— В «Страффене» [В «Страффене». — Корпус назван, очевидно, в честь Джона Томаса Страффена (1930–2007) — английского маньяка-убийцы, который за убийства трех маленьких девочек провел в заключении в общей сложности 55 лет — срок, составивший рекорд среди британских заключенных.]. — Она указала на кирпичный корпус слева, почти скрытый за сосняком. — Мы туда скоро зайдем. Сначала посмотрим «Бьюфорд».

Мы свернули с тропинки к серому каменному зданию. Подле меня потрусила Ириска.

— Здесь наши гости питаются и проводят досуг. — Пул поднялась на крыльцо, первой открыла деревянную дверь. — Трижды в неделю преподаватели из Пёрчейз-колледжа читают лекции. Тематика — от глобального потепления и охраны природы до истории Первой мировой войны. Это один из элементов нашей философии исцеления — показать гостям разностороннюю картину мира, дать ощущение истории.

Я кивнул, улыбнулся, через плечо глянул, где там носит Нору. Она за нами не пошла — осталась стоять посреди газона. Прикрывая глаза ладонью, что-то рассматривала — мне за ней было не видно.

— Я понимаю, почему вам с ней трудно, — сказала Пул, перехватив мой взгляд. — Девочкам в этом возрасте бывает нелегко. А где, если позволите, миссис Дин?

— Она в картине отсутствует.

Пул кивнула. Нору, кажется, подмывало сделать ноги. Помявшись, она сгорбилась, побрела к нам; остановилась, смерила Пул взглядом, достойным доктора Зло, и взбежала по ступенькам. Через вестибюль, где отчетливо пахло дезинфекцией, Пул провела нас в столовую. Большой солнечный зал, круглые деревянные столики, арочные окна. Стайка работниц деловито раскладывала приборы.

— Здесь гости питаются, — сказала Пул. — Мы, естественно, заботимся о физическом здоровье не меньше, чем о душевном, поэтому в меню есть блюда с низким содержанием жира, вегетарианские, веганские и кошерные. Наш шеф-повар прежде работал в мишленовском ресторане в Сакраменто.

— А когда я познакомлюсь с теми, кто тут живет? — осведомилась Нора. — А то вдруг тут все психи?

Пул потрясенно заморгала, посмотрела на меня — я ответил смущенным взглядом, — но затем взяла себя в руки и улыбнулась.

— Сегодня ты ни с кем не познакомишься, — дипломатично ответила она и поманила нас за собой; Ириска проплыла мимо нее в коридор, стуча коготками. — Но если будешь у нас гостить, увидишь, что люди здесь, как и везде, очень разные.

Пул затормозила у темной ниши и, поразмыслив, включила верхний свет. На стенах — сплошь стенды, увешанные списками участников всяких кружков и фотографиями с мероприятий.

— Как видите, — Пул взмахнула рукой, — гости у нас очень даже счастливы. Мы всех стараемся занимать, физически и умственно.

Нора, насупившись, ступила в нишу.

— А когда это снимали? — спросила она.

— В последние месяцы.

Нора скептически сверкнула глазами и уставилась на фотографии, скрестив руки на животе. Я подумал, что она совсем поехала крышей, решила изобразить Энджи из «Прерванной жизни» […Энджи из «Прерванной жизни»… — «Прерванная жизнь» (Girl, Interrupted, 1999) — экранизация мемуаров (1993) Сьюзен Кейзен о том, как в 1960-х гг. она лежала в психиатрической клинике с диагнозом «пограничное расстройство личности»; фильм с Вайноной Райдер в главной роли поставил Джеймс Мэнголд. Анджелина Джоли сыграла одного из центральных персонажей, подругу главной героини, пациентку клиники, манипулятивную социопатку Лису Роу.], но потом сообразил, что она задумала.

Она искала Александру.

Разумно. Я тоже шагнул посмотреть. На фотографиях пациенты бегали эстафеты, ходили в походы. Кое-кто правдоподобно доволен жизнью, но большинство слишком худы и апатичны. Александра бросалась бы в глаза, так? Темноволосая, чуть в стороне, во взгляде вызов. Я пригляделся. Фотографии с музыкального концерта — но за фортепиано мужчина с дредами. Куча снимков с летнего барбекю на центральном газоне — пациенты толпятся вокруг столов, жуют бургеры, но Александры ни следа.

Я оглянулся — Пул наблюдала за нами в легкой тревоге. Видимо, мы слишком уж пристально изучали эту выставку.

— Все такие счастливые, — заметил я.

Она ответила мне хладнокровным взглядом:

— Может быть, пойдем дальше?

Я вышел из ниши; мохнатая кружевная салфеточка по имени Ириска носилась вокруг меня и смотрела так, будто в кармане я припрятал вяленое мясо. Нора перебирала списки записавшихся в книжный клуб, откровенно читая все имена подряд.

— Лиса, — сказал я. — Пойдем.

Наружу, по газону к «Страффен-холлу», затем прямиком на второй этаж, где занимались музыкой, рисованием и йогой. По отрывистым комментариям и напряженному тону Пул было ясно, что мы с моей ершистой дочерью очень ей не нравимся. Я старался расхваливать клинику, но Пул в ответ лишь чопорно улыбалась.

Когда мы проходили мимо зала медитаций — свечи, фотографии лугов и небес, — из репродуктора раздался сигнал, две ноты. Пронзительный и раскатистый — музыкальный аналог отбитого пальца на ноге.

— Мне надо в туалет, — раздраженно объявила Нора.

— Разумеется. — Пул остановилась у питьевого фонтанчика и указала на дверь «Дамы» в середине коридора. — Мы тебя тут подождем.

Нора закатила глаза и отбыла. Стены в коридоре яркие, наполовину белые, другая половина розовая, как кошачий нос, но обстановка сочилась больницей и клаустрофобией, точно купе в поезде. Недоумочный экспресс отправляется в Шизотаун. Все на борт.

Из аудиторий потянулись пациенты. Все в джинсах и мешковатых хлопковых рубашках — ни ремней, ни шнурков, отметил я, — и возрастной разброс поражал воображение. Из класса рисования выполз мужик лет восьмидесяти с седым ежиком. Большинство, проходя мимо, отводили глаза. Роились мозгоправы и прочие умники — болтали, кивали, симулировали конструктивность. В толпе они не терялись — все во флисках и куртках «Л. Л. Бин», в шерстяных буроватых свитерах, — вероятно, чтобы пациенты решили, будто попали на лыжный курорт.

Пул поправила заколку на Ириске.

— Я слышал много хорошего о докторе Аннике Энгли, — сказал я.

Пул выпрямилась, подхватив собаку на руки.

Анника Энгли — психолог, которая при первичном приеме заполняла карту Александры, в итоге очутившуюся в полицейском досье.

— Мне ее рекомендовал друг, — продолжал я. — Насколько я понял, она прекрасно работает с девушками, страдающими депрессивным расстройством. А нельзя с ней поговорить?

— Ее кабинет на третьем этаже. Посетителей мы туда не водим. И пока еще рано обсуждать доктора Энгли или любого другого врача. Если Лиса к нам поступит, ей назначат группу медиков в соответствии с ее потребностями. И кстати, пойду проверю, как она там.

Пул опустила Ириску на пол, улыбнулась мне — прозрачно намекая: «Ни с места», — и зашагала прочь, плюхая по линолеуму черными ортопедическими ботинками.

Вернулась спустя минуту, красная как свекла.

— Лисы там нет, — возвестила она.

Я растерянно на нее уставился.

— Лиса потерялась. Вы ее видели?

— Нет.

Пул развернулась и ринулась по коридору:

— Она, наверное, вышла с другой стороны.

Мы с Ириской — равно ошарашенные новым поворотом сюжета — устремились следом; проходя мимо дамской комнаты, я все-таки открыл дверь и окликнул:

— Лиса? Детка?

Пул ожгла меня взглядом через плечо:

— Ее там нет. Правда.

Она промчалась мимо стайки пациентов, распахнула дверь в конце коридора и вылетела на лестницу. Я не отставал. Она задрала голову, посмотрела в следующий пролет — отделенный металлической дверью и табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА» — и затопотала вниз. Мы ворвались на цокольный этаж, отпихнув человека с кипой папок, и на резком повороте Ириска пошла юзом на полированных половицах. Мы вошли в кабинет «ПРОГРАММА „НАРКОТИКИ И АЛКОГОЛЬ“».

— Бет, тут разгуливает пять сорок шесть, ты не видела? Худая блондинка? Микро-мини? Косы вокруг головы? — Мне достался ледяной взгляд. — Перья?

— Нет, Лиз.

Пул, что-то бормоча, маршем вернулась по коридору.

— Что такое «пять сорок шесть»? — спросил я.

— Потенциальный гость. Мне придется просмотреть записи с камер наблюдения. Она у вас любит бегать, а? Есть идеи, куда она могла пойти?

— Если доберется до дороги, попытается уехать стопом.

— Никуда она не уедет. Если у нее, конечно, нет крыльев и она не может перелететь тридцатифутовую электрическую ограду.

— Мне ужасно жаль, что так получилось.

Мы вышли через стеклянные двери. По ту сторону газона пациенты — многие в сопровождении медсестер — по дорожкам шли обедать. Норы не видать. В таком наряде она выделялась бы. Я понятия не имел, куда она делась, — в моем инструктаже ничего такого не было. Нора устроила бунт.

Спустя минуту Пул усадила меня на цветастый диван у себя в кабинете.

— Ждите здесь, — велела она. — Я скоро вернусь с вашей дочерью.

— Спасибо.

Она лишь испепелила меня взглядом и хлопнула дверью.

16

Я остался наедине с Ириской. Собака сбегала к своей подушке под цветами в горшках и приволокла писклявый резиновый хот-дог.

В репродукторах опять блямкнуло.

Я осмотрел потолок. Вроде бы камер нет.

Встал и подошел к столу.

На мониторе скринсейвер. Естественно, там плавали портреты Ириски, хотя временами на заднем плане мелькал худой и лысый сконфуженный человек. Мистер Пул.

Я потыкал в клавиатуру, и у меня спросили пароль.

Я набрал «Ириска». Не сработало.

На углу стола в лотках «Входящие» и «Исходящие» лежали кипы бумаг. Я полистал: благодарственные записки, заявления на прием, подписка о неразглашении, электронное письмо от доктора Роберта Пола, который информировал о выходе на пенсию. Наверняка же должна быть служебная записка про Александру Кордову. Присланная крупной больничной шишкой, с оборотами типа «это очень щекотливый вопрос», «репутация клиники под угрозой» и так далее.

Я заглянул в ящики стола.