Было во всём этом что-то не так. Она не слишком хорошо знала дорогу, не успела как следует изучить дом, но… Коридор выглядел отчего-то в ту минуту как-то иначе. Будто бы очень походил, и в то же время не походил на тот, где рассыпаны были двери их дортуаров. Или всему виною была темнота? Падение? Пережитый ужас?

«То, что ты никому здесь не нужна?» — услужливо подсказал внутренний голос.

Приютский врач частенько говаривал, будто чересчур буйная Маришкина фантазия рано или поздно обернётся болезнью.

«Не раз и не два видывал я, как слишком охочие до вранья да внимания дети превращаются в полоумных. Когда сами перестают замечать, где выдумки, а где правда».

Но приютская ведь видела грань между своими мечтами и настоящим. Пусть не всегда признавалась самой себе, что знает правду, пусть любила лакомиться самообманом. Но в глубине души всегда знала, что есть что. Да и не была она охочей до внимания!

Мог ли мышелов перепугать её так, что она тронулась головой?

«Конечно нет».

И всё же было что-то не так.

Она убедилась в этом, открыв первую дверь, показавшуюся той самой, нужной дверью почти собственной спальни. И стоило Маришке увидать, что за ней, как на миг в голове мелькнула мысль, что господин доктор мог всё же, в конце концов, оказаться правым.

В комнате недоставало кровати. Той, где полагалось спать Насте, — в углу, подле окна. Разве могло такое быть?

«Вам уготованы спальни на троих», — пронеслась в голове дневная речь Якова.

«На троих».

Сбитая с толку девушка затворила дверь, отступив назад в коридор.

«Какая ерунда», — пальцы соскользнули с ручки.

Помявшись с мгновение, приютская медленно захромала к следующей комнате. Спичек оставалось немного, и Маришка досадливо решила убрать коробок обратно в карман. Они ведь были роскошью: выдавались приютским раз в месяц, чтобы те могли вечерами пользоваться светильниками — в прежнем доме самозажигающихся не имелось. Ждать нового коробка в ближайшее время не приходилось, а она уже израсходовала почти всё.

И снова темнота обступила её. Как же она ненавидела темноту. Та вечно заполнялась чем-то… её пониманию недоступным. Вечно дразнила смазанными силуэтами, тенями. Которых не было на самом деле.

Мокошь редко покровительствовала Маришке. Её любимцами здесь были, конечно, Володя, Настасья. Ещё Варвара. Иногда даже Серый. И, быть может, они действительно не попадутся этой ночью Якову. И, быть может, действительно необъяснимая чуйка приведёт их к Танюше, в то время как сама она — Маришка — провалится под пол: уже почти провалилась. А может, чего ещё. Они окажутся правы, а она — нет.

«Хватит думать об этом!» — велела она себе.

Когда Ковальчик распахнула следующую дверь, то увидела, что комната, залитая тусклым ночным светом, на этот раз вообще совершенно пуста. Ни приютских, ни мебели. И только голые стены уставились на неё чёрными дырами, когда-то, вероятно, выдолбленными под светильники.

Девушка отступила на шаг, оставляя дверь широко распахнутой. И ночной свет из комнатного окна заскользил по коридору. Лизнул её казённые туфли.

«Куда всё подевалось?» — она бросила через плечо взгляд на арку, ведущую к лестнице.

И неприятная догадка заставила тонкие волоски на плечах и шее встать дыбом.

«Заблудилась, — она тихонько выдохнула. — Дура».

Быстро, насколько позволяла хромота, она двинулась ещё к одной двери, подальше. Маришка хорошо запомнила — Володина спальня была посреди коридора. Это было проще, чем определить собственную. Комнаты других мальчиков располагались рядом и напротив. Ошибки быть не могло. И ежели за той дверью вновь будет пусто — она попросту перепутала флигели.

«Ничего страшного!» — убеждала себя.

Но сердце колотилось с такой скоростью, что девчонке перестало хватать воздуха. Она задышала часто и отрывисто, будто принюхивающаяся кошка. Пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы хоть немного прийти в себя. Маришка понимала, что так недалеко и до «припадка».

Остановившись возле нужной двери, Маришка протянула к ней дрожащую руку. Сердце загрохотало где-то в горле, вновь ускоряясь. И отчего-то вдруг скрутило живот.

«Почему они бросили меня?..»

Липкое чувство тревоги заставило её пальцы повиснуть в воздухе, так и не коснувшись ручки. Она прикрыла глаза, борясь с дурнотой.

— Ну же, мелкая, давай открывай, — Таисия, старшегодка, почти выпускница, поторапливает Маришку, чьи пальцы неуверенно тянутся к дверной ручке. — Зуб даю, обалдеешь, когда увидишь.

— Но почему ты позвала только меня?

Тася выкручивает младшегодке вторую руку, повыше локтя, и подталкивает вперёд — не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы дать понять: ненужные вопросы её раздражают. Лучше просто идти куда велено.

Дверь в сарай открывается с едва слышным скрипом, и за одно утро Маришка выучивает сразу два новых урока — никогда не доверять старшим и никогда никуда не заходить первой.

В лицо ей летит увесистый том «Женского послушания» и ломает — как потом констатирует господин доктор — нос, навсегда делая его кривоватым прямо посередине.

— Что, мелкая, бусики мои приглянулись? — шипит Нежана и заносит книгу для нового удара. Маришка успевает скрючиться на полу, закрывая коленями лицо. А в следующий миг визжит от дикой, ослепляющей боли, когда острый носок туфли старшегодки врезается ей под рёбра.

— Ты бы хоть рот ей заткнула, — фыркает Тася, прикрывая дверь за спиной.

Нежана нависает над младшегодкой:

— Ну, не стой столбом, Лиза!

Попривыкшими к полумраку глазами Маришка видит — их трое. Тася поглядывает в щель между дверных досок — она на стрёме. Лиза комкает из грязных пылевых тряпок кляп — она на подхвате. А Нежана… Нежана будет лупить. Долго и сильно. Это видно по злым раскосым глазам. Да и есть за что — Маришка прекрасно это знает.

— Где они, тварь? — одновременно с этим вопросом вопреки всякой логике Лиза суёт в рот девочки самодельный кляп.

Так ей сразу дают понять, что на самом-то деле ответов от неё никто не ждёт.

— Отдаст, куда денется, — Нежана с силой бьёт Маришку головой об пол. — Только сначала получит хорошенько.

У младшегодки перед глазами пляшут багровые пятна. Её таскают за волосы по всему сараю, бьют ногами по бокам и животу. Нежана таскает, а Лиза бьёт.

Маришке шесть лет, и она круглая дура. Не знала, что Таисия водит дружбу с Нежаной. И что Нежа давно прознала про бусики. А те красивые — из кошачьего глаза, такие пёстрые, зеленоватые — такие только у знатных господарочек и имеются. Маришке так их хотелось, так хотелось.

Маришке уже еле дышится. Кровь по всему лицу размазана. А старшие девочки всё никак не уймутся. Прижимают к полу её руки и ноги, распластав, будто морскую звезду из мальчишеских учебников по естествознанию. Лиза держит ноги, а Нежана руки.

Нависнув над Маришкой так низко, что кончик светло-русой косы волочится по полу, Нежа скапливает во рту побольше слюней и пускает их прямо на лицо младшегодки. Они нитками тянутся и тянутся прямо с вытянутых трубкой губ. И смешиваются с кровью, что сочится из Маришкиного разбитого носа.

Они оставляют её в покое, только когда девочка на пару мгновений теряет сознание. Разбрасывают вокруг метёлки и вёдра, выставляя всё так, будто младшегодка хорошенько приложилась об пол, свалившись с высокого табурета. Они знают — мелкая ничего не расскажет, а коли расскажет — будет ей и того хуже.

— Господина доктора! Господина доктора! — кричит Таисия, распахнув дверцу сарая, пока две другие девочки крадутся на задний двор — зайдут в приют со стороны кухни.

Маришку увозят в госпиталь и держат там целых два дня. Никто её ни о чём не расспрашивает, с ней вообще не разговаривают. Девочка боится, что начни взрослые задавать вопросы — разрыдается и всё-всё выболтает.

Но они не начинают — им нет до того дела.

Маришка увидала Нежины бусики, когда та прятала их в густой траве у приютского забора. Прежде чем спрятать, Нежана сперва их так долго разглядывает, крутит и эдак и так, а они переливаются в солнечном свете, будто радуга небесная. И Маришка понимает — как понимает, что солнце белое, а трава зелёная, — что умрёт, если не заберёт их себе. Нежана ведь и сама наверняка их украла — неоткуда у сироты таким дорогим бусикам взяться. Вот Маришка и крадёт их. А позже, не утерпев хранить в секрете такое сокровище, с дрожью в голосе рассказывает Варваре, что снова виделась в городе с маменькой, и та вот какие бусики ей подарила.

Маришка с остервенением тряхнула головой, вырываясь из непрошеных — снова непрошеных — воспоминаний. Но они не желали так просто её отпускать.

— Хорошо-о-о тебя Нежка разукрасила! — один из старших приютских присвистывает ей вслед, когда Маришка впервые появляется после драки на завтраке.

Девочка и без него это знает — без слёз в зеркало не взглянуть. Она подходит к столу и садится поближе к Варваре, да только та отчего-то отодвигается. А вокруг все хихикают, шепчутся.

— Что ж твоя мамка-боярыня у сиротинок-то подворовывает? — смеётся с другого конца стола Александр. — Чай, род твой совсем обеднел, али что, госпожа?