— Ты похож на одного дядьку в Терра-Эрмоса.

— Что еще за Терра-Эрмоса?

— Дом престарелых. Хэнк Уид его звали. На обеде всегда занимал лучший столик у окна, а к пустому стулу прислонял ходунки, чтоб больше никто не садился и не любовался видом. Так и умер.

Я не ответил, вдруг сообразив, что, вообще-то, понятия не имею, говорит ли эта девица хоть одно слово правды. Может, она и впрямь хорошо импровизирует. Неизвестно даже, по-честному ли ей девятнадцать и зовут ли ее Нора Халлидей. Может, она как свитер с невинной ниточкой на подоле: дернешь — и весь распустится.

— Машину водишь? — спросил я.

— Конечно.

— Покажи права.

— Зачем?

— Мало ли — вдруг ты пропавший ребенок. Или про тебя был сюжет в «Дейтлайн». Может, ты преступная школьница.

Она ухмыльнулась, порылась в бездонной сумке и извлекла зеленый нейлоновый бумажник «ЛеСпортсэк», такой замурзанный и грязный, словно пару лет дрейфовал по Нилу. Перелистала фотокарточки в пластиковых холдерах — нарочно повернув бумажник так, чтоб я не видел, — вынула права и протянула мне.

На фотографии ей было лет четырнадцать.

Нора Край Халлидей. Флорида, Сент-Клауд, улица Смелая, 4406. Глаза: голубые. Волосы: светлые. Дата рождения: 28 июня 1992 года.

И в самом деле девятнадцать.

Я вернул ей права, ничего не сказав. И второе имя Край, и Смелая улица — не говоря уж о дате рождения, каковое имело место примерно вчера, — лишили меня дара речи.

На светофоре зажегся зеленый. Я осторожно двинулся прочь от обочины.

— Если хочешь ждать Хоппера — пожалуйста. А у меня работа.

— Да вон он! — взвизгнула она.

И точно, по тротуару волочился Хоппер в своем сером пальто. Помешать я не успел — Нора надавила на клаксон. Вскоре Хоппер в облаке холодного воздуха, сигаретного дыма и алкогольных паров рухнул на заднее сиденье.

— Чё творится, собаки?

Пацан опять нажрался.

Я проскочил на желтый и помчался поперек Седьмой авеню. Хоппер нечленораздельно бубнил. Через полчаса попросил остановить на Нью-Джерсийской платной, и его вырвало на обочине.

Похоже, дома он не ночевал: явился во вчерашней белой футболке «ЗНАМЕНИТОЕ МОРОЖЕНОЕ ГИФФОРДА». «ПОПРОБУЙ 13 ВКУСОВ МЕДОВОГО ПИРОГА», — выцветшими буквами шептала она. Доблевав, Хоппер, кажется, захотел посидеть на парапете и посмотреть, как мимо моего «БМВ» пушечными ядрами проносятся машины, поэтому Нора вылезла и помогла ему сесть обратно. Вела она его заботливо, очень нежно — ей явно не впервой. За кем она ухаживала? За умершей матерью? За приговоренным отцом, которого, возможно, поджидает Искрометный Старикан? За бабушкой И-и-и-Лай?

Какого рожна ее так трогает Александра Кордова — и вообще вся эта история? А Хоппер — вправду ли только из-за анонимно присланной плюшевой обезьяны он возжелал в среду утром составить общество мне, а не лечь в постель с Хлоей, Райнкинг или еще какой избалованной девчонкой, воняющей сигаретами и инди-роком?

Очевидно, что эти два молокососа знают в разы больше, чем говорят. Но если они что-то утаивают, я скоро выясню. Даже у закоренелых преступников тайны — лишь воздушные пузыри, сокрытые в грязи на океанском дне. Порой требуется землетрясение, а порой достаточно нырнуть и поворошить придонный ил — тайны по природе своей стремятся на поверхность, вырываются.

Нора погрузила Хоппера в машину и сняла с него темные очки. Он что-то буркнул, затем, пьяно вздохнув, растянулся на сиденье, закинул руку за голову и отключился. Нора снова покрутила радио. Нашла какие-то народные песнопения — «Лукавый рыцарь на дороге» […какие-то народные песнопения — «Лукавый рыцарь на дороге»… — «The Fause Knight Upon the Road» — британская народная баллада, которую записывали, помимо многих прочих, Steeleye Span; лукавый рыцарь в балладе — дьявол, который безуспешно морочит голову мальчику на дороге.], гласил дисплей, — устроилась поудобнее и стала смотреть на клочковатые поля за окном.

Утро устало протирало небо губкой, омывало дорожные знаки и ветровое стекло тусклой мыльной водой; покрышки отстукивали шоссейный ритм.

Мне тоже не хотелось разговаривать. Удивительно, где я вдруг очутился: рядом два совершеннейших незнакомца, за спиной у нас всевозможные истории, впереди ждет неизвестно что, но пока три тоненькие ниточки наших жизней бежали параллельно.

В «Брайарвуд».

15

— Гости для нас — не пациенты, — сообщила мне Элизабет Пул, шагая по дорожке. — Они на всю жизнь — члены семьи «Брайарвуд». Расскажите мне поподробнее о вашей дочери Лисе. — Она оглянулась на Нору, временно известную как Лиса и отставшую от нас шагов на двадцать. — Сколько ей лет?

— Первокурсница. Была, — ответил я. — Бросила.

Пул подождала продолжения, но я лишь улыбнулся и постарался изобразить неловкость, что не составило труда.

Элизабет Пул была коренастая, пухлая, за пятьдесят и с такой кислой миной, что я было решил, у нее во рту карамелька, однако минуты текли, а гримаса ничуть не менялась. Жидкие русые волосы Элизабет Пул зализывала в хвостик и носила комфортные джинсы с высокой талией.

Клиника не столько стояла на чистеньком холме, сколько пригвождала его длинными коробками пристроек и серыми щупальцами дорожек. Оставив Хоппера в обмороке на заднем сиденье, мы с Норой отыскали кабинет Пул в цокольном этаже «Дайкона», корпуса красного кирпича, где располагалась администрация. Я взглянул на Пул, а затем и на ее белоснежную мальтийскую болонку Ириску, которая выскочила из-за стола, звеня колокольчиком и с розовой заколкой на макушке смахивая на платформу на параде в честь Дня благодарения, — и мне немедленно захотелось отменить нашу эскападу.

Ситуацию существенно осложняли Норины актерские таланты — точнее, их вопиющее отсутствие.

Мы сели, и я объявил, что у дщери моей Лисы проблемы с дисциплиной. Нора скорчила рожу и потупилась. Пул буравила меня всепонимающим взглядом, в котором, впрочем, я отчетливо читал не сочувствие, но хладнокровный упрек, будто она понимала, что дочь моя — липа. Но когда я уже уверился, что сейчас нас выпрут, Пул — и Ириска, звякая и задыхаясь, — с толкача завела нашу экскурсию, и мы двинулись из «Дайкона» на обширную территорию.

— Как у вас тут с безопасностью? — спросил я.

Пул замедлила шаг и оглянулась на Нору, которая прожигала взглядом асфальт (так Сью Эллен взирала на мисс Элли весь двенадцатый сезон «Далласа») […так Сью Эллен взирала на мисс Элли весь двенадцатый сезон «Далласа»… — «Даллас» (Dallas, 1978–1991, 2012–2014) — долгоиграющая американская мыльная опера. Сью Эллен Юинг — один из центральных персонажей, сыгранный Линдой Грей, сильная неоднозначная женщина, жена старшего сына семейства Юингов Джей-Ар; мисс Элли Юинг — ее свекровь, сыгранная Барбарой Бел Геддес, и к 12-му сезону отношения у них становятся особенно напряженные, потому что Сью Эллен наконец придумывает, как вырваться из брака, надежно себя обезопасив.].

— Детали мы обсудим с глазу на глаз, — ответила Пул. — Но если вкратце, каждому пациенту назначается уровень наблюдения, от общего, когда сотрудники проверяют его днем и ночью каждые полчаса, до постоянного — пациент всегда находится на расстоянии вытянутой руки от обученного сотрудника и в столовой пользуется только ложкой. Когда Лиса к нам поступит, мы обследуем ее и назначим уровень.

— У вас в последнее время случались побеги? — спросил я.

Вопрос застал ее врасплох:

— Побеги?

— Простите. Я не имел в виду, что у вас тут Алькатрас. Просто если Лисе выпадет шанс сбежать, она сбежит.

Пул кивнула. Если и вспомнила Александру Кордову, виду не подала.

— У нас сорок шесть акров, — сказала она. — По периметру ограда и камеры видеонаблюдения. Любой транспорт въезжает и выезжает через ворота, а там круглосуточная охрана. — Она скупо улыбнулась. — Безопасность пациентов — наш первый приоритет.

Вот, значит, какова их официальная позиция: Александра отсюда не сбегала.

— Что интересно, — продолжала Пул, — когда пациенты привыкают, их сложнее выгнать, чем оставить. «Брайарвуд» — убежище. Это настоящая жизнь жестока.

— Я так и понял. У вас тут красиво.

— И впрямь, да?

Я согласно улыбнулся. Красиво, как инъекция морфина.

По обе стороны от нас простирался огромный безупречный газон, гладкий, плоский и беспощадно зеленый. Справа вдалеке стоял массивный дуб, под ним пустая черная скамья. Похоже на открытку с соболезнованиями. И сверхъестественно безлюдно, только изредка пробегает улыбчивая медсестра в сиреневых штанах и сиреневой же куртке с жизнерадостным узорчиком — наверняка чтобы отвлекать пациента, пока его пичкают колесами. Поодаль меж кирпичных корпусов целеустремленно шагал кто-то лысый.

Пул объяснила, что в клинике (я так понял, «клиника» — кодовое обозначение психбольницы) в этот час все на поведенческой терапии, и все равно у меня бежали мурашки — как будто на все заведение надели намордник. Я бы не удивился, если б ветерок и чириканье птичек внезапно прорезал душераздирающий человеческий вопль. Или если бы распахнулась дверь — в один из тех корпусов, которые Пул подчеркнуто проигнорировала; «Тут у нас просто спальни», — пояснила она, когда я поинтересовался, что там, — и выбежал бы пациент в белой пижаме, рванул бы на волю, но был бы сбит с ног медбратом и уволочен на сеанс электрошока, оставив по себе чопорно безмятежный пейзаж.

— Сколько у вас пациентов? — спросил я, оглянувшись на Нору.

Она еще больше отстала.

— В общей сложности в программах душевного здоровья и злоупотребления наркотиками сто девятнадцать взрослых. Не считая амбулаторных.

— И психологи пристально работают с каждым?

— О да. — Она остановилась и стряхнула бурый листик, застрявший у Ириски в шерсти. — При поступлении каждому гостю назначается личная медицинская команда. Терапевт, фармаколог и психолог.

— И как часто они общаются?

— По-разному. Зачастую ежедневно. Иногда дважды в день.

— Где?