Федор быстро съел свое горячее, о котором нечего было сказать, кроме того, что оно горячее, еще раз расцеловался с юбиляром и отбыл домой.

На следующий день была суббота, и Федор настроился спать, пока не надоест, но Татьяна растолкала его в восемь. Ей срочно понадобилось за специями, которые, естественно, можно купить только на рынке и только рано утром.

Федор сел в кровати, понимая, что сопротивление бесполезно, но одну робкую попытку все же себе позволил:

— Танюш, а может, обойдемся?

— Ну конечно! — Пока он спал, жена уже собралась и в черном свитере и брюках была сама непреклонность. — Сам же плов попросишь, а зиры нет!

— Чего нет?

— Ты знаешь что. Не вдавайся в подробности, а делай что говорят.

— А ты уже совсем поправилась?

— Абсолютно.

— А может, лучше полежать? А? Строгий постельный режим, Танечка, творит настоящие чудеса.

Вместо ответа жена многозначительно постучала по циферблату своих часиков.

— Ладно, ладно, — Федор спустил ноги с кровати, — только тогда давай, раз уж все равно на рынок едем, печенки купим. Сделаешь сегодня паштет?

Татьяна кивнула и вдруг поморщилась, прижала руки ко рту и выбежала из комнаты.

Быстро натянув брюки, Федор последовал за ней, но дверь туалета захлопнулась перед самым его носом. Подождав минутку, он постучал:

— Таня, у тебя все хорошо?

— Господи, зачем ты только про печенку вспомнил, — простонала она, — снова накатило.

— Извини.

— Не стой над душой, ради бога!

Федор отправился на кухню приготовить крепкий сладкий чай, который в семье считался лучшим средством от пищевого отравления. Наверное, Таня напрасно вчера поужинала, вот симптомы и вернулись. Он ополоснул заварочный чайник и взмолился, чтобы это действительно оказалось так, просто отравление, а не настоящая болезнь, называть которую он даже мысленно боялся.

В хлебнице обнаружился вчерашний батон, и Федор решил приготовить белые сухари, вспомнив, что жена делала такие для него и дочери Ленки, когда им случалось отравиться. Правда, произошло это раз или два за всю жизнь, потому что Таня строго следила за их питанием.

Только он поставил противень в духовку и отрегулировал газ, как вошла Таня.

— Черт знает что, — буркнула она, — минуту назад тошнило, а теперь дико хочу есть, прости уж за натурализм.

Федор показал на духовку, сквозь стекло которой виднелись бледные ломтики батона. Татьяна поморщилась:

— Да нет, я хочу жареных баклажанов. До дрожи просто. Такие, знаешь, аппетитные кружочки со сметаной и чесночком, ох…

— Тань, это сейчас тебе нельзя.

— И не сезон, как назло. Вот где их сейчас купишь?

— Ты не фантазируй, а пойди полежи, — заботливо предложил Федор.

— Да ну тебя!

— Правда, полежи. В таком состоянии мы все равно никуда не поедем.

— Поздравляю, добился своего, — фыркнула жена.

Федор не стал спорить, а молча принес тазик и поставил возле дивана, на котором устроилась жена. Потом застелил кровать, зная, как раздражает Таню неубранная постель, привел себя в порядок, проверил сухари в духовке и опустился в кресло со свежим томиком «Нового мира» и чашкой кофе, решив из солидарности не завтракать.

— Ну вот что ты расселся? — сварливо поинтересовалась жена.

— А что, Танечка?

— Ничего, Федя, просто ты дико меня бесишь!

— Да что я не так сделал?

— Просто бесишь самим фактом своего существования.

— Могла бы уже привыкнуть за двадцать-то лет.

— Сегодня как-то по-особенному. И баклажанов хочется, сил нет. Слушай, Федь, а попроси у Марины Петровны, наверняка у нее завалялась баночка, я знаю, она в этом году много закатывала.

Федор покрутил пальцем у виска:

— Тань, ты понимаешь, чего хочешь? Чтобы прокурор города побирался у своих подчиненных? Выцыганивал еду? Я уж молчу, что тебе еще неделю минимум нельзя такое.

— А ты скажи, что я ей за это торт испеку.

Он отмахнулся, но Татьяна не унималась:

— Хорошо, хорошо! Передай, что скажу рецепт своего яблочного пирога, за него она тебе душу продаст.

— Не нужна мне ее душа.

Татьяна рывком села на диване:

— Раз в жизни попросила человека что-то для меня сделать, так нет! Ты у нас пуп земли и центр вселенной, а мои желания ничего не значат.

Федор хотел поспорить, что никакой он не пуп, но вдруг сообразил, что жена действительно очень мало о чем просила его за все годы совместной жизни, по крайней мере для себя, и поплелся в коридор звонить Марине Петровне Мурзаевой, тем более что из-за вчерашнего юбилея появился благовидный предлог.

— Как там моя протеже, справляется? — спросил он, услышав в трубке хрипловатое «алло».

— Путает пока еще понятия устройства на работу и хождения в народ, — фыркнула собеседница, — интеллигенция, что ты хочешь.

— Марина Петровна, я в вас верю! Из меня специалиста воспитали — и этот бриллиант отшлифуете.

— Эх, Федюнчик, там обтесывать и обтесывать, до шлифовки дело неизвестно когда еще дойдет, и дойдет ли вообще.

— Вот как?

— Высокомерие под маской скромности, все как я люблю, ты знаешь. Светоч разума и моральной чистоты явился в наш дремучий коллектив, и совершенно непонятно, почему мы все не пали ниц.

— Действительно… Марина Петровна… — Федор хотел аккуратно перейти к теме баклажанов, но Мурзаеву было уже не остановить.

— Инспектор Лосев в юбке просто, за каждым углом маньяки мерещатся.

— Серьезно? Появились такие данные?

— Ну да, конечно, все психопаты района бросили свои важные дела и побежали маньячить, специально, чтобы нашей девочке было на чем развернуться, а то на пьяных драках не так заметны ее нечеловеческий ум и проницательность.

— Вы уж простите, Марина Петровна…

— Да сделаю из нее человека, не бзди! Но будешь должен.

А можно к долгу еще кое-что приписать?.. Положив трубку, Федор сглотнул, но тут из кухни потянуло горелым хлебом, пришлось спасать остатки сухарей. С лязгом и грохотом он вытащил противень. Лежащие по краям кусочки батона слегка обуглились, зато центральные оказались самое оно.

Снимая сухари в тарелку, Федор неосторожно обжег палец, выругался, схватился за мочку уха, чтобы оттянуть жар, и не сразу заметил, как подошла Татьяна и остановилась на пороге кухни.

— Давай признаем, Федя, что готовка — это не твое.

Он молча запихнул противень в раковину.

— Так что? — продолжила Татьяна. — Марина Петровна даст баклажаны? Что она сказала?

— Сказала, что ты беременна. Но баклажаны даст.

⁂

С самого утра все шло вкривь и вкось. Собираясь на работу, Евгений чуть не прожег утюгом сорочку, каша убежала, залив плиту, а последняя луковица ударила в нос трупной вонью, как только он ее разрезал.

Мясо без лука — это дикость, но выхода не было, и Евгений пожарил бефстроганов с одной только морковкой, просто положил побольше перца в надежде, что мама ничего не заметит.

Похоже, он становится рассеянным, а это недопустимо. Сегодня забыл про лук, а завтра что? Напьется и не придет ночевать? Надо помнить, что поражения армий начинаются с незастегнутой пуговицы, «враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя».

Несмотря на отповедь, которую он дал сам себе, в душе все равно остался неприятный осадок.

Сегодня у него четыре пары и отработка, значит, маму будет кормить Варя, единственный тимуровец страны, существующий не только в воображении пионерских работников. Хозяйственный ребенок заметит, что в блюде не хватает ключевого ингредиента, и, само собой, обратит на это мамино внимание. И тут не поймешь, радоваться или огорчаться такому рвению.

Переехав на новое место, Евгений не спешил знакомиться с соседями, и прошло много времени, прежде чем он стал узнавать их в лицо и здороваться. Бегала мимо какая-то девчонка с бантами и ранцем за спиной, звонко кричала ему «здрасьте!», он улыбался в ответ, и все.

Так бы и продолжалось, но полтора года назад он, остановившись возле своей двери, услышал тихий плач и поднялся посмотреть, что случилось.

Варя, тогда он еще не знал, как ее зовут, сидела на ступеньке и плакала, утирая слезы капроновым бантом. Оказалось, что замок заело, а бабушка на дежурстве до утра, и по всему выходит, что придется ночевать на лестнице.

Евгений попытался открыть, но ключ категорически отказывался входить в замочную скважину. Пришлось вести рыдающую девочку к себе домой, поить чаем и звонить бабушке в больницу.

Та работала медсестрой и отлучиться с дежурства не имела права, а родителей у Вари не было, Евгений до сих пор не знал, что с ними случилось, но по нечаянным проговоркам Авдотьи Васильевны догадывался, что дело в пьянстве.

В общем, сплавить девочку оказалось некуда, и Евгений, чертыхаясь, что вообще ввязался в это дело, с большим трудом разыскал жэковского слесаря и долго умолял его вскрыть дверь и врезать новый замок.

Это стоило ему трешки за работу специалиста плюс замок, и от возмещения он категорически отказался, чем навсегда завоевал сердце Авдотьи Васильевны, а Варя, простая душа, решила, что обязана взять шефство над больной беспомощной женщиной. Девочка обладала редким умением быть одновременно напористой и ненавязчивой, и Евгений оглянуться не успел, как выдал ей комплект ключей от квартиры. Варя стала забегать после уроков, кормила маму обедом, подавала судно, иногда бежала по своим делам, а иногда оставалась, делала уроки под маминым присмотром. Евгений думал, что скоро девочке это надоест, дети вообще быстро загораются и быстро остывают, но Варя отнеслась к добровольно взятым на себя обязательствам с ответственностью, сделавшей бы честь любому взрослому. Евгений сто раз говорил, что она ничего им не должна и пусть заходит, только когда ей самой этого хочется, но за полтора года Варя ни разу не подвела.