Лариса покачала головой, растянув губы в плакатной улыбке. Выпив, хмурый и суровый свекор теплел и становился навязчиво-радушным. Мог обнять, расцеловать по-отечески вроде, но влажными губами. Умом она понимала, что ничего плохого в этом нет, но всякий раз ощущала неловкость, и становилось еще стыднее, что она не может это скрыть.

— Присядь, присядь! Давай, милая, уважь старика.

— Какой же вы старик, Иван Макарович! — Лариса быстро взглянула на мужа, надеясь, что он поможет ей выпутаться из неловкой ситуации, но Никита отвел глаза.

Выручил председатель горисполкома. Встав из-за стола, он зачем-то поцеловал Ларисе руку и, смеясь, заявил, что, когда в семье появляется автомобиль, жена должна учиться или водить, или пить с мужиками вместо мужа, но и то и другое надо делать постепенно.

Свекор протянул ей рюмку с, как он выразился, «гомеопатической дозой», Лариса чокнулась с мужчинами, проглотила несколько капель коньяку, в очередной раз удивилась, как вкус этого отвратительного пойла может приводить людей в экстаз, выслушала несколько слегка липких комплиментов, после чего ее отпустили.

Когда она вышла в коридор, мужчины возобновили прерванный разговор, и она вдруг услышала, как начальник отдела воскликнул: «Кто ж знал, что он окажется таким чудовищем!»

В животе взметнулась тяжелая горячая волна, как всякий раз, когда Лариса слышала о нем. Ноги обмякли, так что Ларисе пришлось опереться на комод и отдышаться.

Господи, неужели это не пройдет? Неужели только старость или смерть избавят ее от этого наваждения?

* * *

Ирина читала методичку по философии, а сама исподтишка наблюдала, как Кирилл жарит картошку.

— Узковата в плечах, — улыбнулась она.

— Что?

— Обычно говорят, что кухня узковата в бедрах. А тебе в плечах.

— Есть маленько. Кстати, я об этом и хотел…

Но тут вбежал Егорка:

— Кирилл, а ты по сольфеджио поможешь? Ой, а ты что, готовишь? Ничего себе! Прямо как девчонка!

— Как девчонка — это когда уставшая женщина тебя обслуживает, а ты балдеешь, — сказал Кирилл и помешал картошку.

— Я не балдею, — воскликнул Егор, обрадовавшись поводу повторить слово из тех, что не приветствовались в детском лексиконе.

— Ну и правильно! Мужчина все должен уметь делать.

— И пол мыть?

— Конечно. Думаешь, к нам в лодку для приборки десант мамок высаживался? Сами все…

— А папа никогда ничего дома не делал! — выпалил Егор.

Ирина поморщилась. У нее много накопилось претензий к бывшему мужу, но главная — что он не ушел на год раньше, когда Егор был еще слишком мал, чтобы запомнить отца.

— Твой папа очень много работал, — мягко сказал Кирилл, — и сильно уставал, зато мама благодаря этому могла больше времени посвящать дому.

— Да, — Ирина притянула к себе сына, — вот ты, например, сейчас много работаешь…

— Я?

— Ну а кто ж? Ты у нас работаешь в садике подготовишкой, и по совместительству ты ученик музыкальной школы. У тебя много дел, но если захочешь помогать, то ничего плохого в этом нет.

— А-а… — протянул сын, — так я чего, могу картошку жарить?

— Конечно!

— Кирилл, а ты меня научишь?

— Без проблем.

Ирину немножко кольнуло, что сын обратился за наукой не к ней, а к Кириллу, но, взглянув на сковородку, она вынуждена была признать, что ребенок сделал правильный выбор.

Кирилл умел приготовить ровные золотистые ломтики с хрустящей корочкой, а у нее самой вечно получался неаппетитный конгломерат. Вот парадокс: сложные блюда она готовила отлично, а примитивную жареную картошку осилить никак не могла.

Методичка была написана на удивление невнятно, так что если и присутствовала в тексте какая-то логика, то Ирине постичь ее не удалось. Она отложила брошюрку, заметив вдруг, что эта ересь напечатана на хорошей мелованной бумаге. Впрочем, оно и в университете так было. Весь марксизм-ленинизм выходил в роскошном исполнении, а действительно важные материалы издавались на серой оберточной бумаге, на которой терялись бледные буквы. Хотите стать хорошими специалистами — ломайте глаза, а ищете легких путей — двигайте в общественные науки. Можете быть полными дебилами, но если затвердите, что победа коммунизма неизбежна, то в жизни не пропадете. Будете людям вкручивать сей неопровержимый тезис с помощью таких вот идиотских методичек, и никто не посмеет вам сказать, что вы дурак.

Зато и ей можно не вникать в суть, главное, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Для кандидатского минимума этого будет довольно.

Упоминание бывшего мужа испортило ей настроение, поэтому Ирина решила накрыть на стол в комнате, чтоб взбодриться.

Развод — словно плохо сросшийся перелом. Чуть задень, и отзывается тупой досадной болью. Вот уже три года, как человек исчез из ее жизни, с легкостью разрешив самого себя от всех обязательств («Какой ему ребенок, Ирочка, он сам еще ребенок», — заявила свекровь, снисходительной улыбкой прикрывая раздражение, что невестка хочет навесить на ее ненаглядного сыночка какие-то взрослые заботы), а она все не успокоится.

«Жизнь невозможно повернуть назад», — поет Алла Пугачева, но мужчины, кажется, живут в волшебной стране, в которой сделать такое вполне реально. Высунуться ненадолго во взрослый мир, почувствовать себя неуютно и быстренько сбежать обратно в детство, под маминым крылом набираться сил для новой вылазки. А семью бросить и забыть. «Какой мне ребенок?»

Самое смешное, что Ирине приходится не только кормить, одевать и воспитывать, но и создание положительного образа отца тоже легло полностью на ее плечи. Придумывать, почему папа не приходит, вспоминать, какой он был хороший и как любил сына… Нести всякую чушь о том, что мама с папой — просто слишком разные люди… Любой бред, кроме того, что отец Егора — безответственный инфантильный подонок, предательство которого стоило ей слишком дорого.

Ирина достала льняную скатерть, которую привезла из Болгарии и стелила в торжественных случаях. Геометрический красно-черный узор на белом фоне вызывал у нее ощущение радости, как и «Венгерские танцы» Брамса, которые она могла слушать бесконечно.

Постелив скатерть, она взяла тарелки из сервиза, с неудовольствием заметив, что от редкого использования они покрылись тонким налетом пыли.

Со сладким чувством запретного удовольствия достала и коробку с мельхиоровыми столовыми приборами. Хорошие вещи принято беречь для гостей, а она вот возьмет и превратит в праздник самый обычный ужин! Разве детство в жопе может только у ее бывшего играть?

Ирина засмеялась и, накинув кофту, вышла на балкон, где в специальном ящике, который Кирилл называл рундуком, хранила немногочисленные заготовки. Тоже полагалось беречь их «на праздники», как майонез и зеленый горошек, но Ирина решительно взяла литровую банку с баклажанами.

Поужинав и разомлев от вкусной еды, Егор быстро стал клевать носом, но после «Времени» показывали интересный фильм, и Ирина разрешила ему посмотреть. Они втроем забрались с ногами на диван, Ирина вместе с сыном увлеклась приключениями французской знати, а Кирилл делал вид, что тоже смотрит, а сам украдкой читал при свете ночника. Хороший, почти семейный вечер, но только вскоре Кириллу придется уходить — она не разрешала ему при сыне оставаться на ночь. Они встречались уже больше полугода, но ночевали вместе всего три раза, когда мать Ирины брала внука на выходные.

«Почти как с Валерием, — думала Ирина в печальные минуты, — только видимся почаще и от жены не прячемся, а по сути никакой разницы».

— Баклажаны были божественные, — сказал Кирилл, когда Ирина уложила сына.

— Там еще осталось.

Кирилл вдруг нахмурился и взял ее за руку:

— Ира, надо поговорить.

Сердце екнуло.

— О чем? — Кажется, безмятежная улыбка не получилась.

— Мне надо уехать.

— Понятно.

Она вдруг увидела, как в полированной дверце шкафа отражается силуэт поникшей, раздавленной женщины, и выпрямилась. Кирилл — хороший человек, вот и стесняется сказать, что она просто ему надоела. Ничего, она закаленная, выдержит и этот удар.

— Надолго, Ирочка. Месяца на три, а может, и дольше.

— Ну ясно.

— Я могу отказаться, если хочешь.

— Да зачем же? Поезжай.

Кирилл притянул ее к себе:

— Ир, это вроде как честь. Под Мурманском строится дворец культуры, и мне предложили сделать всю художественную ковку.

— Здорово, — она очень постаралась придать голосу воодушевление, но прозвучало все равно жалко.

— И архитектор тоже хочет, чтобы именно я воплотил в чугуне его творческие замыслы, — улыбнулся Кирилл, — звучит нескромно, но говорю как есть.

— Рада за тебя.

— Ира, если ты против, то я останусь.

— Я не против.

— Точно?

Она кивнула.

— Мне даже жаль, что ты так легко меня отпускаешь. Все-таки три месяца — немалый срок.

— Время летит быстро.

— Это да… Но Мурманск же совсем рядом, только чуть дальше Москвы. Может, вы с Егором ко мне на каникулы приедете, а в другой раз я возьму пару отгулов и сам к тебе метнусь.

— Я чайник поставлю.

Ирина быстро вышла в кухню, чтобы скрыть набежавшие едкие слезы. Может, и метнется. Один раз. А потом вольная жизнь, север, снега, романтика. Девушка с сияющими глазами в меховом капоре. Игра в снежки и морозные поцелуи, когда снежинки не тают на губах.