Марина Ефиминюк

Дорога к ангелу

Пролог

Ламберт подумал, что, наверное, стал слишком стар для таких испытаний. Было странно и непривычно осознавать себя человеком, за одну короткую ночь постаревшим на десяток лет. Он провел рукой по волосам — на пальцах осталось несколько седых волосков. Прежде седина в волосах не вызывала у него такого недоумения. Прежде раны не болели настолько сильно, чтобы перо то и дело выпадало из дрожащих пальцев.

От запаха крови, пропитавшей повязки на ранах, к горлу подкатила тошнота. То, что раньше не заняло бы у него и минуты, теперь растянулось на несколько мучительных часов. Капитан устал сидеть за походным столом. Свет свечи так резал глаза, что они начали слезиться. Написанные красными чернилами строки неровно ложились на лист желтого пергамента. Буквы теснились, налезали одна на другую, слова… Нет, это были не слова, а крик души: «Мне нужна помощь. Жду в землях Горных Кланов в долине Алтаря Первого Инея через семь дней. Ламберт».

Закончив писать третье письмо, Ламберт отложил перо. Наверное, он слишком перетрудился. Растерял на своем пути слишком много надежд, оставил в прошлом преданных друзей, но оказался так и не готов к главной утрате, поджидавшей его лютой снежной ночью в суровом горном крае. Ему с трудом удавалось держать глаза открытыми. Лекарь предупредил: достаточно раз смежить веки, и смерть победит.

Но Ламберт точно знал, что стоит только позволить себе подобную слабость, как перед мысленным взором появится прекрасное, беззащитное создание с нежным лицом и огромными печальными глазами. Хрупкий ангел по имени Иноэль, пришедший по воле небес на землю погибающего Невендаара. Он, Ламберт, позволил Проклятым Ангелам забрать Посланницу Небес! Он не выполнил своего долга!

Три письма забрали последние силы, и Ламберта мутило от слабости. Он тяжело поднялся, сморщился от боли. На рубахе из грубого льняного полотна выступили бурые пятна крови.

— Тебе лучше лечь, капитан, — проворчал лекарь, недовольно сверкнув глазами из-за круглых стекол очков.

При этом он ловко орудовал пестиком, растирая круговыми движениями в деревянной плошке разноцветные порошки. В шатре витал пряный запах снадобий.

— Успею, — отозвался Ламберт и, с трудом превозмогая слабость, приказал: — Стаффорд, возьми письма, надо отправить их с заколдованными ястребами.

Капитан встал из-за стола, чтобы выйти наружу, но вдруг пошатнулся, и Стаффорд, молодой светловолосый рыцарь, неожиданно присоединившийся к отряду в Фергале, столице Империи, и успевший стать Ламберту верным другом, поддержал его и помог устоять на ногах.

— Лекарь прав, тебе лучше лечь в постель, — хрипло произнес он сорванным в битве голосом и попытался подтолкнуть раненого к жесткой лежанке с ворохом смятых одеял.

Ламберт молча отстранил его и нетвердой рукой приоткрыл полог. Морозный воздух обжег грудь, словно огнем. Порыв ветра в одно мгновение выстудил палатку, прогоняя тепло. Ламберт вышел наружу. Вокруг, сколько хватало глаз, лежало белое поле. Ветер кружил по насту поземкой, засыпал снежной пылью прикрытые солдатскими плащами тела убитых, лежавшие на покрытом ледяной коростой, местами почерневшем от пепла снегу. Немногие из оставшихся в живых воинов готовили погребальные костры. Они еще не отошли от боя, на их хмурых, почерневших от копоти лицах застыло выражение бессилия и злобы. В этой битве все они потеряли друзей, за которых охотно отдали бы собственные жизни.

Тяжело ступая и пошатываясь, Ламберт пересек жалкий, наскоро развернутый лагерь и углубился в снежное царство, где морозный воздух уже не пах гарью. Стояли предрассветные сумерки, на уши давила гулкая тишина. Не верилось, что всего несколько часов назад ночь, освещенная огненными всполохами, содрогалась от звона мечей, воплей сражавшихся и предсмертных стонов раненых.

Ламберт шел, проваливаясь по колено в снег. Стаффорд следовал за капитаном, не отставая ни на шаг, в любой момент готовый подставить плечо. Дойдя до линии скал, капитан без сил опустился на валун и перевел дыхание. Запрокинув голову, он разглядывал пока еще темное небо, заснеженные зубцы гор, за которыми скрывалось солнце, уже окрасившее их пики червонно-красным золотом своих лучей. Высоко над землей кружили ястребы.

— Давай. — Ламберт протянул руку за письмами и вдруг остановился, стиснув зубы, чтобы не застонать от приступа боли.

Стаффорд, заметив это, замялся из деликатности, но все-таки спросил:

— Думаешь, твои друзья откликнутся?

— Не думаю — уверен, — бросил Ламберт, приглядываясь к птицам, плавно нарезавшим круги в небесной вышине. — Эти воины — лучшие во всем Невендааре, и они помогут нам разыскать Посланницу.

— Только кто из них останется в живых? — едва слышно спросил Стаффорд…

Часть первая. Полет ястреба

Глава 1. Письма

На черном небе в окружении звезд-светляков блистала полная, почти белая луна. Невендаар накрыла ночь, и везде она была разная. Стрекотали цикады в густых зеленых травах Империи, шелестел ветер в осенних сонных лесах Альянса Эльфов, тонули в белом снегу деревни Горных Кланов. Однако ни в одном уголке плоского мира, изученного путешественниками от края до края и даже нанесенного ими на точнейшие карты, не было спокойствия.

Луна, одно из трех светил, озарявших ночной небосвод Невендаара, с полным безразличием таращилась на города Страны Вечной Зимы. Приземистые домики гномов, посеребренные призрачным, неживым светом, мирно спали. Тихие извилистые улочки утопали во мгле. Лишь изредка посверкивали слюдяные фонари припозднившихся горожан да грохотали по мощенным тесаным камнем дорогам деревянные колеса телег.

Из шумного трактира, где в полночный час гулял хмельной народ, лилась протяжная песня. Молодой менестрель, чьи тонкие черты навевали воспоминания об ангелах, закрыв глаза, вдохновенно перебирал звонкие струны лютни:

Гадалки на костях гадают:
Спасенье ждет нас иль беда,
Пустыня Мортис наступает,
Иль жизни победит вода?..

Тревожные аккорды и необычные слова песни заставили гуляк умолкнуть и горестно, как на поминках, покачать головами. Пронзительный женский хохот оборвался, и в чадившем камине вдруг громко треснуло полено, брызнув искрами на сидевших за тяжелыми дубовым столами завсегдатаев трактира. Кто-то открыл маленькое оконце… На сложенных из дикого камня стенах трактира встрепенулись огни факелов. Менестрель продолжал:

Мир захлебнулся тьмой и кровью,
Повсюду смерть, разбой, пожар…
Но исцеления любовью
Недаром ждет Невендаар…

Песня вырвалась из распахнутого кем-то настежь оконца, впустившего в трапезную струю морозной свежести. Высокий голос менестреля вознесся над Страной Гномов, полетел над маленькими деревнями, облепившимися скалистые ступени гор. Тревожно в своем логове зарычал дракон, скользнула поземка по занесенному снегом заброшенному старому тракту, тянувшемуся от Севендаска до леса Крагриэль.

Недолго ждать осталось знака,
Небес Посланница — звезда
Незваной гостьей зодиака
На землю спустится тогда…

Звуки лютни запутались в золотистых кронах вековечного эльфийского леса, вырвались на волю и через городские ворота незримой птицей впорхнули в столицу Империи — Фергал. Слова песни проникли сквозь решетки темниц в островерхие башни тюремного замка, тронули сердца и души пленников, ожидавших казни за участие в кровавом мятеже, не первом и не последнем в землях бесконечного лета:

От бунтов, войн, усобиц, казней,
Она Империю спасет
И преступлений, и напастей
Круг заповедный разорвет…

Император Мередор, обнимавший в своих покоях прекрасную женщину, вздрогнул от неожиданности, словно что-то кольнуло в сердце. Нахмурился у высокого стрельчатого окна инквизитор Ферре, глядя на пустое ристалище, где обычно совершенствовались в воинском мастерстве рыцари и оруженосцы. Ухнул филин, пролетая над обгоревшими, разрушенными стенами женского монастыря под городом Гильгамом. Откинул полог своего походного шатра капитан Ламберт, впуская первого воина, вызванного с помощью заговоренного ястреба. И снова вернулась песня в душный, наполненный чадом камина горный трактир, чтобы менестрель смог ее завершить:

Мир захлебнулся тьмой и кровью,
Но избавления все нет.
Звезда, ведомая любовью,
Когда мы твой увидим свет?

— Ну, хватит уже ныть! — грозно оборвал странствующего певца дородный гном — хозяин заведения. — Застращал всех! Тут веселье, а не вдовий плач!

Лютня тут же выдала шальной перебор, и зазвучали слова скабрезной песенки о пьяном клирике и трезвой маркитантке, ведь менестрелю нужно было отработать обещанную за выступление бутылку эля. Трапезная зала ухнула пьяным весельем, отгоняя наваждение предыдущей песни. Здесь никто не хотел думать о том, как стремительно погружается мир Невендаара в темноту, а на самом дне адской пропасти выстраиваются бесчисленные Легионы Проклятых.

Лица собутыльников расплывались перед взором Бигдиша. Он покачал кудрявой головой, стараясь вернуть четкость мысли, попытался сбросить печаль, навеянную песней о звезде. Что принесет им, утонувшим в бесконечной сваре, вспыхнувшая в небе искра? Что несет Небесная Посланница Невендаару — спасение или погибель? Бигдишу хотелось, чтобы она стала первым светлым лучиком в затянувшейся ночи, пробудила надежду на то, что жизнь, наконец, выправится.

— Что загрустил, лучник? — хохотнул светловолосый детина.

Он звучно отхлебнул из кружки. Пиво потекло по жиденькой бороденке за ворот, и весельчак, недолго думая, вытерся пятерней.

По странно качавшемуся залу, будто танцуя, парила пышнотелая подавальщица. Она ловко увертывалась от шаловливых рук, пытавшихся схватить девушку за длинную юбку. Посетители ухмылялись, сыпали шуточками, глядя на ее аппетитные формы. Девица приблизилась к столу Бигдиша, нагнулась, ставя очередной глиняный кувшин с элем. Пьяный Бигдиш, не таясь, заглянул в низкий вырез шнурованного корсета и нетвердой рукой попытался обнять прелестницу, за что получил звучный шлепок по пальцам.

Собутыльники, с которыми Бигдиш знался без году неделя, дружно загоготали. Только отставного имперского лучника не проведешь! Лишь он заметил исполненный значения, многообещающий взгляд подавальщицы и расслышал короткие горячие слова:

— Через час на втором жилье!

Бигдиш машинально взглянул на расплывавшуюся деревянную лестницу с перилами, начинавшуюся в углу трапезной.

— Лиска! — заорал через всю залу хозяин трактира, отец нахалки.

Девушка понимающе усмехнулась и, задорно покачивая обтянутыми длинной юбкой бедрами, поплыла по проходу между дубовыми столами.

— Хороша, — почмокал губами Элрин.

У Бигдиша кружилась голова, и больше всего ему сейчас хотелось выйти на свежий воздух. Выпил-то всего пару кружек эля, а словно бочку уговорил. Пьянчуги, сидевшие напротив, бубнили, обсуждая последние новости.

— Слыхал, опять под Фергалом бунт был? — воскликнул лохматый бродяга по имени Элрин. — Говорят, какого-то аристократа на кол посадили!

— Ух, теперь Инквизиция озвереет, — поддержал приятеля зверского вида лысый здоровяк, едва ворочая языком.

Бигдиша тошнило от выпитого. Утром его ждал ранний подъем и долгое путешествие с торговым караваном.

— Лучник, — спросил через стол Элрин, — а почему тебя лучником зовут?

— В имперских войсках служил, — Бигдиш неожиданно громко икнул, — в лучниках.

— А чего в наемники подался?

— Не заладилось, — коротко ответствовал Бигдиш, и тут его прорвало: — Участвовал ли ты когда-нибудь в настоящей битве? Страшное дело! Только знаешь, как выкинули меня пять лет назад из армии, так с тех пор душа ноет, зовет обратно.

— Так вернись!

— Да кто же меня возьмет? — Бигдиш залил усилившуюся икоту крепким элем, и голова совсем затуманилась. — Торговые караваны проще охранять. Доехал, деньги получил и свободен.

— А за что выгнали-то? — Собутыльники вдруг оживились и обменялись многозначительными взглядами.

— За кутеж и недостойное имперского воина поведение, — будто читая отставную грамоту, торжественно произнес Бигдиш и подпер тяжелеющую с каждой секундой белокурую голову кулаком.

Локоть его соскочил с края липкой, залитой пивом столешницы, и Бигдиш едва не тюкнулся носом в угол стола. И при этом подумал, что зря не тюкнулся — голова бы прояснилась!

— И часто ездишь?

Хмель не позволил лучнику различить живой интерес в голосе Элрина, а был бы трезв, тут же насторожился бы.

— Часто, в Севендаске почти не бываю, — пьяно махнул рукой Бигдиш. — Только приеду, как опять в дорогу. Не так тягостно, как на одном месте сидеть.

— И что же, завтра снова в путь? — с нездоровым оживлением продолжал допытываться Элрин: глаза его сверкали то ли от азарта, то ли от выпитого.

— Так ведь завтра еду до Клаудкипера. Пшеницу везем и ковры эльфийские…

И снова не заметил лучник, как нехорошо переглянулись малознакомые собутыльники.

* * *

У Лукая пересохло в горле — он пил и пил воду большими глотками, пытаясь утолить жажду. Рука дрожала так сильно, что теплая от печного жара вода выплескивалась из деревянного ковшика. Перед глазами все еще плыло огненное марево того страшного боя, а в ушах стояли звон мечей и вопли раненых. Наверное, этот кошмар никогда не закончится, будет мучить его до конца жизни, сводить с ума. Когда-то юнцом он боялся чужой смерти больше своей собственной, но оказалось, что убивать легко.

Снова и снова возвращался Лукай в своих кошмарах на огромное поле желтой, пожухшей травы с темной полосой леса в отдалении, под косой горячий дождь, смывавший с лица кровь. Мокрая от пота рукоять меча скользила в руке, а сталь раскалилась от бесчисленных ударов, сыпавшихся со всех сторон. Страх давно отступил, Лукай плавно скользил в пространстве, видя себя со стороны, словно это не он, а кто-то чужой, посторонний отбивал удары клинков и рычал бешеным зверем. Его окружили эльфы с искаженными от гнева лицами и с острыми ушами, слегка выступавшими из-под длинных, спутанных волос. Эльфы были столь же жестоки, как и прекрасны, но, несмотря на грозный вид, больше его не пугали. Ожесточенный бой, похожий на вращающуюся воронку, быстро разгорался, становясь с каждой кровавой минутой все сильнее и разрушительнее.

Отряд Лукая прорывался через бескрайнее поле к реке, за имперцами возвышалась устремленная в небо эльфийская цитадель. Лукай точно знал, что его лучший друг Бигдиш находится где-то рядом, прикрывая его спину. Ведь светловолосый дурашливый наглец не умел промахиваться, его стрела всегда достигала цели. Главное, чтобы в горячке боя он не перепутал спину Лукая с вражеской. Мечник специально завязывал длинные черные волосы ярко-красным плетеным шнурком, чтобы Бигдиш мог его различить.

Увлекшись, он не заметил, как отбился от отряда, оказавшись в реденьком, киснувшем под дождем леске. Крики раненых и звон оружия доносились словно издалека, основные участники боя остались позади. Дождь бил в лицо, заставляя прикрываться ладонью, стекал струями за шиворот. Лукай оглянулся на месиво из сцепившихся в едином кровавом клубке тел, желая броситься обратно в драку.

И вдруг из-за деревьев выступил мальчишка-эльф, похожий на маленького озлобленного волчонка. Огромные синие глаза его сурово смотрели из-под почти прозрачных бровок, длинные белые волосы свисали мокрыми прядями. Он сверлил Лукая свирепым, страшным взором, оскалившись и сжимая в руке нож, такой нелепо огромный, что маленькие детские пальчики с трудом удерживали слишком толстую деревянную рукоять. С рыком бросился он на Лукая, занеся оружие над головой. Мечник протянул руку, готовый перехватить запястье, а потом дать ребенку хороший подзатыльник за непомерную для столь юного возраста дерзость, но ничего не успел сделать.

В грудь мальчишки вонзилась стрела с алым оперением. Тот мгновенно свалился на землю и замер в нелепой позе. Лукай бросился к нему, встал на колени над ребенком. Дождь по-прежнему лил, бой не утихал, становясь жарче и бешеней. Эльфийский мальчик, раскинув руки, потухшим взором уставился в темное низкое небо, а на мокрой рубашке вокруг древка стрелы растеклось большое красное пятно. Только Бигдиш выкрашивал перья своих смертоносных стрел в цвет крови, так как был тщеславен и мечтал отличиться на поле брани.

— Совсем ребенок… — прошептал Лукай, и отчаяние затопило его душу.

И в этот момент острый клык кинжала воткнулся ему под лопатку. Сначала мечник не почувствовал боли, только удивился. Он даже успел оглянуться. На него сверху вниз смотрел другой эльфийский мальчик. Лицо юного убийцы кривилось в гримасе бешенства, мокрые светлые волосы облепили голову. Никогда не забудет Лукай огня ненависти, пылавшего в широко открытых детских глазенках.

— Умри, человек! — процедил сквозь сжатые зубы эльф и со всего маху, словно пса, ударил мечника носком сапога под ребра.

Лукай завалился набок, в глазах у него потемнело. Сознание быстро покидало его, унося с собой боль. Он умирал, но никак не хотел допускать мысли, что это возможно.

Что же стало с миром Невендаара, если в нем гибнут дети и дети же являются самыми жестокими убийцами? Что ждет этих жаждущих крови малолетних чудовищ, если никто не остановит этого безумия? Сколь долго народы будут уничтожать друг друга из-за крохотных клочков земли? Почему боги позволили хаосу поглотить Невендаар?

Лукай не знал тогда, что сумеет выжить, однако внутренний стержень у него сломается. Пропадет уверенность, что его дело правое. Он, гениальный мечник, непобедимый воин, уйдет из армии и навсегда покинет столицу Империи Фергал. Но даже через пять лет ему не удастся найти ответы на эти мучительные вопросы.

В темной тихой избе воровато шуршали в погребе мыши, в опрятной маленькой кухоньке стояла духота. За слюдяным окошечком только-только забрезжил рассвет. Снежный буран, наконец, отступил, оставив после себя лишь медленно кружившие белые хлопья. Оконце почти утонуло в сугробе, засыпавшем подоконник. Через проталину в льдистом узоре на стекле Лукай сумел разглядеть деревянный заборчик, отгораживавший его каменный деревенский домик от широкой пустой улицы, заваленной снегом. На хорошо прилаженных гладких досках сидел ястреб и внимательно разглядывал сонный дом черными глазами-горошинами.

На одно мгновение сердце Лукая пропустило удар. Ровно в тот же момент едва слышный шорох за спиной заставил его резко повернуться. Он действовал инстинктивно, не отдавая себе отчета в том, что его железные пальцы впиваются в чью-то худенькую шейку. Карие девичьи глаза испуганно расширились, маленькое личико с тонкими чертами мгновенно побледнело от испуга. Лукай разжал мозолистые руки: из груди Инеи вырвался прерывистый вздох.

— Храни тебя Всевышний, — пробормотал Лукай в раскаянии и прижал к себе стройную, высокую девушку так крепко, что на руках у него заиграли мускулы. — Говорил же, не подкрадывайся сзади.

— К тебе, пожалуй, подкрадешься, — обиженно шепнула та. — Ты напугал меня. Опять снобродишь?