— И Александра тоже ходила в поход, — сказал я.

Он кивнул.

— А она почему там оказалась?

— Без понятия. Большая была загадка. Явилась, когда уже в поход отправлялись. Вечером накануне вожатые сказали, мол, так и так, к нам еще кое-кто присоединится. Все озверели, потому что этот кое-кто, значит, отвертелся от курса молодого бойца, а по сравнению с этим «Цельнометаллическая оболочка» — просто «Улица Сезам». — Он помолчал, покачал головой, а потом, глядя на меня, скупо улыбнулся. — Но мы как увидели ее — все, вопросов больше не было.

— Почему?

Он перевел взгляд на стол:

— Она была потрясная.

Кажется, хотел продолжить, но смолчал, подался вперед, стряхнул пепел.

— Кто ее привез? — спросил я.

Он поднял голову:

— Не знаю. Утро, завтрак, она сидит за столом. Одна, за деревянным столом, в углу, кукурузный хлеб жует. Упаковалась, оделась, бандану красную нацепила. Мы-то все были раздолбаи. Кругами бегали, как куры безголовые, — такие вот сборы. Потом пошли наконец.

— И ты с ней познакомился, — подсказал я.

Он потряс головой, постучал сигаретой о блюдце.

— Не-а. Она отдельно держалась. Все, само собой, знали, кто у нее папаша и что она — та малявка из «Дышать с королями», и все ее осаждали. А она в ответ обдавала холодом, только «да» и «нет», ни слова больше. — Он пожал плечами. — Не то чтобы дулась. Просто ей не катило дружить. Скоро все на нее окрысились, особенно девчонки, потому что вожатые ее не дергали, все спускали с рук. Каждый вечер полагалось у костра заливаться про все говно, из-за которого мы там оказались. Кражи. Попытки самоубийства. Вещества. У некоторых полицейские досье подлиннее «Войны и мира». А Сандра не говорила ничего. Ее всегда пропускали, без объяснений. Одна была улика — эластичный бинт на запястье, она с ним приехала. Через пару недель в походе сняла, а под бинтом тяжелый ожог. Откуда взялся, не говорила.

Надо же. Этот самый ожог, вместе с татуировкой на ступне, упоминался в сообщении о пропаже без вести — единственные ее особые приметы.

— На второй день в походе мы поспорили, — продолжал Хоппер. — Кто первый проговорит с Сандрой дольше пятнадцати минут, получит две дозы экстази, которые один лос-анджелесский чувак, Джошуа, прятал в наконечниках на шнурках треккингов. — Он запрокинул голову, выдохнул дым к потолку. — Я решил обождать, настропалиться, а эти пускай там пока сами со своим джихадом. Ну они и давай. Сандра обломала всех. Одного за другим.

— А тебя нет, — сказал я.

Легко вообразить: два подростка, красавцы, нашли друг друга посреди дикой природы юности, расцвели в пустыне двумя орхидеями.

— Вообще-то, как раз наоборот, — сказал он. — Меня она обломала тоже.

Я вытаращился:

— Гонишь.

Он покачал головой:

— Я сделал ход где-то через неделю после того, как всем крылышки пообрывало. Сандра всегда шла последней, ну и я тоже. Спросил, откуда она. Сказала, что из Нью-Йорка. А потом отвечала односложно и один раз кивнула. Ну и я в ауте.

Он затушил сигарету на кофейном столике и бросил к остальным бычкам, сдвинулся поглубже на диване.

— Александра ничего никому не говорила десять недель? — спросил я.

— Да нет, она говорила. Обглоданный такой костяк разговора. Все рано или поздно ломались, у всех случались пятнадцать минут побега из Шоушенка, все выли в небеса. Поход, вожатые эти, вуайеристы хреновы — всякое прошлое говно из тебя по-любому вытекало. Ломались все. Где-то правду говорили, где-то — только чтоб отстали. Все по очереди претендовали на «Оскара» — рыдали про родителей, про то, как просто хотят быть любимы. Кроме Сандры. Никогда не плакала, никогда не жаловалась. Ни разу.

— А о родных упоминала?

— Нет.

— А об отце?

— Ничего. Прямо сфинкс какой-то. Мы ее так и звали.

— И что — всё? — спросил я.

Он потряс головой, откашлялся.

— Три недели в походе. Орландо, жирный азиат, дошел до ручки. На солнце обгорел так, что вся рожа в волдырях, а вожатые ему только пузырек с каламином сунули. Засохшая розовая корка по всему лицу, рыдает не умолкая, как прокаженный какой. Ну и ночью Джошуа сует ему таблетку Е, в подарок типа. Взбодрить слегка. Орландо, видимо, закинулся с утра, когда мы дальше пошли, потому что в девять он внезапно офонарел — давай с обнимашками лезть, рассказывать всем, какие они красивые, а у самого шары на полвосьмого, и брыкается, как Джон Траволта на конкурсе твиста. Один раз мы его потеряли, пришлось возвращаться — а он носится по полянке и в небеса лыбится. Ястребиное Перо, старший вожатый, прямо озверел.

— Ястребиное Перо? — переспросил я.

Хоппер ухмыльнулся:

— Вожатые велели, чтоб мы друг друга звали по-индейски, хотя почти все там были белые и в контакте с природой примерно как бигмак. Ястребиное Перо — а он такой сильно завернутый христианский мудак — хватает Орландо за шкирку, отводит в сторону, спрашивает, что Орландо сожрал и где взял. А Орландо так заторчал, что хохочет себе и твердит без остановки: «Это просто немножко тайленола. Это просто тайленол».

Я невольно рассмеялся. Хоппер тоже улыбнулся, но веселье его мигом испарилось.

— Вечером все сильно пересрали, — продолжал он, смахнув челку с глаз. — Даже думать не хотелось, что́ Ястребиное Перо учинит Орландо и всем нам, лишь бы узнать, кто приволок Е. И он такой объявляет: если ему никто не стукнет, откуда экстази, мы пожалеем, что на свет родились. Все перетрусили. Никто ни слова не сказал. Но я понимал, что рано или поздно это случится: кто-нибудь Джошуа сдаст. И вдруг тихий голос произносит: «Это я». Мы все оборачиваемся и глазам не верим.

Он замолчал, по-прежнему во власти давнего изумления.

— Александра, — сказал я, поскольку пауза затянулась.

Он серьезно глянул на меня:

— Ага. Сначала Ястребиное Перо тоже не поверил. С нее же пылинки сдували. Но потом она предъявила вторую таблетку, которую как-то умудрилась спереть у Джошуа из ботинка. Сказала, что примет любое наказание, какое Ястребиное Перо сочтет нужным. — Хоппер покачал головой. — Тот с катушек слетел. Схватил ее, уволок из лагеря. Отвел куда-то в глушь неизвестно где и велел ночевать там — в одном спальнике, в полном одиночестве. И утром не разрешил возвращаться в лагерь, пока сам за ней не придет.

— И никто его не осадил? — спросил я. — А другие вожатые?

Он пожал плечами:

— Боялись его. Мы же вдали от цивилизации. Как будто никаких законов не осталось.

Он взял пачку «Мальборо» со стола, выбил себе еще сигарету.

— Плюс Сандре полагалось ставить все палатки и собирать хворост. Нам запретили ей помогать. Если она притормаживала, Ястребиное Перо орал. А она только молча на него смотрела — лицо такое, как будто ее вообще не колышет, как будто она в сто раз сильнее его, и от этого он только больше бесился. В конце концов сдался. Кто-то из вожатых ему сказал, что, мол, он перегибает палку. Семь ночей она спала в одиночестве, потом ее пустили назад в лагерь.

Он улыбнулся — глаза непроницаемые. Тряхнул головой, закурил, выдохнул.

— Как только ее пустили назад, мы все просыпаемся в три часа ночи, потому что Ястребиное Перо так визжит, будто его ножом пырнули. Выбегает из палатки в одних трусах, жирный мудак, лепечет как маленький, кричит, что у него в спальнике гремучая змея. Все сначала решили, что это шутка такая, что ему кошмар приснился. Но одна тетка-вожатая, Четыре Вороны, заходит в палатку, вытаскивает спальник, расстегивает и трясет. А оттуда в натуре выпадает пятифутовая гремучка и чешет через весь лагерь в темноту. Ястребиное Перо белый как простыня, вот-вот обоссытся. Поворачивается и глядит прямо на Сандру. А она на него. Он ни единого слова не сказал, но вот зуб даю — он считал, это она змею подложила. Да мы все так считали.

Он помолчал, рассеянно глядя в никуда.

— После этого он от нас отстал. А Орландо… — Он сглотнул. — Орландо выжил. Солнечный ожог сошел. Орландо перестал плакать. Стал таким героем. — Он шмыгнул носом. — Когда наконец добрались до базы, нам всем полагалось одну ночь провести вместе — держаться за ручки и восторгаться нашими подвигами, хотя, вообще-то, лучше бы поблагодарить бога, что не сдохли. Потому что в этом как бы дело — всю дорогу смерть не исключалась. Как будто караулила за скалами. А Сандра все предотвратила.

Я не видел его лица — он смотрел в пол, завесившись волосами.

— Где-то за час до ужина, — продолжил он, — я выглянул из окна коттеджа, а она забирается в черный внедорожник. Рано уезжала. Я расстроился. Хотел пойти поговорить. Но опоздал. Шофер кинул ее вещи на заднее сиденье, и они укатили. И больше я ее не видел.

Он поднял голову, поглядел на меня с вызовом, но ничего не прибавил.

— И она с тобой не связывалась?

Он потряс головой и сигаретой указал на конверт в моей руке:

— До этого — нет.

— А почему ты думаешь, что это она послала?

— Почерк ее. И обратный адрес — это где… — Он дернул плечом. — Я решил, она мне мозг компостирует. Влез туда вчера — думал, там послание какое или знак. Ничего не нашел.

Я помахал обезьяной:

— А это что значит?

— Впервые вижу. Я же сказал. — Он затушил сигарету.