Я в удивлении застыл.

Она лишь прибавила шагу и свернула на другую дорожку по задам спального корпуса.

— Мистер Макгрэт. Идемте.

Когда мы добрались до стоянки, весть о лазутчиках, видимо, уже разнеслась по клинике, и с крыльца «Дайкона» за нами наблюдала стайка зевак — медсестры, администраторы, психиатры.

— О, отвальная, — сказал я. — Ну что вы, не стоило.

— Будьте любезны пройти к вашему автомобилю, — приказал охранник.

Я отпер дверцу, и мы забрались внутрь. Хоппер по-прежнему дрых. С нашего ухода он, кажется, даже не шевелился.

— Проверь — у него пульс-то есть? — шепнул я, заводя машину.

Я потихоньку двинулся со стоянки к выезду. У «Дайкона» роились люди, смотрели на нас, однако рыжеволосой медсестры я не заметил. Чего она хотела? Чтоб я пошел за ней? Понимала же, что на глазах у охраны не получится.

— Пульс есть, — бодро чирикнула Нора. — Чуть не попались, а?

— «Чуть»? Я бы так не сказал. Скорее — прямо в яблочко.

Я свернул вправо и поддал газу, торопясь побыстрее слинять, — нам предстояло головокружительные две минуты мчаться по лесу.

— Ты что, злишься? — спросила Нора.

— Да. Злюсь.

— Чего это?

— Этот фокус а-ля Гудини, да? Ты не просто привлекла к нам внимание. Ты обвела нас красным кружком, поставила стрелочку и надписала: «Они тут». В следующий раз захвати мариачи-бэнд.

Она надулась и принялась крутить радио.

— В эту самую минуту Каннингэм звонит Александриным родным — может, Кордове лично — и говорит, что репортер по имени Скотт Макгрэт и белая флоридская поселенка разнюхивают историю болезни его дочери. Все мои надежды сохранить расследование в тайне пошли прахом — за что спасибо тебе, Бернстайн. И кстати, о твоем актерском мастерстве. Не знаю, может, тебя не оповестили, но дело жизни тебе надо срочно менять.

Я глянул в зеркало заднего вида. Позади возник синий «линкольн» — на передних сиденьях безошибочно различались шкафы в форме сотрудников охраны.

— А теперь еще у нас на хвосте Мумбо и Юмбо, — буркнул я.

Нора в возбуждении обернулась. Девчонка деликатна, как полуприцеп с негабаритным грузом.

Мы слетели с холма и свернули за рощицу. От поворота до момента, когда снова появился синий седан, я насчитал пятнадцать секунд. Дал по газам и одолел следующий поворот.

— Небось, я про Сандру узнала больше тебя, — объявила Нора.

— Да ну? И что же ты узнала?

Она лишь пожала плечами и улыбнулась.

— Ни фига. Я так и думал.

Мы опять свернули; на пересечении со служебной грунтовкой дорога выпрямлялась. Я притормозил на знаке «Стоп», потом нажал было на газ, но тут Нора заорала.

Справа вниз по крутому лесистому склону летела та самая женщина — рыжая медсестра. На дорогу она выскочила прямо перед машиной.

Я вдарил по тормозам.

Она рухнула на капот, разметав рыжие волосы. На ужасное мгновение я решил, что она пострадала, но она выпрямилась, обежала машину и лицом почти вплотную придвинулась к моему окну.

Веснушки, покрасневшие карие глаза, в глазах отчаяние.

— Морган Деволль! — прокричала она. — Найдите его. Он вам расскажет.

— Что?

— Морган. Деволль!

Она бегом обогнула машину, выскочила на обочину и кинулась вверх по склону, и тут позади возник синий седан.

Лихорадочно, на четвереньках, она взбиралась по крутизне, оскальзываясь в грязи и листве. Добралась до вершины, запахнула кардиган, посмотрела на нас сверху.

Охрана подобралась вплотную и забибикала.

Они ее не заметили.

Я снял ногу с тормоза и, все еще в дурмане потрясения, покатил дальше. На следующем повороте я разглядел в зеркало, что женщина так и стоит на холме и ветер швыряет шевелюру ей в лицо, пятная его рыжими кляксами.

18

Каменноликий охранник открыл электронные ворота, и мы шмыгнули на волю, а «линкольн» развернулся и направился обратно в клинику.

— Мать честная, — выдохнула Нора, прижав ладонь к груди.

— Как, она сказала, имя? — спросил я.

— Морган Деволль?

— Запиши. Де-волль.

Нора судорожно порылась в сумочке, нашла ручку, скусила колпачок и нацарапала имя на тыльной стороне кисти.

— Я ее видела, когда мы были в службе безопасности, — сказала Нора. — И она прошла мимо, когда нас выводили. Она хотела поговорить.

— На то похоже.

— Чё творится? — хрипло пробубнили с заднего сиденья.

Хоппер проснулся и теперь зевал. Потер глаза, без удивления посмотрел, как за окном течет сельский пейзаж.

Я отдал Норе свой телефон.

— Погугли «Морган Деволль» и «Нью-Йорк». Расскажешь, что найдешь.

Прошло несколько минут — связь мерцала.

— Толком ничего, — сказала Нора. — Только генеалогический сайт какой-то. Морган Деволль жил в Швеции в тысяча восемьсот тридцать шестом году. У него был сын Генрик.

— И все?

— Имя встречается на сайте «Грешные гольфики».

Мимо пронесся указатель. «Биг-Индиан, 5».

— Это мы где? — поинтересовался Хоппер, опуская стекло.

Развернувшись, Нора с жаром поведала, что успело произойти за последние четыре часа.

— И нас уже хотели арестовать, — рассказывала она, — но Скотт был прямо рок-звезда. Вытаскивает такой буклетик, на обложке написано: «Самый великий человек, который когда-либо жил. Об Иисусе Христе для молодежи». — Она захихикала. — Шикарно.

Нора пустилась объяснять, что приключилось с медсестрой, и тут справа я заприметил «Квик-Март», дал по тормозам и свернул.

— Иди, — велел я Норе, подкатив к бензоколонке и отрубив двигатель. — Спроси, нельзя ли одолжить телефонный справочник. И купи что-нибудь перекусить. — Я вручил ей двадцатку и занялся заправкой.

С заднего сиденья, потягиваясь, выполз Хоппер.

— Что выяснили про Сандру? — прохрипел он.

— Мало чего. Она была пациенткой «серебряный код» — это самый критический уровень медобслуживания.

— Но вы не узнали, что с ней было?

— Нет.

Он, кажется, хотел спросить что-то еще, но развернулся и зашагал по стоянке, на ходу вытаскивая сигареты.

Пятый час. Солнце ослабило хватку, распустило тени, подогрело и разбавило свет.

Через дорогу посреди замусоренной и заросшей лужайки стоял белый деревенский дом. На провисшем телефонном проводе сидели две черные птички — не вороны, слишком мелкие и толстые. Динькнула дверь «Квик-Марта», я обернулся и увидел старика в зеленой фланелевой рубахе и тяжелых сапогах — он направлялся к пикапу: в кузове бурая дворняжка. Старик уселся за руль, и они выехали, нацелились вправо и, рявкнув глушителем, развернулись в опасной близости от Хоппера.

Тот будто не заметил. В меланхолическом трансе взирал на дорогу, не видя несущихся мимо машин.

Может, в том и дело — он воображает, как шагнет под колеса. Он словно стоял на берегу, готовясь броситься в реку. Не драматизируй, сказал я себе. Наверное, после явления медсестры еще не рассеялась паранойя. Перед глазами так и стояло это веснушчатое лицо — взгляд тревожный, губы обветрены, окно запотевает от дыхания, стирая девушке рот.

Хоппер затянулся, откинул волосы с глаз, посмотрел в небо, прищурился на толстых птичек. Птички на проводе размножились. Их стало семь — семь крошечных черных нот на совершенно пустом нотном листе, где линейки и целые такты проседали, висло тянулись от столба к столбу и завивались вдаль по дороге.

Снова динькнуло, и появилась Нора с грудой кофейных стаканов, желейных конфет, кукурузных чипсов и телефонным справочником. Его она расправила на капоте.

— Я купила Хопперу кофе, — прошептала она, беспокойно в него вглядевшись и предъявив мне великанский стакан. — По-моему, ему нужен кофеин.

— По-моему, ему нужны обнимашки.

Она отставила стакан, полистала справочник.

— Вот он, — изумленно прошептала Нора.

Я подошел и заглянул.

19

— Следующий съезд, — сказала Нора, щурясь на телефон.

До усадьбы Ливингстон мы полтора часа тряслись по грунтовкам. Темнело, небо вылиняло до гематомной синевы. На Бентон-Холлоу-роуд не было ни уличных указателей, ни номеров домов, ни фонарей, ни даже разметки — лишь тусклые фары моей машины не столько отталкивали надвигающийся мрак, сколько нервно в нем шарили. Слева возвышалась стена сплошных кустов, колючих и непроходимых; справа простиралась черная земля — взъерошенные поля, выцветшие домики, — и только одна крылечная лампочка точкой светилась в ночи.

— Вот, — взволнованно шепнула Нора, указывая на провал в живой изгороди.

На железном почтовом ящике — ни номера, ни имени.

Я свернул.

Узкая гравийная дорожка шла вверх через густые заросли — места едва хватало человеку, не говоря о машине. Дорожка забирала все круче, я жал на газ, и машина неудержимо вибрировала, словно космический челнок при попытке преодолеть звуковой барьер. Длинные тонкие ветви хлестали ветровое стекло.

Спустя где-то минуту мы вскарабкались на гребень холма.

И я тотчас вдарил по тормозам.

Вдалеке, за неопрятным газоном, забившись между высоких деревьев, стоял деревянный домишко, до того обветшалый, что мы онемели.

Белая краска потрескалась и облупилась. В черепичной крыше зияла черная рана, окна чердачного этажа выбиты и обгорели до черноты. Во дворе рухнуло дерево, и возле него в палой листве валялись детские вещи — коляска, трехколесный велосипед, а в темном углу лопнувшим волдырем раззявился старый пластиковый бассейн.