Обжились понемногу. Холодильник купили, люстры, ковер. Потом и на мебель собрали — зарабатывали хорошо оба. Девчонки в яслях выросли, слава богу, крепенькие были, сопли подхватят, носом пошмыгают, а группу не пропускают.

В санатории были. В Крыму и в Подмосковье. По Волге плавали на теплоходе. В Ленинград съездили — самим посмотреть и девчонкам показать. За грибами ездили, зимой на лыжах. Коньки девчонкам купили — фигурные. Те в ЖЭКе занимались, с тренером. Фигуристки! А ничего пируэты крутили! Иван с Ольгой стояли за заборчиком и диву давались. По субботам — в кино. Там в буфет — газировка, пирожные. Красота, а не жизнь!

И такую вот красоту построил Иван Кутепов. Своими крепкими рабочими руками. Не только дома у него выходили. Все остальное — тоже дай бог! Дай бог, чтобы и у другого хорошего человека — хоть кусочек такого счастья. Хоть граммулечку! И еще — когда по радио звучала замечательная песня «Я люблю тебя, жизнь», у Ивана Кутепова слезы на глазах закипали — искренние слезы счастливого человека. Потому что он и вправду очень любил эту прекрасную, честную и счастливую жизнь. Всей своей чистой и справедливой, щедрой и открытой русской душой.

И с женой, Ольгуней, тоже было как в сказке. Даже неловко порой от такого счастья — неловко отчего-то и… чуть-чуть страшновато.

Ни в чем Ольгуня не перечила, потому что доверяла мужу. Ценила его и уважала. Со всем соглашалась: «Да, Вань, как скажешь!» «Да, Ванюша, ты прав». Не спорила и в бутылку не лезла. И дом вела замечательно — пекла, варила, закатывала. И матерью оказалась прекрасной — строгой и справедливой. Нежная была женщина. Вкусная, ох! Ничего не пропало с годами — только сильнее стало. Как прижимался ночью к родному телу, так сердце и замирало, и дух перехватывало.

Такие дела. Впрочем, Иван Кутепов твердо знал — живи честно, чтобы не стыдно было перед людьми. Трудись с полной отдачей. Уважай и цени друзей. Не зарывайся. Не делай плохого другому. Будь верен жене, вкладывай свою правду в детей. И самое важное — личным примером! Вот это и есть основа. Не станет плохим человеком твое дитя, если будет расти в любви, верности и порядочности. И еще — в труде.

Выпили за праздник, за рабочий класс, за партию. Потом — тост за женщин — как без него! Наелись, попели, повели разговоры — за жизнь, разумеется. Женщины принялись убирать со стола, мужчины ослабили галстуки и закурили. Вера Кротова, Ольгина подружка и жена Ваниного друга, вытирала тарелки и задумчиво глядела в окно.

— Оль, — тихо сказала она, — а девки-то у вас… Хорошеют!

Ольга радостно кивнула — как тут не согласиться? Красивые дочки — загляденье. Ладные, толковые. Ленивые малость — ну, с годами пройдет этот грех. Потому что балованные — все у них есть, всего вдоволь. Не то что в ее юности в деревне. Коровник, огород, резиновые сапоги и грязь по колено — почти круглый год. Не хотела она такой участи для своих девок, не хотела. Вспоминала, как бабы женскими делами мучились — побегай в стужу на двор. Нет, пусть ее девки под горячей водой плещутся.

Вера задумалась:

— А ведь глаз да глаз нужен! Яркие девки, бойкие. Москвички — одно слово.

— Москвички, — согласилась Ольга. — И что плохого? Жизнь только будет полегче. И покрасивее! Не то что у нас, Вер!

Вера задумчиво подперла голову рукой.

— Наверное. Только Москва эта…. Соблазны одни. Как бы не сбились!

— Да с чего? — рассердилась Ольга. — С чего им сбиваться? Учатся, в кружки ходят. Отметки хорошие. Валюха вон по лыжам в районе первая! Не грубят, за хлебом бегают. Что попросишь — помогут, не отказываются. И в семье у нас… Ну, сама знаешь! И Ваня с ними строго, и я поддам, если надо! С чего им сбиваться? Да и нет у нас в родне вроде «сбившихся»!

— А где тебе сбиваться-то было? В Прохоровке твоей? Да там одни старики и алкаши остались. Навоз по колено да картошка мешками. А тут ты сразу за Кутепова выскочила. Время у тебя было на всякие глупости?

— Свинья всегда грязь найдет — если захочет, — сурово бросила Ольга, — и в селе, и на хуторе. И не в столице тут дело!

— Как раз-то в ней, в столице. Соблазны такие! Куда ни глянь. И мужики разные — не все как твой Ваня. Разные, Оль! Это ты их не видела. А я повидала.

Ольга с удивлением уставилась на подругу.

— И что, не понравилось?

— Да просто выводы сделала — вот и все. Только мне тогда уже двадцать было, а девкам твоим поменьше.

— Это ты к чему? — нахмурила брови Ольга. — К чему разговор этот дурацкий затеяла?

Вера пожала плечами.

— Да ни к чему. Просто вспомнила свою жизнь. Да и на девок твоих залюбовалась. И связала все вместе.

— А ты развяжи! — грубо ответила мягкая Ольга. — Вспоминай свою жизнь про себя. Я вроде не любопытствую.

Вера вздохнула и вышла из кухни, а Ольга еще долго стояла у окна и смотрела на улицу. Пока ее не окликнул удивленный муж:

— Про чай, хозяюшка, позабыла?

Она мотнула головой, подхватила чайник с заваркой, порезала торт и поспешила к гостям.

На лице улыбка, а в душе…. Мутота одна и чернота. Стерва эта Кротова. Стерва. Разве подруги так поступают? Сердце материнское бередят? Да и какие у нее поводы? Завидует просто — вдруг осенило Ольгу. Конечно, завидует! Не все у нее с Кротовым складно, известно всем. И родить никак не может. После пяти абортов.

А кто, спрашивается, виноват?

На лето поехали в деревню — к Ольгиной родне. Мать была еще в силах, держала и скотину, и большой огород. Валюшка с Маруськой деревню любили — да и бабка их не мучила, жалела. Уезжая, Иван, зять любезный, строго теще наказывал — девкам спуску не давать! Загружать по горло! Чтоб помогали — и за скотиной, и в саду. И в избе прибирались. Только она зятька не стала слушать, отмахнулась — сами разберемся. Пусть девки отоспятся, молочка парного попьют вволюшку. В лес по грибы походят. А с хозяйством она управится — не впервой. И на танцы девок отпускала — а когда гулять, как не по молодости? Когда волюшку потешить? Молодость, она быстро пролетит — не заметишь и за хвост не поймаешь. А там — дети, муж, хозяйство. Бабская доля не из простых, знаем!

Валюшке исполнилось тринадцать. Маруське четырнадцать. И распустились они точно майские розы. Приехали родители за ними — и ахнули! Еще краше девки стали, еще аппетитнее. Аж глазу больно — так хороши!

Бабка ничего родителям не сказала, как девки без спросу из дома по ночам бегали, как с танцев с кавалерами до утра «провожались». Как дрыхли до полудня. Только подумала, что на следующий год она с ними не сладит — сил не хватит. Напишет потом дочке, что хворает сильно. Пусть с девками в санаторию едут — при отце и матери они не обнаглеют и головы не потеряют. А сейчас главное — чтобы в сохранности их передать. Ну, вроде за этим делом следила — по бельишку ихнему. А сердце все равно замирало — не дай бог что! Не простит ни дочь, ни зять строгий. Ох, да лучше про это не думать — страшно!

А как они съехали — вздохнула. Не по годам ей такие испытания, не по годам. И не по здоровью.

В первый раз Маруська влюбилась в пятнадцать — в школьного математика. Валюшка сестру за это презирала, посмеивалась над ней. Маруська три месяца отстрадала и позабыла про бородатого математика — влюбилась в артиста Юрия Соломина. Тут сестра уже не смеялась — артист был немыслимой красоты. Только все равно — смешно в артистов влюбляться. Где ты, и где они! А Маруська обижалась и твердила, что найдет его адрес, подкараулит и объяснится в любви. Ну, и он, конечно, не устоит. И смешливая Маруся сама начинала смеяться: «А кто устоит, спрашивается? Перед такой-то красотой?» И, поворачиваясь перед зеркалом, надувая пухлые губы, кокетливо вопрошала: «Свет мой, зеркальце, скажи и всю правду доложи, я ль на свете всех милее?..» Тут к зеркалу подбегала Валюшка и, отталкивая сестру, кричала: «Я! Я на свете всех милее, всех румяней и белее! А ты, — она шутливо толкала сестру в бок, — а ты, Маруська, всех жирнее, всех противней и дурнее!» Начиналась веселая потасовка, и по комнате летали подушки, любовно собранные бабушкой, роняя легкое деревенское утиное перо. Все продолжалось, пока мать не заходила в комнату и строго не приказывала дочкам «прийти в себя и сесть наконец за уроки, пока отец не вернулся с работы! А то будет вам… на орехи…».

Сердце у Ольги тревожно замирало… Хотя с чего бы? Растут девки. Взрослеют. И ничего вроде не происходит. Нормально все. Пока…

Но почему такая тоска?

Серьезный роман первой завела Валюшка. С соседом Валеркой Фроловым. Тот только пришел из армии — высоченный, здоровый. Бык, а не мужик. Стояли на лестничной площадке часами — Валерка смолил одну за другой, а Валюшка «присутствовала». Хихикала по-глупому — сама удивлялась, глаза тупила. Валерка рассказывал несмешные армейские анекдоты, травил заезженные байки и делал соседке неловкие комплименты. Перед приходом отца недовольная Ольга загоняла дочь домой — как упрямую корову хворостиной.

Валюшка отвечала:

— Сейчас! — И не трогалась с места.

Любопытная Маруська выглядывала в коридор и показывала сестрице язык, а ночью пытала ее:

— Ну, как там у вас? Целовались?

Валюшка посылала сестру подальше и в сладких грезах моментально засыпала.

А Валерка ее вскоре бросил — завел роман с парикмахершей Зойкой и сказал Валюшке: «Делать с тобой нечего — сопливая еще! Малолетка».

Валюшка прорыдала недели две, а потом про Валерку забыла — влюбилась в другого.

Маруська же теперь любила артиста Андрея Миронова. Хоть и не такой красавец, как Юрий Соломин, зато «обаяния море!» — так говорила учительница по литературе.

Она даже караулила его у Театра сатиры после спектакля. Однажды повезло — увидела, как он садился в светлую «Волгу». Элегантный, в бежевых брюках и голубой водолазке. Правда, под руку он держал высокую блондинку на тонюсеньких острых шпильках, с высокой «бабеттой» и огромными, словно приклеенными, мохнатыми ресницами. «Бабетта» громко хихикала и одергивала узкую и короткую синюю юбчонку. Через минуту они, взвизгнув тормозами, мгновенно сорвались с места и укатили — в прекрасную и незнакомую Маруське загадочную жизнь. А она осталась на тротуаре — с раскрытым ртом и глупо хлопающими глазами — жалкая, расстроенная и униженная. И медленно побрела по улице — громко и обиженно всхлипывая.

Конец ознакомительного фрагмента