— Отчего же не взять? Мастеровые нынче ох как нужны, сам видишь… — он обвёл рукой владения, вздохнул, как показалось Савелию, обречённо, — Ты, знать, подумал, что обнищал барин наш? Подумал… — сам на свой вопрос ответил он, — Все так думают.

— А это не так?

— Да не… Что ни год починяем всё, а к другому лету, будто и не чинили, всё возвращается к прежнему виду.

— Это как так? — усмехнулся, больше для вида, Савелий. Ему ли не знать, и не такое бывает, когда на худой земле постройки возводить начинают.

Кузьма снова вздохнул, отвернулся с досадой.

— А вот не скажу я тебе, отчего так. Принимай, как есть. Спрошу, а ты сам решай. Пойдёшь в мастеровые? Жалованьем барин не обидит, да только работы в именье невпроворот, покуда одно починишь, другое чинить пора.

— Пойду, Кузьма. Не боюсь я работы, — ровно ответил Савелий, подивившись, что не расспросил Кузьма ничего о нём. Кто таков, да откуда? Да у кого прежде служил? Ни единого лишнего вопроса не задал.

— Ну добро. Пойдём в людскую, покормлю, затем покажу, где жить станешь. А там и барину тебя представлю.

— Не в общий дом поселишь?

— Нет, Савелий. Там у речки изба да мастерские рядом с ней, как раз кузня имеется, там и поселишься. Ну а столоваться со всеми вместе станешь. Согласен?

— Так даже лучше, — кивнул, подтверждая согласие Савелий.

На границе усадьбы дела обстояли и того хуже. Русло полноводной некогда реки, пересохло, от широкой реки остался лишь ручей, бегущий по камням, но и ему недолго осталось, год-два и иссякнет, а за рекой, за подвесным мостом, за ветхой избушкой и двумя такими же ветхими пристройками к ней, начинался лес. Хотя нет, и леса как такового не было, подул ветер в лицо, принёс с собой запах болота.

— Болото? — удивился Савелий, окидывая внимательным взором места, где предстоит жить и работать. — Как так? Разве можно было строить усадьбу у самого края топи?

— Болото… — подтвердил Кузьма, не скрывая от мастерового досады, — Да только не усадьбу у болота строили, а болото к усадьбе подбиралось.

— Скажи, управляющий, а так бывает?

— Сам бы не поверил, коли своими глазами увидеть не довелось. Я уж, почитай, боле тридцати годков в усадьбе живу. Сначала родители служили, а я-мальчишка, на побегушках, да заметил старый хозяин, что умён шибко, грамоте меня обучать начал. Меня да сынка своего… Хороший барин был, да сгинул рано. И всё болото! Оно проклятущее много кого забрало, и всё не насытится никак, всё ему неймётся!

— Ты, Кузьма, о болоте, как о живом говоришь, как о чудище каком…

— Так и есть! О чудище! Да ты, Савелий, и сам поймёшь, как обживёшься малость. Да только, верно, живое оно. Пугает, морок наводит, тропки сбивает, заводя людей в самую топь. Сколько народу сгинуло через него — не счесть! И наши, и деревенские. Думаешь, много охотников служить в усадьбе? Ан нет! Боятся все, даже высокое жалование и полный пансион деревенский люд не прельщают. Страшно.

— А ты почему ещё здесь, коли тоже боишься?

— Привык. — Улыбнувшись, Кузьма пожал плечами. — Я ж с измальства у болота живу. Притерпелся. Да и как барина брошу? Ему одному не управиться. Усадьба, семья… Сынков у него двое, жинка на сносях, барыня наша светлая… Почитай уж, вот-вот разрешиться от бремени должна.

Савелий кивнул. Видел он мельком барыню, когда мимо усадьбы проходили. Действительно тяжёлая, действительно вот-вот разродиться должна. Да сумеет ли? Сомневался Савелий. Уж больно выглядит скверно. Отёчная, синяки под глазами чернющие, а сама бледная, будто смерть, губы белые, потрескавшиеся, а вокруг рта синева ореолом, и только на щеках горит лихорадочный румянец, нездоровый румянец. А ещё видел Савелий, что за её спиной тень поднимается. Да не её тень, лик смерти помаленьку проявляется. С каждым днём он всё явственней и чётче становиться будет, и когда обретёт границы, тогда и беда явится, не заставит себя ждать.

Может ли кто-нибудь вмешаться, смерть от барыни отогнать? Пожалуй, Савелий мог бы попробовать, приходилось ему в схватку со смертью вступать, да только кто он? Мастеровой. Служка без роду, без племени. Кто ж ему дозволение даст, кто ж поверит? Как водится, вызовут хозяева лекаря из деревни, дабы разрешиться от бремени барыне помог, а то и не доктора вовсе, а повитуху, и невдомёк им, что зло отогнать ни лекарь, ни повитуха не смогут. Дурное место здесь, проклятая земля, злом и кровью пропитанная, и многие годы пройдут, прежде чем она очиститься сможет. А то и вовсе не очистится. Зря что ли болота едва ли не к порогу подступили? Не живёт зверьё в лесу, не поют птицы, даже грибы не растут, лишь поганки да мухоморы заполонили лес, а людям всё нипочём, строят дома, селятся, а потом на судьбинушку сетовать начинают, долю свою горькую оплакивать…

— Ты, Кузьма, знаешь, что стряслось на этой земле? Отчего болото к людям пошло?

— Как не знать? Давно это было, от дедов и прадедов ту историю слыхали все, кто в деревнях ближних живёт. Да и в дальних, вестимо, тоже слыхали.

— Расскажешь?

— Расскажу, Савелий. Но позже. Сейчас заселяйся. Сегодня отдыхай с дороги, ну а завтра службу нести начинай. Задание с вечера дам.

— Как скажешь, — ответил мастер.

— Вечерять в людскую приходи. И ещё… Опосля заката лучше из дома не выходить и дверь в избу никому не открывать. Кто знает, какая нечисть с болота поднимется или из леса приползёт…

Савелий хмыкнул. Боится управляющий, чего-то сильно боится. Надобно разузнать, что же в этих краях происходит, а там и подумать можно, как зло искоренить, жизнь земле вернуть, она в усадьбе теплится едва-едва.

Открыв дверь, Савелий замер, не решаясь зайти. Избушка оказалась совсем крохотной. Пространство было разделено печью, занимающей центр избы. По одну сторону от печи стояла грубо сколоченная кровать, с другой стол и набитые прямо на бревенчатую стену полки — вот и всё, что досталось ему по воле судьбы. Сыро было в избушке и грязно, запах плесени, казалось, въелся в стены и никакой уборкой от него не избавиться, никаким проветриванием. Да и какое же тут проветривание, когда едва ли не во дворе болото раскинулось? Что ж… Не стал унывать Савелий, принёс дрова из поленницы за избой, растопил печь, вынес на просушку во двор тюфяк, притащил воды из ручья, за уборку принялся, раздобыв в мастерской ветошь. Не бог весть какое жильё, но хоть крыша над головой, зимой без неё никак.

Глава 2

— Молодые люди, разрешите отдохнуть у вашего костра…

Голос принадлежал человеку старому, звучал хрипло и надтреснуто. У Вани защемило сердце, так сильно отозвался в памяти этот голос, такой похожий на бабушкин и в тоже время совершенно незнакомый ему. Он поспешно обернулся, но ещё прежде, не видя человека, стоявшего за спиной, отозвался радушно:

— Конечно присаживайтесь!

Бабушка оказалась совсем старой, такой уставшей и жалкой, что Ваня тут же подскочил с бревна, принялся помогать ей стаскивать с плеч тяжёлый рюкзак.

— Что же вы, бабушка, так поздно по лесу ходите? Скоро сумерки, а до ближайшего жилья отсюда идти и идти, — пристраивая её пожитки возле бревна и помогая устроиться, спрашивал он.

— Травки я собирала, да увлеклась, далеко от дома отошла. Думала до темна успеть, да не выходит. Устала…

— Так отдыхайте. Я сейчас!

К ним, привлечённый внезапным вторжением, шёл директор фирмы Артур. Он уже хорошо отметил десятилетие компании, несмотря на то, что компания заехала на базу всего пару часов назад, и теперь явно намеревался учинить разборки старушке. Он мог! Человек резкий, порывистый, слова его часто бежали впереди разума, кто хорошо его знал, давно внимание обращать перестали, многие же считали шефа тираном и деспотом. И неважно, что за вспышки собственного необузданного гнева он извинялся хорошей прибавкой к зарплате, многие не готовы были терпеть унижения и недолюбливали начальника, но платил он хорошо, очень хорошо, люди держались за рабочие места, не уходили.

Ваня успел перехватить хмельного начальника, заговорил ему зубы, отвлекая внимание на кого-то другого, увёл его подальше от костра, сбагрил кому-то из сотрудников для беседы, а сам вернулся, прихватив со стола одноразовую посуду. Зачерпнул из котелка гречки с тушёнкой и овощами, протянул тарелку бабушке.

— Подкрепитесь.

Она взяла угощение, ложку, подняла голову и внимательно посмотрела на парня, стоявшего перед ней.

— Благодарствую, внучок.

Взгляд её, на удивление ясный и зоркий, в самую душу Ване проник, тот на мгновение дышать перестал и сердце стукнуло невпопад, показалось, что просканировали его, всю подноготную наружу вытащили, всё самое сокровенное, что от окружающих тщательно скрывал.

— Хороший ты парень, — опустив голову, тихо проговорила старушка, — Добрый и отзывчивый, по нынешним временам это редкие качества.

— Да обычный, — засмущавшись, пожал плечами Ваня. — Как все…

— Лукавишь, мальчик. Знаешь же сам, что другой. И таишься от всех, это правильно.

— О чём вы? — Ваня опешил. Да, показалось ему, что старуха видит куда больше, чем окружающие, но она словесно подтвердила его догадку, тут уж не отвертишься.