батя, садиться не хотел, ни в агрономы. Сельский человек — до мозга костей, а рвался в город, на стройку. Мать, женщина суровая, долго молчала и на сына обижалась. Невесту ему нашла — соседскую Нюру. А он на эту Нюру и смотреть не хотел — не нравилась. Совсем не нравилась. И в коровник не хотел, и в огород. Нет, родину свою малую он любил — куда ж без этого? И лес любил, и рыбалку на зорьке. И речку тихую, мелкую, в синюю рябь. А в город тянуло. Да так, что с родителями поругался, собрался да и уехал. Написал, правда, сразу, как в столицу шумную прибыл. Подробный отчет. Потом ничего, сгладилось — после первого отпуска. Привез подарков родне, матери платок и отрез, бате рубашку китайскую в клетку. Сестрам конфет и духов.

Смирилась родня — а куда деваться? А что рвалось материнское сердце…. Да кому до этого дело?

Первую койку дали в общаге на краю света. В комнате шесть человек. Все свои, деревенские. Все хотят не просто заработать — хотят в столице остаться. Чтобы сделаться москвичами. А это не трудно, но не быстро — сначала прописка временная, на пять лет. А потом — постоянная. И еще положено жилье — комната в общежитии или, если повезет, — в коммуналке. А это уж совсем свое!

В общежитии было весело и мирно — приходили со смены и падали на кровать как убитые. Не до пьянок по будням и не до гулянок. А в воскресенье уже могли и расслабиться — девчонки жарили готовые котлеты, доставали квашеную капусту, присланную деревенской родней, и накрывали столы. Кто-то играл на баяне, пели песни и танцевали — нелепый иностранный городской фокстрот и знакомый всем деревенским вальс. Там он и встретил Олечку Сидорову, которая и стала его первой и самой большой в жизни любовью. И кстати, единственной и навсегда.

Потом была семейная комнатуха в той же холодной общаге, потом восьмиметровка в коммуналке в Люберцах, а уж потом, когда родились девчонки, управление выделило хоромы на Ленинском.

Ух, как же они были счастливы тогда! Когда впервые зашли в эту светлую, огромную по их представлениям, сказку. Две комнаты — раздельные! Окнами на проспект. Кухня восемь метров. Ванная и туалет. А прихожка! Распахнули блестящие от свежей краски рамы, и ворвался в комнату ветер — свободы, счастья и молодости! Приезжала погостить мамаша — батя к тому времени помер. Ходила по квартире и качала головой — удивлялась всему. Белоснежной раковине, кухонной мойке, горячей воде, бегущей из сверкающего крана. Унитаз трогала руками, паркет. У окна замирала — дух захватывало. Такая красота! Машины шуршат шинами, огни… Напротив гастроном. А там! Никогда она такого добра не видела! И сколько! Что в деревенском магазине? Масло разливное, конфеты-подушечки в сахаре, макароны серые — и то праздник.

Ольга покупала свекрови торт «Сказка» и снимала цукаты — ешьте, мама! Такого дома не будет. И окорок покупала — «Тамбовский». Мать жир с краев на черный хлеб, а розовое, со слезой, мясо — девчонкам, внучкам. «Сало мне знакомее», — говорила.

Все от себя отрывала — всю жизнь. А когда совсем разболелась — от возраста, — Иван хотел ее навсегда забрать: здесь медицина, врачи. А мать отказалась. «Ты, — говорила снохе, — самая хорошая, лучше не бывает. А все равно — сноха. Не хочу быть у тебя приживалкой. Буду жить при родной дочери. Та хоть и стерва и рядом с тобой — никто, а все же дочь. Если прикрикнет и заругает, я не обижусь. А на тебя зло затаю». И уехала. Мудрая была, хоть и неграмотная. А сыну сказала: «Прав был, что уехал от черной работы. Хоть и здесь пашешь, зато жизнь видишь. В кинотеатры ходишь, в Парк культуры. А в деревне — только труд и водка. Все. Никакого просвета. Вот и батя сгорел — молодой. Пятьдесят пять — разве возраст?»