Хантеры, которых было очень мало, прям штучный товар, передвигались между общинами, везде имея свой приличный кусок.
Наверно, они тоже опасались мутантов, но, по крайней мере, хватало смелости с ними драться. И побеждать.
Поэтому они были настолько ценными. Процент выживаемости в их рядах был настолько низким, что те, кто в итоге оставались, были нереально хорошим приобретением для любой общины.
Братья Стоуны хантили с самого начала катастрофы. Поэтому то, что они сделали выбор в пользу их поселения, было удачей. Большой удачей.
И, конечно, Дэниэл все заслуги переговорщика приписал себе.
А то, что ему пришлось отдать хантерам свою приемную дочь, называл выгодной сделкой.
В принципе, для общины так оно и было.
И теперь все боготворили Дэниэла, разговоры о его замене, поднимавшиеся раньше среди жадных до теплого местечка общинников из числа крепких мужиков, заглохли разом. А Дэниэл еще и повернул все так, будто бы он удачно сторговался. Сунул малоценный товар, то есть Лису, в обмен на то, что действительно весомо.
А еда — это очень весомо. И все общинники это понимали. И радовались находчивости и удачливости их старейшины.
В конце концов, ну в самом деле, хантеры только одну девку попросили. На двоих! Смешная цена! А могли бы за каждый принесенный кусок мяса требовать по бабе. Разной. Правда, в таком темпе, бабы скоро закончились бы, и остались только мужики… Но кто их знает, этих хантеров, насколько они неразборчивы…
Нет уж, хороший договор. Отличный просто.
Ну, а то, что Лису за глаза, да и в глаза, называли хантерской подстилкой, так это мелочи. И не стоят обид. Хотя бы потому, что это правда.
Лиса терпела, ей не привыкать. Ровесницы, которых в общине было ровно четыре, кроме нее, расспрашивали, блестя глазами, о том, каково это — сразу с двумя? И насколько хантеры — звери?
И точно ли они ее захотят в следующий раз? А то, может, и кого другого присмотрят? Лиса отмалчивалась. Работала себе на общинном огороде, пытаясь запастись последними осенними овощами, на личном огороде Дэниэла, который, пожалуй, мало в чем уступал общинному. Трудилась по дому. И старалась не думать, что будет, если хантеры больше не придут.
Что с ней будет.
Потому что, в принципе, уже знала.
Дэниэл популярно объяснил после ухода братьев.
— Ты, стерва, не думай, что раз ты перед ними ноги раздвинула, то какая-то особенная! — Рычал он, прижав испуганную Лису к стене и, уже не тая намерения, ощупывал напряженное тело приемной дочери грубыми лапами, — у нас с ними договор на зиму. Как только он закончится, и твоя лафа закончится, тварь мелкая. Готовься, поняла?
Лиса тогда вырвалась от него и убежала к себе в комнату. И еще несколько дней тряслась, не в силах заснуть, прислушиваясь к тяжелым шагам за дверью.
Она понимала прекрасно, насколько беззащитна перед старейшиной. Хантеры — это не защита. Захочет Дэниэл ее поиметь, сделает это совершенно спокойно. И никто даже жалобы ее слушать не будет. Тем более, что не девочка теперь, и, судя по глумливым расспросам женщин, они думали, что братья повеселились с ней на полную.
Ну, конечно, в какой-то степени так оно и было. Если не принимать во внимание одно маленькое «но». Она повеселилась с ними. Так, что до сих пор иногда ощущала фантомные прикосновения по ночам. Руки, такие жесткие, такие грубоватые, но такие ласковые с ней. Так аккуратно, так нежно прикасающиеся. Губы, жадные до умопомрачения, слова, бесстыдные, воли лишающие. Взгляды. Тома — внимательный, жесткий, требовательный. Ченни — завораживающий, в омут утягивающий.
Лиса помнила, как ныло сладко тело еще несколько дней, хотя, из обмолвок более опытных женщин поняла, что, по-идее, должна бы испытывать сильную боль. И в момент самого процесса, и потом тоже. По крайней мере, описания их первых разов были красочными. Кровавыми.
Поэтому и отмалчивалась. Трогать себя. Чтоб проверить, насколько хантеры — звери, не разрешала.
Да, собственно, никто и не предлагал особо.
Лиса видела во взглядах зависть, чувствовала всей кожей злобу. И так одинокая после смерти Ненни, она еще больше замкнулась. И только лелеяла мечту, что братья не обманут. Вернутся.
А там… Да будь что будет. Зиму еще пережить надо.
И вот теперь, услышав, что хантеры в общине, она сорвалась с места, в чем была. Измазанная землей, в грязном платье, с непонятно чем на голове.
— Где тебя носит, тварь? — зарычал на нее Дэниэл, едва Лиса зашла в дом, — живо наверх! Они уже спрашивали.
Лиса, не глядя на его красную рожу, рванула по лестнице вверх.
И не успела даже дверь открыть, как ее распахнули с той стороны, и на девушку буквально обрушились такие сладкие, возбуждающие запахи, которые часто во сне ощущала: табак, чистая мужская кожа, немного спирт. И какао. Какао!
Том, подхвативший ее с порога на руки, молча уткнулся носом в шею, жадно вдыхая аромат ее тела, торопливо разматывая серый платок с головы, распуская волосы, с наслаждением зарываясь в них пальцами.
— Кааайф… — захрипел он, продолжая жадно трогать ее, и Лиса чувствовала себя послушной куклой, которую вертят, крутят, изгибают. Снимают одежду. Быстро, рывками, без особых церемоний. — Вкусная, сука, такая вкусная, еще лучше, чем в прошлый раз…
— Да ты охерел, мудило, — за спиной брата торопливо вставал из-за стола Ченни, откладывая в сторону какой-то сверток и убирая с пути кружку с дымящимся напитком, запаха которого Лиса не ощущала уже лет десять, — да ну договорились же, сначала хоть накормим…
— Нахер, — отрывисто бросил Том, не оборачиваясь и продолжая свою разрушительную деятельность по истреблению одежды Лисы, — потом, не могу ждать. Малыш, — он оторвался от нее, провел пальцами по послушно откинувшемуся лицу, сглатывая и темнея взглядом еще больше, — как ты тут? Скучала?
— Да… — Лиса не слышала своего голоса, поглощенная водоворотом, в который ее утянули мгновенно руки Тома. Сердце билось в груди с такой бешеной силой, что отдавалось болью в горле, мешало говорить.
— Моя ты хорошая… А уж как мы-то скучали… Пойдем, малыш, пойдем… Сил нет…
Лиса не смогла ничего больше ответить, потому что ураган подхватил и понес в глубь комнаты, на большую, застеленную мягким покрывалом, лежанку. Она не могла остановить это, потому только цеплялась за плечи мужчины, и не отрывала от него взгляда, не могла насмотреться. Он не поменялся за эти две недели. Только загара чуть-чуть прибавилось, кажется. И небольшой синяк на скуле.
— Твою мать, дурак нетерпеливый, — голос Ченни раздался уже за ее спиной, а руки, сильные, опытные, вытащили из объятий Тома и усадили на жесткие колени. Прижали к голой груди, обожгли жадным прикосновением.
Оказывается, Ченни уже успел снять майку и сесть на лежанку. И теперь, усадив Лису на колени спиной к себе, прижался сразу всем телом, обнимая, обволакивая собой, жарко зацеловывая плечи, шею, разворачивая к себе за подбородок, чтоб заглянуть в уже подернутые дымкой желания глаза.
— Мы тоже, так скучали, лисичка, — прошептал он перед тем, как поцеловать. Жадно, влажно и глубоко. Сразу отнимая у девушки последние силы. Она только слабо застонала ему в губы, немного прогнулась и задрожала, потому что рот Тома как раз нашел ее грудь. Это было до того сладко, до того будоражило, что Лисе казалось, будто ее заматывают в кокон, паутину, мягкую, но очень крепкую. Не вырваться, даже если и захочешь. А она и не хотела.
Не хотела.