Муся с интересом разглядывала ее, не смущаясь. А вот та явно стеснялась непонятной гостьи.

— Оль! — сказала Муся. — А если я в ванную? Ты не против?

Ольга Петровна закивала:

— Конечно, конечно! Я сама должна была тебе предложить! Вот вправду — тетеха.

Она бросилась в комнату, достала из шкафа большое махровое полотенце — из тех, что поновее. Подумала и достала еще два — маленьких. Как говорила ее свекровь — личное и ножное. И вытащила ночную сорочку — новую, ненадеванную. Купленную для больницы — если… не дай бог! Возраст уже, все может случиться…

Муся, прихватив полотенца, удивилась:

— А зачем так много, Оль? — И ушла в ванную. Через пару минут крикнула: — Какой можно взять шампунь? А крем?

Ольга Петровна показала ей шампунь, а вот насчет крема извинилась — только наш, дешевый. «Люкс».

— Я люблю наши, — извиняющимся голосом сказала она. — Они ведь на всем натуральном.

Муся кивнула и закрыла дверь.

Ирка уставилась на мать.

— Мам, это что? — Она показала взглядом на ванную.

Ольга Петровна приложила палец к губам.

— Тише, Ира! Тише! Может услышать! — И шепотом принялась объяснять: — Моя сестра. Двоюродная. Дочь дяди Гриши. Ты помнишь дядю Гришу?

Ирка недовольно скривилась:

— Какая разница: помню — не помню?

— Так вот, — продолжила Ольга Петровна, — Муся уехала из Москвы тринадцать лет назад. Бросила мужа и сбежала с любовником. — Ольга Петровна перегнулась через стол, чтобы дочь ее слышала. — Любовник был черт-те на сколько лет ее моложе — кажется, на шестнадцать. Оставил жену с ребенком — ты представляешь?

Ирка нетерпеливо перебила:

— Ну а дальше что было?

— Да ничего. Ничего! Муж, конечно, переживал. Кстати, приличнейший был человек. Заведовал музыкальной школой где-то на Преображенке. Но слава богу, потом удачно женился, родились дети — все хорошо. Откуда я знаю? Да встретила его случайно, лет пять-шесть назад. Поговорили. А про Мусю никто ничего не знал. Совсем ничего. Ни отцу, ни мачехе — ей-то тем более, отношения у них были очень плохие — Муся не писала. Ни одного письма за все годы! Впрочем, дядя Гриша умер давно, через несколько лет после ее отъезда. Все винил себя, что так получилось. Глупость, конечно! При чем тут они? Он и его жена? Семья была огромная, а про Мусю никто ничего не знал. Исчезла, словно испарилась. Жива — не жива? И тут вот… явилась. И к нам — надо же, я так удивилась! И узнала-то ее не сразу! Почему к нам? Ну, думаю, она понимала: вопросов я задавать не буду, просто приму — и все.

— И, — Ирка снова кивнула на ванную, — надолго ли? Интересно.

— Да я почем знаю? Вообще, у нее есть комната, неплохая, в центре, я там была. Дядя Гриша, ее отец, тогда ее выхлопотал. Жить вместе им было невыносимо.

— Из-за мачехи? — уточнила дочь, глотнув компоту.

— Из-за всего. Много там было… Из-за чего.

Дверь ванной открылась, вышла распаренная и умиротворенная, с лицом, блестящим от жирного крема, Муся, одетая в рубашку хозяйки. Она сразу похорошела, как будто отдохнула, отоспалась — посвежела. Порозовела кожа, разгладились морщины.

— Можно чаю? — спросила она.

Ольга Петровна кивнула:

— Конечно, конечно!

Быстро вскипятила чайник, достала клубничное варенье и нарезала лимон.

Муся неспешно пила чай, жмурясь от удовольствия, и с интересом посматривала на племянницу.

— Ну, Иринка! — проговорила она, окончательно смутив и так растерянную Ирину. — Колись! Как живешь? Чем дышишь? О чем мечтаешь?

Ирка, моментально покраснев, с испугом, словно ища поддержки, посмотрела на мать.

Ольга Петровна опешила и глупо хихикнула:

— А что? Говори! Может, сейчас я все узнаю?

Растерянная и обескураженная, Ирина спешно ретировалась:

— Спать хочу, мам!

— Конечно, иди! — обрадовалась Ольга Петровна. — Тебе завтра рано вставать?

Муся глянула на часы, широко и смачно зевнула, и Ольга Петровна заспешила в кабинет мужа, чтобы постелить гостье.

Прибравшись на кухне — господи, второй час! — Ольга Петровна тоже отправилась в спальню. Только блаженно вытянув ноги, она поняла, как сильно устала. Уснула быстро, но вскоре, минут через сорок, проснулась — давняя и верная спутница, бессонница, конечно же, тут же дала о себе знать.

Ольга Петровна лежала с открытыми глазами и следила за тенями от проезжавших машин, мягко скользящих по потолку. Внезапно зарядил сильный дождь, косыми и мощными струями забивший по стеклам. «Ну теперь уж точно не усну!» — вздохнула она, вспомнив, что снотворные таблетки остались в кабинете мужа. Не будить же Мусю, ей-богу. Она закрыла глаза, перевернулась на бок, подоткнула одеяло — так поуютнее — и стала караулить сон, впрочем, отлично понимая, что это труд напрасный и лишний. Перед глазами всплывали картинки — детство, их большая и в целом крепкая и дружная семья. Но конечно же, не без проблем.

Дедушка и бабушка — любимые дедушка и бабушка. Деда она помнила плохо — он умер, когда ей было шесть лет. А вот бабушка прожила еще девять. Родители взяли ее на похороны деда с собой — у мамы была четкая установка, что, во-первых, ребенок не должен бояться смерти, а во-вторых, проводить близкого человека необходимо. Потому что скорбь и сочувствие вызывают в человеке только лучшие чувства.

Оля стояла поодаль, боясь подойти к гробу и близко увидеть деда. И все же попрощалась — положила цветы в изголовье, слегка зажмурившись от непонятного страха перед покойником. Кстати, Муси, двоюродной сестры, на похоронах дедушки не было — дядя Гриша, ее отец, пряча глаза, сказал, что дочь приболела.

Ольга запомнила, как ее мама тогда как-то странно и недобро усмехнулась. А вот бабушка сыграла в Олиной жизни огромную, неоценимую роль. Бабушку любили все — таким она была человеком. Тихая, добрая, мудрая, ничего ни от кого не требующая — ни от детей, ни от внуков. До последних дней она жила одна у себя в квартире, не желая — несмотря на уговоры — переезжать к детям. Перед майскими она обзвонила детей и позвала их в гости.

Все удивились — накрывать стол она была уже не в силах, на семейные торжества ее всегда привозили к детям, а тут! Что за блажь? Непонятно.

Но, конечно же, все собрались. А бабушка накрыла такой стол, что на пороге комнаты все остолбенели — на белой, парадной, туго накрахмаленной скатерти стояли блюда с пирожками — фирменным бабушкиным блюдом. Плошки с салатами, студнем и заливным. Растерянные дети недоумевали — как же так, мама? И главное — зачем?

Бабушка тихо посмеивалась, рассаживая гостей за праздничный стол.

Это был прекрасный, душевный и теплый вечер — на несколько часов все забыли семейные дрязги, проблемы и вечные заботы — шумно, как в молодости, общались, перебивая друг друга, много смеялись и вспоминали счастливые годы из детства.

Бабушка смотрела на всех с тихой, умиротворенной и счастливой улыбкой. Смотрела и молчала: человеком она была не говорливым. Расходились поздно за полночь. Конечно, перед уходом перемыли посуду, убрали стол, подмели.

Прощаясь, бабушка дрожавшими руками крепко обнимала детей и внуков. В ее глазах стояли слезы.

Никто ни о чем плохом и не думал — наоборот, все были счастливы: мамочка молодец! Такой пир закатила! Надо же, справилась — труд-то великий!

На следующий день бабушка не брала телефонную трубку. Кто-то сорвался с работы и полетел к ней.

В квартире царила идеальная чистота — посуда была убрана в буфет, плита и раковина сверкали — словом, ничего не напоминало о вчерашнем празднестве.

А бабушка лежала в кровати — спокойная, довольная, умиротворенная, счастливая. Сложив руки поверх одеяла. На голове новый платок. Бабушки больше не было…

Непостижимо! Непостижимым оказалось все — и ее предчувствие близкой кончины, и непонятно откуда взявшиеся силы. И сдержанность, немыслимая сила духа при прощании с семьей — только она знала, что было это прощанием.

Оля плакала, стоя на кухне у окна. На столе лежал пакет с бабушкиными пирожками, которые та засунула ей в коридоре.

Увидев пакет, она разрыдалась в голос. Есть любимые пирожки с земляничным вареньем казалось ей сущим кощунством. И она потихоньку от мамы высушила их на батарее и убрала в дальний ящик письменного стола.

Пирожки превратились в сухари и хранились долго, лет пять, пока Ольга не вышла замуж и не переехала к мужу, в счастливом угаре забыв про свое хранилище. Пирожки нашла мама, поплакала и, конечно же, выбросила.

— Память в сердце, Оля! — сказала она тогда. И, конечно, была права.

На похороны бабушки Муся пришла. Они с Ольгой не виделись пару лет — Ольга училась как одержимая, а Муся (ей тогда было четырнадцать) жила своей жизнью, игнорируя семейные сборища.

Горевали все сильно — для всех, абсолютно для всех, бабушка была человеком родным, близким и очень любимым. Не плакала только Муся — держалась в стороне, явно тяготясь ситуацией. С бабушкой попрощалась, положив на могилу цветы. И — это было очень заметно — постаралась поскорее исчезнуть. На поминках ее уже не было.

Перед тем как уйти, она подошла к горюющей Ольге, осмотрела ее критическим взглядом.

— Ну как дела? Все корпишь над книгами?