Мария Метлицкая
Стоянка поезда всего минута
Стоянка поезда всего минута
Пройдя обязательный досмотр, Лиза глянула на часы и замедлила шаг: «Уф, успеваю!» Все-таки правильный выбор — метро. Подземка, и только подземка, иначе ничего не рассчитать. Модное слово «трафик» прочно и навсегда вошло в жизнь москвичей.
До отправки поезда оставалось почти пятнадцать минут. Точнее, тринадцать. Серо-красный красавец «Сапсан» уже стоял на положенном месте. Задержек с ним не бывает. Лиза шла по перрону, поглядывая на себя в отражении чистейших, сверкающих окон. «А еще ничего, — усмехнулась она, — для моих «баба ягодка опять» вполне себе вполне, как говорила мама». Это выражение давно стало семейным. Да, вполне себе вполне! Прямая спина, гордая посадка головы, особенно если выпрямить спину и чуть откинуть голову назад. Мама, бывшая балерина, дочке спуску не давала: «Спина, Лизка, спина! И шея! Держи спину и будешь царицей!»
Животик к спине не прилипает, только если втянуть. Но совсем чуть-чуть, без напряга. Подумаешь! Она не девочка, а рожавшая женщина. В каком-то журнале Лиза прочла, что идеальный женский живот выглядит как перевернутая суповая тарелка. Выходит, у нее все отлично. Да, все отлично — и волосы, покрашенные в рыжину, и кожа. И ноги — балетные, мамины, длинные и сильные. Повезло. А вот все остальное от папы: широкая кость, крупная кисть, не узкие плечи.
— Шурик, тебе не скрыть деревенского происхождения! — шутила мама.
— А я и не пытаюсь, — обижался отец.
Из-за этой широкой кости Лизу не взяли в балет. Как ни упрашивала мама знакомых на приемной комиссии, ей твердо ответили «нет». Слишком высокая, слишком крупная, слишком широкая.
А Лиза и отец были счастливы — ура! Ура, что не взяли! Видели мамины муки и пахоту — нет уж, извините! И вечные страдания по поводу недоставшейся партии, и интриги, и зависть — все темное закулисье. В общем, Лизе повезло — в балет она не стремилась.
Дорожная сумка оттягивала руку. И мама, и дочь уговаривали ехать с чемоданом. Но даже самый маленький чемодан был бы полупустым — ее поездки в Питер, как правило, были двухдневными.
Лиза подошла к восьмому вагону и окончательно успокоилась. Проводница, похожая на стюардессу, проверив электронный билет, улыбнувшись, пожелала хорошей поездки.
Лиза зашла в вагон и стала пристраивать дорожную сумку. «Да, мои правы, надо было брать чемодан! Вещей, как всегда, набралось. Это в молодости можно было сорваться в чем была, что на тебе надето! Но не сейчас».
Сколько же всего женщине надо! Кремы, дневной, ночной и под глаза. Крем для рук. Лосьон для снятия макияжа. Духи, дезодорант. Салфетки влажные и сухие. Лак и смывка для лака — вдруг ноготь облезет или того хуже сломается. Брашинг для укладки. Слава богу, отпала потребность возить с собой фен — в гостиницах он был всегда. Две пары трусиков, два лифчика. Ночнушка — Лиза усмехнулась, — хотя навряд ли она понадобится. Но на всякий случай: Питер город промозглый, а она большая мерзлячка. Ну и таблетки — от головной боли, от живота, от женских проблем. Теперь она ездила с полным набором.
А еще одежда. Две смены уж точно — легкое, теплое, туфли на каблуке, балетки, любимые джинсы, нарядное платье. Плюхнувшись в удобное кресло и сбросив туфли, Лиза вытянула уставшие ноги — она всегда брала место у окна. Эти четыре часа в «Сапсане» она обожала. Отдых, передых, пауза — как вам угодно! Но за эти четыре часа можно расслабиться и постараться ни о чем не думать. Правда, мысли всегда лезли в голову. Но подремать, почитать журнал, покопаться в телефоне, попить кофе — все это можно! А главное — не бежать, не торопиться. В общем, счастье.
Да, конечно, у нее бывают выходные. Но в эти дни ее ждут обычные хозяйственные дела: уборка, стирка и глажка, магазины, обед для Маруськи, хотя бы дня на три. У плиты Лиза старалась не задерживаться, считая, что тратить время на готовку — занятие пустое и непродуктивное. По-быстрому сделать что-нибудь легкое, например, запечь лосось или курицу, сварганить супчик, овощной или куриный. В общем, суббота проходила в домашних хлопотах. А вечером поездка к маме, иначе не сносить головы.
В воскресенье наконец можно отоспаться, отваляться до ломоты в спине, долго и бестолково бродить по квартире, застывать у окна и снова мечтать об одном — рухнуть в родную кровать. Но вряд ли — как правило, объявлялись Сонька или Дашка, и начинались уговоры. Сонька вопила, что надо пойти в кабак, чтобы почувствовать себя женщиной. Да, да, нарядиться, накраситься, встать на каблуки и — вперед, под обстрел мужских взглядов!
— Какой там «обстрел»! — пыталась остановить ее Лиза. — Ты спятила? Мы ж почти бабушки! И уж точно тетки! Ты оглянись, сколько вокруг молодых! Обстрел! Рассмешила.
Но засидевшаяся дома с детьми подруга продолжала настаивать.
Сонька не работала, у нее имелся небедный и успешный муж. Дом ей надоел до чертиков, несмотря на домработниц и нянь, ну и вообще Сонька давила. Всегда. Сопротивляться ей было сложно.
Лизе, ежедневно наряжавшейся, ежедневно встающей на каблуки и ежедневно накладывающей макияж, хотелось побыть дома. В халате и тапках, с умытым лицом.
Дашка, разумеется, предлагала культурную программу — концерт или выставку, театр или на крайний случай кино. Она злилась:
— Твоей Соньке только б пожрать! Нет, Лиз! Мы же приличные женщины — сначала пир духа, а уж потом все остальное. Вот после культурной программы можно зайти в кондитерскую и выпить кофе с пирожными.
Дашка была одинокой, ни мужа, ни детей. Деньги, конечно, считала — сколько зарабатывает врач в поликлинике? Жизнь Лизиных задушевных подруг — Дашка — со школы, а Сонька и того раньше, с самого детства, с детского сада, — была такой разной. Какое там понимание!
Впрочем, Дашка всегда злилась на Соньку, презрительно называя ее нуворишкой. Лучшие подруги, они ревновали друг друга всю жизнь. И вечно делили бедную Лизу.
Сонька была громкой, напористой, даже нахальной. Дашка настаивала, что все это деньги. Именно деньги сделали Соньку такой. Лиза считала, что деньги ни при чем. Уже в четыре года Сонька, коренастая, плотная, была заводилой и командиром, самой напористой, громкой и непослушной в детсадовской группе. От отца-армянина ей достались черные, как южная ночь, глаза, смоляные густые волосы и выдающийся нос. Впрочем, нос она исправила как только закончила школу.
Сонька росла в достатке — папа дантист, мама бухгалтер. И где — в самом ГУМе. У Соньки всегда были лучшие тряпки, лучшие курорты и лучшая еда в холодильнике. Она не знала, что такое жить на зарплату.
Дашка — полная противоположность. Тихая, скромная, молчаливая. Пепельная блондинка с серыми глазами, худенькая, как веточка.
Дашка жила с мамой, тихой и скромной женщиной, корректором в журнале «Работница». Жили они более чем скромно — что там зарплата корректорши?
Дашка с гордостью говорила: «Мы не из тех, кто умеет жить!» Лиза понимала, что это камень в Сонькин огород.
Сонька рано вышла замуж — сосватали армянские родственники. Сосватали очень удачно — муж, не без помощи обеспеченной родни, большого и дружного клана, быстро разбогател, и через два года Сонька стала владелицей хором на Сретенке и коттеджа на Новой Риге. Двухкомнатный кооператив в районе Калужской, построенный папой-дантистом, продавать не пришлось — зачем, денег хватало. Его оставили «на потом», «для девочек», Сонькиных дочек — Анаит, которую все звали Анькой, и Дианки. Обе получились красотками. Сонька ныла, что дети забрали ее молодость и лучшие годы, жила в вечной войне с прислугой и нянями, дни проводила в салонах красоты и магазинах, а вечером падала с ног: «Как я устала!»
Сонька воплотила в себе все черты новых русских жен, но яростно от этого отбивалась: «Я? Да вы что? Идиотки!»
В Соньке многое раздражало — и фанфаронство, и нахальство, и нежелание знать, что бывает не так, по-другому. Но Сонька была частью жизни, счастливым детством, закопанными секретиками с разноцветной фольгой, с коллекцией картинок от жвачки и жаркими вральными перешептываниями во время тихого часа — Сонька всегда была фантазеркой. И еще она была доброй, отзывчивой, готовой в ту же минуту прийти на помощь. И не была болтливой — прекрасное качество!
Дашка жила в Сокольниках, в квартире, завещанной бабушкой. У нее время от времени случались небольшие романы, но чтобы серьезно, до ЗАГСа, увы, не случилось.
После тридцати Лиза и Сонька уговаривали Дашку родить. Но та отвечала жестко:
— Без отца? Никогда. Я сама росла без отца и помню все свои комплексы.
Глупость, конечно.
Вот Лизин отец, здоровый и крепкий спортивный мужчина с отличными, как все считали, деревенскими генами, скоропостижно скончался, когда ей было пятнадцать.
На похороны съехалась вся подмосковная родня, и кто-то сказал — Москва его ваша сломала, переломила хребет.
Глупости. Отец обожал город и быстро в нем прижился. Да и деревенским простачком он не выглядел — высокий, благообразный, фактурный мужчина.
Кажется, мама его всегда ревновала.
После его ухода и Лиза и мама были раздавлены — как же так? Отец был всегда силой, защитой, кормильцем.
