— Я слышала, все идут, — вдруг подала голос Танюша.
Настя едва не подпрыгнула. Тихушница и трусиха, Танюша обыкновенно вообще не разговаривала. Весь вечер она вела себя будто её здесь и нет, Настя и вовсе, кажется, перестала её замечать.
— Даже малыши.
— Да ну? — Маришка резко повернулась к ней, даже радуясь немного, что малявка решила вмешаться.
Будет на кого выплеснуть… это. Мерзкое, гнусное чувство — обиду, — что разрасталось внутри. Становилось всё больше и невыносимее с каждым взглядом, брошенным на дурацкое подружкино выходное платье.
Малявка всё ещё лежала на спине, но теперь её мелкие, мышиные глазёнки изучали не потолок, а собственных соседок. Взгляд бегал с одного лица на другое и обратно. Это раздражало. Это распаляло.
Маришка медленно выпрямилась на кровати, будто змея перед броском:
— Как думается тебе, мелюзге будут очень рады?
— Я… — глаза малолетки метнулись к ней.
— Мне думается, что нет.
Танюша стушевалась. Не выдержав её взгляда, малявка поспешила отвернуться к стене. А Маришка не смогла сдержать улыбки. Обида хоть немного, но отпускала её.
— Мне страшно оставаться одной… — голос Танюши был настолько тих, приглушённый стеной, что приютские едва его уловили.
— А? — Настя сердито зыркнула в спину малолетки. — Что ты там бубнишь? Говог'и ног'мально или — ещё лучше — вообще помолчи.
Маришка вяло усмехнулась. И вернулась к своим записям, посчитав, что разговор окончен.
Но нет.
Настя закрыла изрядно похудевшую сумку и аккуратно задвинула её под кровать. После чего повернулась к подружке.
— Эй!
Приютская в два шага пересекла комнату и положила ладонь на шершавую и серую страницу дневника:
— Мы должны пойти.
Маришка выдернула тетрадку из-под чужих пальцев. Она ненавидела, когда кто-то трогал её вещи. Даже если это была Настасья.
— Должны? — она подняла на подружку заблестевшие злобой глаза.
«Должны? Должны?!»
— Должны.
Маришка сверлила подружку глазами, прежде чем нарочито насмешливо фыркнуть.
— Маг'ишка… — предостерегающе прошипела Настя.
Но та в ответ лишь откинулась спиной на подушку, устало прикрывая глаза.
Это было невозможным — не хотеть чего-то, что надобно было хотеть. Ведь Володя хотел.
— Мы идём, — твёрдо сообщила Настя.
Маришка ничего не ответила.
— Идём, — настаивала Настя.
И вдруг Танюша завизжала. Так громко, пронзительно, что обе её соседки подпрыгнули на месте:
— Я одна тут не останусь! Не останусь!
— Закрой рот! — в ужасе зашипела Маришка.
«Только этого недоставало…» — она бросила быстрый взгляд на дверь.
Танюша подскочила с кровати и заметалась по комнате: «Не останусь! Нет! Не оставляйте меня!»
На ночном свету, падающем от окна, мокро блестели её впалые щёки. Красная лента ослабла, и бант, съехавший почти ей на лоб, казался ещё более нелепым.
«Всевышние, дайте мне сил…» — Маришка спихнула с коленей тетрадку и вскочила на ноги:
— Эй, угомонись же!
— Тут умертвия! — взревела девочка.
Разумеется, россказни о доме, кишащем нечистью, не могли пройти мимо чересчур ещё впечатлительной малолетки. Разумеется, она в них поверила. Разумеется, она ещё доставит им — в связи с этим — целую тьму-тьмущую проблем.
— Умертвия-умертвия-умертвия!..
— Ежели ты сейчас не умолкнешь, — Настя крадучись двинулась на малолетку, — умег'твия будут последним, чего надобно будет бояться.
Танюша бросилась к окну. Она вся тряслась.
«Всевышние…»
— А ну прекрати!
Но девочка словно оглохла.
— Не-останусь-нет-не-останусь!
Так не могло продолжаться. Ежели малявка не угомонится, наутро их всех хорошенько высекут во дворе. Настя, кажется, тоже это смекнула и испуганно повернулась к Маришке: «Помоги мне!»
Та метнулась к девчонке и схватила её за плечо:
— Прекрати, говорят тебе! — и ощутимо встряхнула. — Яков услышит!
Танюша выла.
«Пустоголовая младшегодка!»
— Да кончай же! — Настя вдруг со всего размаху залепила рёве пощёчину.
Вопли той на миг оборвались. А затем вернулись с удвоенной силой. Малявка захлёбывалась рыданиями.
— Умолкни! Пожалуйста, замолчи! — Маришка в ужасе оглянулась на дверь.
«Как далеко успел отойти Яков?»
Она снова встряхнула Танюшу. И снова это не помогло.
Настя отпихнула Маришку, вероятно вдруг сообразив что-то. И… неожиданно присела перед младшей девочкой на колени:
— Ладно, будет тебе, — тон её, само её лицо вмиг переменились. Стали нежными, сладкими, будто патока.
А руки всё равно дрожали.
Маришка отвела взгляд.
Ей не нравилось, когда подружка так делала. За одно мгновение меняла своё поведение. И наблюдать за этим всегда было почти неприятно.
— Пг'ости-пг'ости, что удаг'ила. Ладно? Тебя ведь ни г'азу ещё он не пог'ол, так ведь? Повег'ь, надобно постаг'аться, чтобы было так и дальше.
Она обвила руками хрупкие Танюшины плечи.
Маришка поджала губы. Подружка была хитрой, будто лисица.
— Ты сейчас весь дом пег'ебудишь, а нас завтг'а так больно поколотят, ты и не пг'едставляешь, как больно, — шептала Настасья. — И тебя, и меня, и Маг'ишку. С тебя снимут платье, мальчишки увидят, а потом долго ещё будут смеяться. Тебе того хочется?
Танюша покачала головой.
На удивление Настины слова сработали. Танюша затихла, лишь удушливо всхлипывала в грудь старшегодки.
— Ну вот так. Добг'о. Молодец. — Подождав, пока девочка совсем успокоится, она слегка отстранилась. — И чего было г'еветь?
— Можно мне с вами?
Вопрос повис в воздухе. Танюша того не заметила, истерично размазывая ладонями слёзы по щекам, но Настино лицо на какую-то долю мгновения окаменело, губы дёрнулись. И в Настасьиных глазах промелькнула явственная внутренняя борьба.
Танюша того не заметила, зато заметила Маришка.
— Можно? — снова всхлипнула малолетка.
Миг — и Настя вновь расплылась в улыбке:
— Конечно, — а затем весело повернула голову к подружке. — Осталось уговог'ить только тебя, а?
Маришка скрестила на груди руки.
— Ты тоже у нас умег'твий стг'ашишься? — Настя поднялась на ноги.
— А ты?
Подружка прищурилась, наклоняясь к Маришке:
— Но они ведь в домах-то не обитают, так ведь? А на улицу мы не пойдём, комендантский импег'атог'ский час не наг'ушим. Так что?
— Здесь обитает Яков. Как будто бы этого достаточно.
Настя фыркнула.
— Полно тебе! — Её пальцы взбежали на Маришкино предплечье. И тихонько сжали его. — Случись что, мне думается, будет у кого вам, госпожа Ковальчик, попг'осить защиты, — она сделала страшное лицо, — и от умег'твий и от учительских г'озог.
Настя ухмыльнулась собственной колкости и, ущипнув подружку, воздушной походкой отправилась к своей кровати.
В полумраке комнаты было почти незаметно, как зарделись Маришкины щёки. Она сжала зубы, спешно заправив тёмные пряди за уши:
— Я прекрасно могу за себя постоять.
— Вот и чудесно, значится нет пг'ичин сидеть в комнате, — быстро проговорила Настя и принялась натягивать платье. — О, а ещё на всякий случай можешь помолиться. — Ткань, скрывшая лицо, приглушила сочившийся весельем голос.
Маришкины кулаки сжались.
Нарядившись, Настя покружилась на цыпочках. Остановилась, слегка качнувшись. И глаза её сделались мечтательными.
Маришке ничего не оставалось, кроме как раздосадованно закусить внутреннюю сторону щеки. Платье подружке шло.
— Ну ладно, сказать по пг'авде? — Настя разгладила складки на подоле. — Мне невозможно, невозможно хочется пойти, понимаешь? Но без тебя я… Мне пг'идется остаться, г'азумеется.
— А чего тогда уже нарядилась?
— Как наг'ядилась, так и г'азг'яжусь, — с улыбкой парировала подружка. — Ну же, Маг'ишка! Мы ведь всегда-всегда вместе, так ведь? Как сёстг'ы… Ну как же…
Она опустилась на колени у Маришкиной кровати:
— Как я без тебя пойду? Так ведь совег'шенно не годится…
Маришка прикрыла глаза. Ей отчего-то было совсем не просто смотреть на свою красивую подружку в красивом платье. Смотреть, слышать этот её заискивающий голос. И не…
Не поддаваться.
Даже болезненные уколы зависти растворялись в ощущении этого… унизительного почти счастья. Чувства, что она — Маришка Ковальчик — кому-то взаправду нужна.
Она не обманывалась. Она давно уже привыкла к Настиной полуправде. У подружки совсем иная цель — они были у неё всегда. Маришка знала даже имя нынешней — Александр. И попадаться на удочку лести совсем не хотелось, но…
— Пожалуйста, для меня это взапг'авду важно…
Маришка прерывисто выдохнула, заглядывая в её большущие, кукольные глаза. На миг её с головой поглотило ощущение, тревожное и противное, будто на месте Танюши в этот раз оказалась она сама.
«Всегда один и тот же голос, лицо…»
Но наваждение быстро прошло. Хотя Настасьины глаза так сияли надеждой.
Да и оставаться совсем одной: в этой комнате, в этом доме, на самом-то деле и правда совсем не хотелось.
«Нечестивый меня задери!»
Они вышли из комнаты около полуночи.
— И что потомки читали бы в твоём дневнике, если б не я? — поинтересовалась Настя. — «Наш новый дом кишел, по слухам, умег'твиями, но я все пг'оспала!» — Она сделала страшные глаза, вытаращив их так, что они вот-вот, казалось, вывалятся.