Но Настя тоже не должна была допускать подобных мыслей. Ей никогда, никогда не понравиться Александру по-настоящему, ежели она начнёт молоть чепуху.
Все эти россказни наверняка пустое враньё.
И всё же ей, Нечестивые её раздери, было до одури страшно!
«Прекрати!»
Маришка затаила обиду — вот о чём следовало думать. Да только вот разделяться было ужасной глупостью. Настя имела полное право решать за себя сама! Ходить в одиночку в старом доме опасно. И это не Настя оставила подругу. Это Маришка струсила и сбежала. Упёрлась как баран. Не соизволила пойти со всеми, быть в безопасности. И конечно, отыскать Таню. Да, это в первую очередь. Малявка действительно на всех них настучит, коли попадётся Якову.
Проклятая дура!
Настя покосилась на Александра. Тот шёл уверенно и быстро. Такой храбрый. И справедливый.
«Я должна быть такой же».
Такой красивый. Когда он успел стать таким?
Володя, по обыкновению возглавляющий процессию, всё ускорял темп. Он давно уже погасил светильник, и приютские двигались за ним в темноте — след в след, сбившись в кучу, словно перепуганное стадо овец.
Он тоже ничего — так давно думала Настя. Но всё же не такой, как Александр. Тот был… словно обедневший барин. Породу не спрятать за старым тряпьём.
Стараясь поспеть, Настя запнулась о каблук идущего впереди мальчишки. Тот обернулся и обозвал её коровищей. Настя стиснула зубы, бросив взгляд на Александра. Тот ничего не заметил, и приютской сделалось досадно, что за неё не вступились.
«Будь ты проклята, Танька!»
Мелкая нервировала Настю задолго до того, как посмела появиться на пороге их с Маришкой спальни. Она была новенькой, совсем зелёной — не приспособленной, требующей внимания, утешения. Она не просила того напрямую, ей было слишком стыдно и страшно — так было с каждым, кто попадал в казённый дом. Беспомощность сквозила в её жестах и взглядах, тоскливых и обречённых. Раздражающе тоскливых и раздражающе обречённых.
«А кому было легко?»
Все через это проходили. Таким уж было «посвящение» в круглые сироты. И все всегда справлялись сами. Почто же Таня должна быть исключением?
Настю раздражало, что младшегодка нуждается в помощи. Что сама она не может этого не замечать. Ей не хотелось возиться с девчонкой, не хотелось видеть немых вопросов в круглых мелких глазёнках. Но она видела. Всё время.
Таня увязалась за ними. Устроила целое представление в комнате. Едва не призвала Якова с розгами на их голову. Настя видела, мелкая раздражает и Маришку. Но едва ли Танюшу возможно было угомонить этой ночью. И всё же не следовало позволять ей идти с ними. Она всё испортила.
Насте с Маришкой стоит крепко подумать, что с этим делать. В дальнейшем. Никак нельзя позволять девчонке считать их няньками-наседками.
Насте с Маришкой…
Ссора. Какая глупая ссора. И из-за чего?
Мышелов, невозможность наслаждаться обществом Александра, пустые блуждания в темноте… Всё из-за глупой малявки. Такой беспомощной и такой наивной, что она вызывала у Насти настоящую злость. Хорошенько от всех спрятанную, разумеется.
А ещё воспоминания о собственной доприютской жизни.
«Довольно!» — попыталась приказать она себе, но…
Невозможно высокий, леденящий кровь визг раздался откуда-то из глубины дома. Он вырвал Настю из скверных её дум со скоростью пущенного из тяжёлого орудия снаряда.
Темнота коридора моментально сделалась удушливо-плотной. Александр схватил Настино запястье и сжал с такой силой, будто собирался сломать.
«Его пальцы холодные…»
— Это сверху, — раздался из мрака угрюмый голос Володи.
Усталый и раздосадованный. Он был зол.
— Это Маг'ишка… — прошептала Настя, чувствуя, как слёзы щиплют глаза.
Она налетела на них на лестнице. Вся зарёванная и с кровящей ногой.
— Н-нам нужно убраться отсюда! — выпалила Ковальчик, едва завидев их в темноте.
И зубы её стучали громко-прегромко.
Они поднимались, перепрыгивая через две, через три ступени, неслись на её крик. Они выглядели перепуганными. Не безразличными — и Маришке было бы оттого так тепло и хорошо… в любой другой момент. Ведь такое редко бывало. Нет же… такого по отношению к ней никогда не бывало.
«Маришка-воришка», «Маришка-лгунишка». Настя — вот кто был здесь её духом-хранителем. Вот кто не сразу, но изменил прежнее их отношение. Как и главное зачем — Маришка до сих пор до конца не понимала. Но дело было сделано. Они перестали дразнить её. Перестали презирать.
Но все ещё никогда о ней не беспокоились. Никогда не замечали.
Никто, кроме Володи, разумеется. Уж он-то о ней — первом и последнем неудачном объекте своего влияния — всё никак не мог позабыть.
Но вот теперь-то они… беспокоились. Беспокоились за неё. Это было так непривычно…
И так сейчас неважно.
— Я видела его, — прошептала Маришка.
И если бы не оглушающая тишина вокруг, стоящим позади не получилось бы вообще ничего расслышать.
— Кого?
— Умертвие…
Она видела умертвие. Синегубого и серощёкого ребёнка. Лысого. Холодного. Прямо под проклятой кроватью. Она обмочилась от ужаса…
Она думала, что сдвинулась с ума.
Свою историю Маришка рассказала быстро. Почти на одном дыхании. Давясь от страха словами. И шёпот её гулко разлетался по коридору, заставляя остальных стоять в полном безмолвии…
Они двинулись к спальням лишь под конец её сбивчивой речи. За всё время рассказа Володя, которого Маришка, едва не бьющаяся в припадке, заставила зажечь фонарь, ни разу на неё не взглянул. И она это, конечно, приметила. Приметила да не придала значения.
Его рука ни разу не дрогнула, и свет фонаря не бросился в сторону. Его уверенная походка, которой он направился в их крыло, в конце концов придала смелости и остальным. И на лицах сирот выражение испуга медленно, но верно сменялось… ехидством.
Но Ковальчик, хоть быстро и это отметила, не в силах была думать о чём-то, кроме умертвия в соседнем крыле.
«Да брешет она», — шептали старшие младшим, чей разум ещё был слишком податлив, чтобы распознать явную ложь.
— Оно таращилось прямо на меня. Оно было мёртвым и было живым. Шевелилось.
Они как раз подходили к одной из первых спален, когда Маришка умолкла. Близость дортуаров, других воспитанников придавала приютскому выводку бравады. Смакуя подробности истории, они принялись вдруг… хихикать.
И Маришка наконец… очнулась.
— Вы не верите мне… — она замерла на месте, когда один из приютских громче других принялся передразнивать её испуганный голос.
Шедший позади мальчик налетел на неё, вынуждая сделать шаг вперёд. Больная нога подвернулась, и приютская зашипела.
— Отчего же? — бросил Володя, и не подумав оглянуться. — Такая занимательная история… Упырята под кроватью… — он сделал паузу, позволяя хихиканью распространиться по коридору. Затем хмыкнул: — Охотно верим.
Смешки сделались громче. Маришка выпрямилась:
«Нет! Нет-нет-нет-только-не-снова».
Её взгляд сделался затравленным, когда она посмотрела на остальных:
— Почему вы мне не верите? — требовательно спросила она.
Глупый вопрос. И никто ей ничего, конечно, не ответил. Они, казалось, даже и не услышали. Они — все они — продолжали посмеиваться, обмениваясь мыслями насчёт особенно несуразных, по их мнению, деталей рассказа. Посмеиваться и просто… идти дальше.
Маришка почувствовала, как сводит живот. Подштанники, намокшие и потяжелевшие, неприятно холодили кожу. Но ведь это не было игрой воображения. Не было игрой темноты. Она знала, что видела.
Видела.
Чьи-то пальцы сжали её запястье. И Маришка дёрнулась.
Настя. Она смотрела на неё странным, предостерегающим взглядом. Словно пытаясь убедить не продолжать. И то было бы разумным. Но Ковальчик не могла молчать.
— Я не лгу вам! — взвизгнула Маришка.
Громко. Отчаянно. Выворачивая руку из пальцев подруги.
Володя, а вместе с ним и те немногие, что шли впереди, обернулись.
— Кто-то разве обвинял тебя во лжи? — протянул Александр. — Кто-то сказал что-то подобное? — он и не пытался спрятать ухмылку, обводя других взглядом. — Маришка лжёт? Разве такое бывало когда-нибудь?..
— Хватит! — прошипела она, заламывая руки.
Володя наконец соизволил остановиться.
— Да? — низкий свет лампы заострил его черты. — Как там твоя маменька, кстати? Не готова ещё принять тебя в свой дворянский?..
— Прекрати! — рявкнула Маришка.
— Скажешь, не трепалась о том?
— Я была малая!
— Ага, — легко кивнул Володя, и чёлка упала ему на глаза. — До сих пор малолеткам заливаешь про её подарки.
— Я… — от обиды, унижения и отчаяния на глаза Маришки снова навернулись слёзы. — Я не…
— Что? «Ты не» что?
Но ведь он был прав. Она слишком-слишком много лгала.
Раньше. Не теперь!
— Сейчас всё не так…
— Давай пг'осто пойдём спать, — Настя снова подхватила её под локоть, заставив оторвать взгляд от Володи. — Я буду с тобой. Хватит всего этого на сегодня…
Но не успела Маришка ей ответить, как Володя снова подал голос. Разумеется, ведь последнее слово всегда должно быть за ним.
— Кончай это, Маришка. — Он выше поднял лампу, и свет ударил приютской прямо в лицо. — По-хорошему прошу.
И Ковальчик не выдержала:
— Нам нужно убраться отсюда!
Александр предостерегающе подался вперёд.
— Да не ори же! — Володя вскинул руку, веля замолчать не только ей, но и всем остальным.
Маришка отшатнулась, страшась нового удара. В коридоре сразу сделалось тише.
— Сказать, что я думаю? — Он приблизился к ней. — Ты обосралась тут шляться одна, да разодрала ногу. Чего ты хочешь?! Пожалеть тебя? Мы так не правы. Мы тебя бросили. Довольна? Ну? Все малую пошли искать. А Ковальчик как же? Все и забыли про Ковальчик.
— Хочешь сказать… — прошипела приютская. — Что внимания рад…
— Да, это и хочу сказать. — Он отвернулся, сделал пару шагов вперёд и потянулся к дверной ручке. — Эта ведь?
«Ублюдок!» — Ковальчик почти выкрикнула это в его проклятую спину. Почти. Почти бросилась на него с кулаками.
— Да, — с облегчением выдохнула Настя.
Маришка зло стёрла слёзы со щёк рукавом. Нет. Даже сжираемая обидой, она слишком боялась его здесь влияния.
— Ну, хвала Всевышним! — фыркнул Александр, взъерошивая волосы пятернёй. — Ладушки, расходимся! — обратился он к остальным. — Расходимся!
Те недовольно заворчали, тем не менее послушно рассредоточиваясь по коридору. Они устали, и былая жажда приключений давно их оставила.
— А Танюша как же? — всё же послышалось из толпы. И в голосе приютского сквозил скорее не испуг — любопытство.
— Разберёмся без сопливых, — откликнулся Александр. — Только мешаетесь. Та не переживай, малой, — он хлопнул мальчишку по плечу. — Поди, и искать её уже не нужно, спит себе, носом пузыри пускает…
Он осёкся, наткнувшись взглядом на Володю. Тот стоял перед распахнутой дверью. С ещё более раздражённым лицом. Он молчал. Как молчала и Настя, остановившаяся в полушаге от него. И выражение глаз их обоих было так красноречиво, что ни Александру, ни Маришке не было нужды заглядывать внутрь, чтобы понять — Тани в комнате нет. И всё же Маришка сделала пару неуклюжих шагов вперёд. Сама не зная, что хотела там обнаружить, приютская бросила неуверенный взгляд поверх Володиной руки.
Спальня пустовала — не было там ни потерявшейся младшегодки, ни окровавленного умертвия. Маришка шумно сглотнула.
«Проклятый дом. Проклятый дом. Проклятый-дом-проклятый-дом-проклятый…»
Танина кровать была ровно застелена, разве что посередине виднелась небольшая вмятина — пару часов назад девочка беспокойно ёрзала там в ожидании ночного похода.
— Ну? — раздался всё тот же требовательный голос одного из младших у неё за спиной. — Нет её, да-а?
Конец ознакомительного фрагмента