— Ага, — сказал он. — Все.
— А мобильный? Сумка?
Он покачал головой:
— Не-а.
— А остальная одежда?
— Ничего. У нее, понимаете, отец знаменитый. В Голливуде кино снимает. Я решил, ей захочется красивых тряпок. Оставил записку, спросил размеры. Потом взял отгул, съездил в Либерти, купил джинсы какие-то, черные ботинки и красивую черную футболку с ангелом.
В этой одежде Александра и умерла.
— Когда все разрулил, — продолжал Морган, — сходил в музыкальную комнату, оставил записку между струн в пианино, где она мне оставляла. Мол, когда будет готова, пускай сыграет «Вспыхни, звездочка, мигни» [«Вспыхни, звездочка, мигни» («Twinkle Twinkle Little Star», 1806) — стихотворение английской поэтессы Джейн Тейлор (1783–1824), популярная детская песенка на мелодию французской песни «Ах, расскажу я, мама» («Ah! vous dirai-je, Maman», 1761).]. Это мне будет зеленый свет. Прямо на следующую ночь я приду за ней в два часа, пока медсестра с охранником кувыркаются в бойлерной.
— Почему именно эту песню? — спросил я.
— Александра ее прежде играла, — улыбнулся он. — Как услышу — вспоминаю ее. В ту ночь Стейс загремела в больницу на постельный режим. Пришлось перейти на дневные смены. Александру не видел неделю. Боялся, что она сыграла, а я пропустил. Но в первую же мою ночную смену она прибежала в музыкальную комнату, и я запсиховал, не знал, сыграет ли. А она сыграла. Прямо под конец. То есть все по плану.
Морган посмотрел на нас — в глазках мерцал свет. Вспоминая, он снова оживился.
— На следующую ночь, где-то около часу, я поставил старые видеозаписи. Сказал дежурному на въезде, что у Стейс опять тревога по беременности и мне надо срочно домой. Пошел в «Модсли», думал, придется просачиваться в палату. А Александра уже стоит у дверей в этой своей белой пижаме, ждет. Сердце у меня колотится как ненормальное. Дергаюсь, как школьник, потому что, ну, я же впервые ее вижу во плоти. А она берет меня за руку, и мы бежим по газону, вот так запросто. — Он застенчиво ухмыльнулся. — Как будто она вела меня. Как будто это она все спланировала. Я открыл багажник, она туда забралась, и мы уехали.
— В багажнике же темно? — спросила Нора. — Если у Александры никтофобия, она бы туда не полезла.
Морган гордо улыбнулся:
— Я все предусмотрел. Положил ей два фонарика, чтоб не боялась.
— А на воротах вас не остановили? — спросил я.
— Остановили, конечно. Но я сказал, что жена опять заболела, и меня пропустили. Как только выехали, я остановился, Александра вылезла из багажника. Я привез ее сюда — душ принять, переодеться. И дочку спать уложил. Стейс еще не выписали, за ребенком соседка приглядывала. Я спросил Александру, куда она хочет дальше, а она сказала, что на станцию, потому что ей надо в Нью-Йорк.
— Она сказала зачем? — спросил я.
— Я так понял, встретиться с кем-то.
— С кем? — встрял Хоппер.
— Не знаю. Она застенчивая была. Молчаливая. Только смотрела на меня. Но дочка моя, Мелли, ей понравилась. Почитала ей на ночь, пока я Стейс в больницу звонил.
— А куда именно в Нью-Йорк она ехала? — спросил я.
— «Уолфорд-Тауэрс»? Что-то такое.
— Это она вам сказала?
Он виновато потупился:
— Нет. Она попросилась к компьютеру. Пока была в ванной, я проверил в браузере, куда она заходила. На сайт отеля какого-то на Парк-авеню.
— «Уолдорф-Тауэрс»? — предположил я.
Морган кивнул:
— Вроде похоже. Она оделась, нацепила это красное пальто, и я в жизни никого красивее не встречал. Повез ее на станцию. Добрались часа в четыре утра. Я дал ей денег каких-то, оставил в машине, а сам пошел добывать два билета до Гранд-Сентрал.
— Два билета? — переспросил я.
Он сконфуженно кивнул.
— Вы хотели уехать с ней.
Он опять потупился:
— Сейчас-то сам понимаю, что бред. Но я романтик. Думал, мы вместе уедем. Она все время мне улыбалась. Но когда я вернулся к машине с билетами, ее уже не было. Я видел, как подъехал поезд. Выбежал на платформу, а двери уже закрылись. Я бегу, в вагоны заглядываю, мне дурно уже, а потом я ее нашел. Сидела прямо у окна. Я постучал. А она медленно так повернулась, посмотрела на меня. До конца жизни этот взгляд не забуду.
Он помолчал, ссутулился.
— Она меня не узнала.
Он с дрожью выдохнул.
— И вскоре вас уволили? — тихо спросил я.
Он кивнул:
— Как выяснилось, что Александра пропала, меня сразу вычислили.
— Когда вам стало известно, что она умерла?
Он прикрыл глаза:
— Президент клиники меня вызвал.
— Аллан Каннингэм?
— Он самый. Сказал, что по закону мне ничего не будет, если дам подписку о неразглашении, заявлю, что действовал один, и никогда, ни за что на свете никому не расскажу…
— Морган!!!
Опять Стейс. Перепугала нас всех — мало того что голос пронзительный, так еще и совсем близко. Мы не видели ее, но по темной гравийной дороге к нам приближались тяжелые шаги.
— Морган! Они что, еще не уехали?
— Лучше сматывайтесь, — прошипел Морган.
Я оглянуться не успел, как он вырвал у меня из рук бумажку и помчался назад по дороге.
Я кинулся за ним:
— Записка — мы бы хотели оставить…
Но он улепетывал с отменным проворством. Я едва за ним поспевал.
На гребне холма возникла Стейс. Я застыл. Дробовиком она не размахивала — что ужаснее, она размахивала детьми. На руках у нее лежал полуголый младенец, а за руку, посасывая палец, держалась девчонка в ночнушке.
— Они уезжают, — сказал Морган. — Не поняли, как до шоссе добраться.
Он обнял ее за плечи, что-то еще сказал и повел семейство в дом, на ходу запихивая бумажку в задний карман.
Вот черт. Я хотел забрать записку, сравнить почерк с тем, что на конверте с обезьяной.
Деволли скрылись, но я слышал, как они шуршат листвой. Стейс невнятно огрызалась, младенец хныкал.
Я развернулся и зашагал по гравию туда, где в луче фар меня ждали Хоппер и Нора. Не успел я сделать и десяти шагов, позади покатился камешек.
Я вздрогнул, обернулся и обнаружил, что не один.
За мной шла девчонка в ночнушке.
Лицо во тьме — точно камень, глаза — черные провалы.
Шла она босиком. Белизна ночной рубашки сияла лиловым; вишенки походили на звенья цепей и колючую проволоку. Приглядевшись, я заметил, что на сгибе локтя она несет гнилую утопленницу Ляльку.
Сначала накатило отвращение, затем острое желание бежать со всех ног.
Девочка вытянула руку. По спине у меня побежали мурашки.
Она целилась в меня взглядом, крепко сжимая в кулачке что-то черное и блестящее. Не поймешь что, но похоже на пупса.
Не успел я сообразить, что творится, она развернулась, бросилась назад по дороге и белым вихрем исчезла за гребнем.
Я постоял, озирая пустоту холма, отчего-то предчувствуя, что девочка вернется.
Она не вернулась. И стояла поразительная тишина.
Ни намека на карканье Стейс, ни младенческого хныканья, ни шагов, ни скрипа сетчатой двери, ни грохота — ничего, только ветер распихивал кусты.
Даже далекая собака заткнулась.
Я потрусил к машине.
— Что такое? — спросил Хоппер.
— Девчонка его за мной увязалась.
Мы сели в машину и вскоре уже мчались назад по Бентон-Холлоу-роуд. Хоппер и Нора помалкивали, но я подозревал, что и они вздохнули с облегчением, едва расстояние между нами и Деволлями стало ощутимо расти.
— Вот что бывает от неправильной жены, — сказал я. — Жена создает мужчине обстановку. Чуть оступился — и до скончания дней своих из пластмассовых колонок слушаешь на повторе гундосый мьюзак Майкла Болтона […гундосый мьюзак Майкла Болтона. — Майкл Болтон (Майкл Болотин, р. 1953) — американский автор-исполнитель, в основном проникновенных рок-баллад.]. Потому что надо включать мозги. Конечно, мужик хотел слинять. Я его не виню.
— Он дебил и лузер, — отозвался Хоппер с заднего сиденья.
— И так тоже можно сказать.
Мы мчались по Нью-Джерсийской, обсуждая Моргана Деволля и все, что узнали про Александру в «Брайарвуде»; еще несколько минут — и Нью-Йорк.
Все-таки прекрасен этот город: пусть ты провел несколько нервных часов в сельском пейзаже, среди медсестер, которые бросаются тебе под колеса, и диковатых семей, но Манхэттен все ближе, ты смотришь на ощетинившийся городской силуэт — а затем на мужика, который только что подрезал тебя на «ниссане», извергающем техано-польку на максимальной громкости, — и понимаешь, что мир по-прежнему хорош.
— Сандра ему играла, — продолжал Хоппер, не отводя взгляда от телефона, жужжащего сообщениями. — Понимала, что кто-то смотрит. Решила, что этот неизвестный кто-то и поможет ей сбежать.
— А страх темноты? — спросил я, покосившись на Нору. — И кстати. Откуда ты слово-то знала? Никтофобия?
Нора распустила длинные косы и теперь рассеянно глядела в окно, распутывая кончики.
— Терра-Эрмоса, — ответила она. — На втором этаже жил такой господин, Эд. Читал списки фобий и хвастался, какие у него есть. Никтофобии не было. Зато была автоматонофобия.
— А это что?
— Боязнь чревовещательских кукол. И вообще восковых лиц. Сходил посмотреть «Аватар» — так его потом госпитализировали.
— В Верхний Ист-Сайд ему лучше не соваться.
— Это все фигня, — сказал Хоппер, смахивая челку с глаз. — Сандра не боялась темноты. Небось, прикидывалась, чтоб врачи лишний раз не трогали.
— А как она смотрела на Моргана из поезда? — сказала Нора. — Может, правда не узнала. Может, у нее амнезия, потеря кратковременной памяти какая-нибудь.
— Да нет, — возразил Хоппер. — Он свою задачу выполнил, она умыла руки. Все.