III
Макунаима — творец, создатель, возродитель. Он возвращает Бразилии то, что она когда-то вытеснила из своей исторической памяти. И иногда, чтобы вспомнить, достаточно перечислить названия. Макунаима «… уважал старших и прилежно посещал мурýа, порасэ, торэ, бакорорó, кукуйкóгуэ — вот эти все религиозные танцы и обряды племени». А потом «слетелись аратинги, зеленокрылые ара, воробьиные попугайчики, туины, амазоны, нандайи — всевозможные попугаи от каждого попугайского племени, чтобы приветствовать Макунаиму, нового Императора Девственного Леса».
А иногда и не затем, чтобы вспомнить, а чтобы запомнить: «…собралась куча народу: богачи, бедняки, адвокаты, официанты, каменщики, подмастерья, грабители, депутаты — весь этот народ; и уже начиналась молитва».
В конце книги будет небольшой словарик слов и имен, о которые действительно можно «споткнуться». Примерно так же, как если читать русский перевод «Жизни двенадцати цезарей» без комментариев или исторические романы Алексея Иванова: вроде всё кириллицей, но некоторые места, если на них остановиться, нужно перечесть по нескольку раз.
Дело в том, что «бразильский язык» Мариу ди Андради включает в себя все субстраты, все основные элементы того языка, на котором говорит Бразилия: от португальского до тупи-гуарани и африканского кимбунду — языка чернокожих, которых европейцы вывозили с берегов Дагомеи (современный Бенин) и других государств Западной Африки для продажи в рабство. (Заметим, что неспроста Макунаима — сын «чернокожего племени тапаньюмас».) Рассказчик истории Макунаимы использует его язык — «настоящий» язык Бразилии, со всеми его нестыковками и «ошибками носителя». Поэтому даже бразильцу, носителю бразильского варианта португальского языка, порой непросто понять все слова в романе. Ведь страна большая, и в каждом штате есть свои диалектные словечки, выражения и даже акценты.
В этом плане «Макунаиму» можно назвать «энциклопедией бразильской жизни». На протяжении романа мы не чувствуем себя в какой-то конкретной точке бразильской истории или культуры — всё это охватывает нас одновременно, мы живем внутри той Бразилии, которая была, есть и будет.
IV
Я упомянул литературный журнал. Он достоин отдельного рассказа. Издание, в котором было впервые опубликовано начало романа, называется Revista de Antropofagia — «Людоедский журнал», а если точнее — «Журнал антропофагии». Антропофагия — это творческое движение, созданное в 1928 году Освалдом ди Андради, Мариу ди Андради, Раулом Боппом и Тарсилой ду Амарал. Легенда гласит, что название было придумано, когда компания друзей поедала лягушачьи лапки в сан-паульском ресторане: шутник Освалд, вытягивая из соуса ногу земноводного, сказал: «Смотрите, а ведь она выглядит как человеческая!» Кто-то заметил, что некоторые населяющие Бразилию племена известны своими людоедскими традициями. Почему «антропофагия», а не «каннибализм»? Тут есть тонкое культурное различие: «каннибализмом» принято называть «бытовое» людоедство, а «антропофагией» — ритуальное. Например, у народа тупи было принято убивать пленников в честном поединке, чтобы потом поглотить его силу и доблесть. Поэтому, несмотря на всю противоречивость этой метафоры, неверно называть представителей этого движения «каннибалами» (как это делают некоторые переводчики на английский язык).
«Культурная антропофагия» основывалась на следующем принципе: «поглощать всё, но производить свое». В том же первом номере «Людоедского журнала» был опубликован «Манифест антропофагии» за авторством Освалда ди Андради. Манифест датирован так: «Пиратининга, год 374 от Пожирания епископа Сардиньи». Пиратининга — это старинное название местности неподалеку от Сан-Паулу, а епископ Пéру Сардинья — это католический священник, первый епископ Бразилии. В 1556 году корабль, на котором он плыл, потерпел кораблекрушение у берегов северо-западной Бразилии. На берегу выживших встретило воинственное племя каэтé. Все выжившие были убиты и съедены.
Звучит жестоко и кроваво; но, несмотря на это, «антропофагия» была исключительно мирным литературным движением. По сути, «людоедство» было просто обобщенной и эксплицитной отсылкой к коренному населению: «новые писатели» хотели «изобрести Бразилию заново», «открыть» ее, но уже изнутри. Именно поэтому главный герой романа Мариу ди Андради — представитель глубинной Бразилии, который совершает «катабасис-анабасис» в направлении «цивилизации», чтобы прикоснуться к ней и вернуться домой… Тем самым он практически повторяет путешествия многих бразильских модернистов — включая Освалда ди Андради. Многие художники и писатели Бразилии учились в Европе. Те, кто склонялись к классике, выбирали классических учителей. А те, что были посмелее, учились у немецких экспрессионистов (как Анита Малфатти), французских кубистов (как Тарсила ду Амарал) или даже закрепились в Европе, продолжая создавать там национальное искусство (как Винсенти ду Регу Монтейру, который обосновался в Париже).
Так что, как видно, часть бразильской литературы работала по принципу «культурного пищевода». Пропуская через себя неоспоримое влияние «цивилизации Старого Света», ряд авторов — и Мариу ди Андради в их числе — создавали актуальные и по сей день произведения, показывая самоидентификацию как процесс.
И в печальном финале путешествия Макунаимы, на самом деле, нет ничего страшного. Он показал нам, бразильцам (а вы, читатель, когда дойдете до финала, тоже проникнетесь «бразильскостью»), всем людям земли, что всё на свете — живое. Даже клещ, даже ядовитая лиана, полезная при ловле рыбы, «когда-то человеком были». И нельзя сказать, что его не стало. В мире Макунаимы — это видно по всему тексту — смерти больше нет.
V
Мáриу Раýл ди Морáйс Андрáди (Mário Raul de Morais Andrade) родился 9 октября 1893 года в Сан-Паулу. Этому городу — столице одноименного штата — он посвятил всю жизнь. В детстве Мариу научился мастерски играть на фортепиано, а в восемнадцать лет поступил в сан-паульскую консерваторию. Однако в 1913 году умер его младший брат Ренату, и Мариу больше не выступал с инструментом из-за тремора в руках. Через шесть лет, сразу после окончания консерватории, он опубликовал свой первый стихотворный сборник под псевдонимом Мариу Собрал (Mário Sobral), который озаглавил так: «В каждом стихотворении есть капля крови» («Há uma Gota de Sangue em Cada Poema», 1917).
Через пять лет, в 1922 году — году столетия бразильской независимости, был опубликован самый известный стихотворный сборник Мариу — «Безумствующая Паулисейя» («Pauliceia Desvairada»). Паулисéйя — воплощение города Сан-Паулу (возможно, единственной настоящей любви поэта), а «безумствие» — та литературная «школа», манифестом которой являлась книга. «Грамматика возникла после построения структуры языков. А мое бессознательное знать не знает ни о грамматике, ни о структуре языков ‹…› Я пою так, как пою. Что с того, что другие не понимают? Говорите, силенок маловато, чтобы стать универсальным? Погодите. Я сам сделал себе лютню и с нею брожу теперь по этому дикому городскому лесу. Подобно первобытному человеку, я сначала буду просто петь. А песнь — как симпатическая магия: она возрождает в предрасположенном, да и в просто любопытном и свободном слушателе то самое лирическое состояние, которое вызывают в нас радость, страдание, идеалы», — писал Мариу в «Интереснейшем предисловии» к «Безумствующей Паулисейе». А одно из первых стихотворение сборника заканчивается словами: «Я — тупи, бренчащий на лютне». Тупи здесь, несомненно, самоотождествление с коренными народами Бразилии. Языки группы тупи-гуарани четыреста лет назад послужили основой лингва франка — креольского языка, который был бы понятен большинству представителей коренного населения новой земли и европейским колонистам. Этот универсальный язык получил впоследствии название ньеенгатý (порт. nheengatu).
В феврале того же 1922 года в Муниципальном театре Сан-Паулу проходит невиданный доселе фестиваль всех видов искусства — Неделя современного искусства. Мариу ди Андради начал Неделю с декламации своего эссе «Рабыня, но не Изаура» («A Escrava que Não É Isaura»). В газете «Коррéйю Паулистану» (Correio Paulistano) друг модернистов Менотти дель Пиккья опубликовал такой анонс: «Дьявольский Мариу де Андради сообщит инфернальные вещи об изумительных творениях художников-футуристов, выступив в оправдание картин, которые столько скандала и шума наделали в холле Муниципального театра. Ради одного этого стоит пойти. Ренату де Алмейда и Вила-Лобос — гениальный Вила-Лобос — обеспечат успех остальной части вечера».
Футуристом Мариу называл и другой его друг, однофамилец Освалд ди Андради. В 1921 году он опубликовал в газете «Журнал ду Комэрсиу» (Jornal do Commércio) посвященную Мариу статью «Мой поэт-футурист». Мариу на друга обиделся, так как футуристом себя совсем не считал. Год спустя в «Интереснейшем предисловии» он напишет, возражая Освалду: «Я не футурист (из бригады Маринетти). Говорил — и повторяю еще раз. У меня есть точки соприкосновения с футуризмом. Освалд ди Андради ошибся, назвав меня футуристом. В этом моя вина. Я знал, что он пишет такую статью, и не предотвратил ее публикации. Стыд был такой, что я весь мир был готов порешить. Тщеславный я был. Хотел выйти из тени. Но теперь у меня есть чувство собственного достоинства. Надо будет вернуться в тень — пожалуйста. Я думал, это с моими идеями спорят (а идеи-то были даже не мои), а спорили с моими намерениями. Ну, а сейчас я молчать не собираюсь. Хватит, посмеялись над моим молчанием. Буду идти по жизни, взмахивая руками, как „Равнодушный“ Ватто».
