Их было трое, трое светлейших нордов, и все красавцы, как на подбор: светловолосый, рыжий и брюнет. Незамужние девушки ахали и вздыхали, да что там незамужние — замужние тоже ахали, тайком. Выходили поглазеть… Стелла с детьми не стала исключением, велела Бруно заложить коляску, и они укатили в город, только поэтому нам с братом и удалось вырваться. Коляска или экипаж нам не светили, поэтому мы бежали изо всех сил: я, сжимая в руке затянутую в варежку хрупкую ладошку брата, и он, мечтающий увидеть Снежных до того, как все закончится.
Что касается меня, я испытывала смешанные чувства, с детства привыкшая к тому, что Снежные — наши защитники, берегущие нас от чудовищ, порождений потусторонней магии, черпающих живую силу в нашем мире. При мысли о светлейших нордах меня охватывало волнение и предвкушение, какое может испытывать девочка моих лет. Тогда мне было пятнадцать, но о том, что сделали Снежные, я узнала намного раньше, подслушав разговор отца и Стеллы.
Она собиралась закатить истерику, когда застала его у портрета мамы, ранее висевшего над камином в гостиной. Он и после второй свадьбы там еще висел, но потом Стелла донылась до того, что это несправедливо, что скажут люди — и отец уступил. Убрал портрет мамы на чердак, но частенько наведывался туда, я-то слышала, как скрипят старые половицы под его ногами.
Там-то и состоялся их с мачехой разговор, который впечатался мне в память и не желал покидать.
— Да что ж я чувствую себя вдовой-то при живом муже! — причитала она. — То нет тебя, то, как приходишь, все витаешь где-то, то сидишь рядом с ней… А ведь ее уже сколько нет. Разве по-доброму это, Иштван? Ко мне? К детишкам моим? Или я не вижу, как ты своих выделяешь!
— Не могу я от чувства вины избавиться, — голос отца звучал глухо. — Все кажется, не будь я тогда в отъезде, мог бы все изменить. Но теперь не могу… Что ни делаю, а лицо ее перед глазами стоит, когда мы прощались. Как немой укор…
— Ну не кори себя. — Снова заскрипели половицы, Стелла сменила гнев на милость. — Твоей вины в том нет. Да и что бы ты сделал? Что ты мог противопоставить Снежным?
На этих словах мое сердце забилось сильнее, я подкралась еще ближе и затаила дыхание, стараясь не пропустить ни слова. Мне сказали, что мама зимой пошла в лес, якобы по просьбе лесничего спасать какого-то пострадавшего зверя, пошла — и заблудилась, не вернулась уже. Но я тогда маленькая была, как сейчас Фабиан, ничего не хотела слышать и только плакала, плакала… целыми днями плакала, пока не увидела, как стоит, сгорбившись, над колыбелькой брата отец.
В тот момент слезы высохли, и я поклялась, что сделаю все, чтобы мои родные были счастливы. Поэтому ни слова не сказала, когда однажды отец привел в дом Стеллу. Поэтому всегда улыбалась Душану и Арлетте — до свадьбы отца и мачехи они были самыми милыми детьми на свете.
Потерять мать было тяжело, но еще тяжелее оказалось услышать то, что я узнала тогда!
— Она по своей воле с ними ушла. А то, что магия ее опасна для них, — так кто ж виноват в этом. Солнце и снег только зимой уживаются, да и то недолго.
— Говорят, казнили ее быстро. Не мучилась она, — тяжело выдохнул отец.
Отшатнувшись, я зажала руками рот.
Маму? Мою солнечную светлую маму… казнили? За что?! Из глаз брызнули слезы, я бросилась вниз, споткнулась, чуть не сосчитав ступеньки локтями, коленями и головой, поднялась, и снова бежала, бежала…
Вспомнилось, как к нам приходили мужчины — серьезные, мрачные, проверяли меня и брата на магию. И как стоял, кусая губы, отец. Только во мне магии в те времена не было, она позже проснулась, как раз в тот вечер…
— Богиня-матерь, ну какие же красавчики! — доносились до меня восхищенные голоса девушек и женщин, когда открытый экипаж Снежных показался на центральной улице Борга: только здесь он и мог проехать. По толпе понеслись ахи, охи и вздохи, все рукоплескали, дети верещали, мужчины подкручивали усы, стараясь хоть как-то выделиться перед своими супругами или невестами на фоне недосягаемых светлейших нордов.
— Подними меня, Ливи! — Фабиан дернул меня за подол, умоляюще заглядывая в глаза.
Ну как ему отказать?
Поднапрягшись, подхватила брата под мышки, чтобы ему было виднее. Собиралась уже приподнять, когда экипаж остановился.
— Приветствую вас, жители Борга! Один из Снежных выпрыгнул из коляски и, обведя взглядом присутствующих, театральным жестом вскинул руки. С них сорвались снежные вихри, закрутились, заискрились, а потом взмыли в небеса, чтобы раскрыться ослепительными золотыми шарами, елочками, цветами.
Все восторженно ахнули, Фабиан закричал и принялся прыгать, открыв рот и пытаясь языком поймать хотя бы одну магическую снежинку, оседающую после устроенного Снежным представления, а я стояла, сжав руки в кулаки, стараясь не выдать своих чувств при виде хозяев Севера.
Как они могли… Чем им помешала моя мама? Как ее магия могла кому-то навредить? Мама в жизни никому не вредила! Но ведь не этот же конкретный ее забрал и приказал казнить? Или… этот? Обуреваемая чувствами, раздираемая на части мыслями, я смотрела на них, пока вдруг брат, очарованный происходящим, не рванулся навстречу Снежным.
— Светлейший норд! Светлейший норд! — Он проскользнул мимо людей, увернулся от рук высокого градопорядчика в форме, попытавшегося его схватить, и, к моему ужасу, остановился прямо перед рыжим. Я тоже бросилась вперед, но куда там — меня тут же оттеснили, только и оставалось смотреть, как Снежный переводит взгляд на моего брата.
— Ну, здравствуй. — Мужчина наклонился к нему, жестом приказав остановиться стражу, пытавшемуся утащить мальчика. — Как тебя зовут?
— Фабиан!
— Приятно познакомиться, Фабиан, — голос звучал низко, как звучит зимняя вьюга в низинах гор. — Хочешь подарок к празднику?
— Конечно хочу!
— Какой?
Фабиан оглянулся. На меня. На всех остальных собравшихся, на детей, которые теперь смотрели на него во все глаза. — Горку хочу!
— У вас тут нет горок?
— Маленькие. А я большую хочу! Для всех! И чтобы летишь — и дух захватывало!
— А мальчишка-то не промах, — расхохотался брюнет. Он сидел, постукивая пальцами по спинке экипажа, на лицо падала тень — не разглядеть. А блондина было видно хорошо. Холеное лицо затянула скука, он поглядывал на собравшихся с плохо скрываемым превосходством.
— Хочешь горку? Будет тебе горка! Хьяр, Дойн, поможете?
— Почему бы и нет. — Брюнет, легко оттолкнувшись, выскочил прямо в хрустящий снег, а блондин отмахнулся.
— Без меня.
Мне показалось, что даже на своих друзей он смотрел свысока, но вскоре о нем все забыли. Светловолосый уехал, а двое Снежных за какие-то полчаса превратили городской пустырь в самое настоящее счастье для детей! Горки самых разных размеров, волнообразные, треугольные, для санок и для простеньких каталок; ледяные домики и скульптуры. лед и снег вокруг словно ожили, подчиняясь их магии.
Персонажи разных сказок и впрямь оживали, ледяные статуи говорили с детьми, кто-то приглашал покататься на санках, кто-то объяснял, как правильно подниматься на горку… а в центре всего этого великолепия возвышалась красавица-елка высотой, кажется, до неба. Ледяная, переливающаяся сотнями магических огоньков, сверкающих, сотканных из магии шариков, игрушек, хлопушек. Стоило дернуть такую, и она рассыпалась искрами, оседающими на волосах и одежде снежинками.
Не в силах поверить собственным глазам, я замерла у елки: каждая ее иголочка, наполненная силой магии Снежных, дрожала и переливались кристалликами льда. Залюбовавшись этим великолепным творением, я подумала: разве мог бы тот, кто дарит столько радости детям, обречь на смерть мою маму? Залюбовалась, почувствовала на себе пристальный взгляд, обернулась… и вмиг стало жарко даже на холоде.
На меня смотрел тот самый брюнет, только стоял он опять в тени, будто не желал показывать свое лицо. Ну и ладно, не очень-то хотелось!
Вскинув голову, я шагнула к Фабиану.
— Пойдем. Нам пора возвращаться, пока Стелла обо всем не узнала.
— Ну, Ливи, я хочу прокатиться с горки!
— Покатаешься завтра…
— Завтра нас Стелла точно никуда не отпустит! Ну, пожалуйста, пожалуйста!
В его голосе было столько мольбы, что я просто не сумела отказать. А надо было. Или надо было залезть с ним на ту проклятую горку, но я побоялась за платье. Нового у меня не было, а если это порвется, не в чем будет праздновать, в штопаном тоже ходить не хотелось, да и от Стеллы влетит.
Поэтому я осталась и с улыбкой наблюдала, как брат, весело хохоча, катится с горки… Не сразу заметила, что следом за ним летит мальчишка на санках, хотя на санках катались с другой горы…
— Ливи! — сердито произнес Фабиан, и я вернулась в реальность. — Ты слышишь меня?!
— Слышу, — вздохнула. — Завтракаем?
— Только после того, как пообещаешь, что перестанешь бегать по целителям и знахаркам.
Как я могла это пообещать?
Каждый раз, глядя, как он с тоской смотрит в окно на летящий снег, каждый раз, вспоминая, как мы с ним лепили снеговиков, как он удирал от меня с визгом или прятался, а я нарочно его «не находила»… А это ведь только детство. Сколько всего у него должно было быть… и будет. Будет! Клянусь маминой памятью.