— Мама, где ты выучилась всем этим словам? — изумлялась Вирджиния.

Госпожа Геймли недоуменно пожимала плечами.

— Мы с ними выросли.

К счастью, порой она неожиданно ограничивала себя производными англосаксонского языка, и тогда речи ее становились вполне внятными. Вирджиния испытывала необычайное облегчение, а петух радовался так, что, будь он курицей, он нес бы по три яйца в день. А вдруг он на самом деле был курицей? Кто знает. Кстати сказать, в глубине души он считал себя котом.

Ветер задул еще сильнее, разметая стога сена, круша сараи и выплескивая озерные воды на поля. Госпожа Геймли и Вирджиния услышали оглушительный звон тысяч сталкивающихся друг с другом льдин, который походил на прощальный стрекот всех насекомых, когда-либо живших на свете. Дом стонал и покачивался, но он мог выдержать и не такую непогоду, поскольку строивший его покойный Теодор Геймли хотел, чтобы его жене и дочке ничто не угрожало. За прошедшие с той поры годы его цветущая жена успела превратиться в старуху, дочери же было уже за тридцать. Вирджиния отлучалась из дома всего на три года, после чего вновь вернулась сюда с младенцем, отцом которого был канадец французского происхождения Буасси д'Англе.

— Тебе не кажется, что наш дом может рухнуть? — спросила с опаской госпожа Геймли.

— Нет, не кажется, — спокойно ответила Вирджиния.

— Ну и ветрище! Представляю, что зимой будет твориться! Ох и туго же нам придется!

— Зимой всегда трудно.

— От холода земля промерзнет сильнее, чем обычно. Животным придется не сладко. У сельчан кончится пища, и они начнут болеть.

Эти зловещие предсказания вполне соответствовали погоде. В тех случаях, когда госпожа Геймли вещала столь же торжественно, она, как правило, оказывалась права. Вне зависимости от того, насколько истинными были эти предсказания, ветер в ту ночь дул со скоростью около двухсот миль в час, а температура воздуха опустилась до минус двадцати градусов по Цельсию.

После одного из особенно сильных порывов госпожа Геймли поднялась на ноги и принялась расхаживать по комнате. От раскаленной печи веяло жаром. Она обошла вокруг кухонного стола, посматривая на потолок, по которому бродили красноватые всполохи, едва заметные на фоне стен и полов розоватого, кремового и желтоватого цвета. На крыше что-то загрохотало. Джек тут же по-кошачьи бросился на руки госпоже Геймли.

— Мама, неужели это снег? — спросила Вирджиния так, словно она все еще была ребенком.

— В такую погоду снега не бывает, — ответила госпожа Геймли.

Подбросив в печь несколько поленьев, она пошла к углу, с тем чтобы взять двуствольный дробовик. При этом она заметила, что в такие холодные ночи лопаются оковы, открываются тюрьмы, сходят с ума лунатики и впадают в неистовство звери. Чудища, живущие в глубинах озера, могут попытаться забраться в их дом.

Они просидели так всю ночь. Хотя с Рождества прошло уже несколько недель, им казалось, что наступил сочельник. Вирджиния слегка покачивалась, баюкая ребенка и вспоминая свою жизнь. Дров в их доме хватило бы на две зимы, кладовая была забита копченым мясом, птицей и сырами, вяленой бараниной и овощами, мешками с рисом, мукой и картошкой, консервами, местным вином и всевозможными пряностями и приправами, необходимыми для готовки и выпечки. На полке стояло множество книг, трудных для чтения, которые бередили и волновали душу. На кроватях лежали толстые пуховые одеяла, легкие, словно взбитые сливки. Вирджинии довелось пережить немало тяжелых минут, она прекрасно понимала, что и дальнейшая ее жизнь не будет безоблачной и легкой, но сейчас она находилась у себя дома, и потому на душе у нее было покойно и тихо.

Канада — слово это было таким же протяженным и холодным, как занесенные снегом равнины этой страны. На то, чтобы добраться на санях до реки Святого Лаврентия, у Вирджинии и Буасси д'Англе ушло два дня. Ей вспомнился полный диск луны, видневшийся между верхушками согнувшихся под тяжестью снежного покрова деревьев. О своей жизни в Канаде она не помнила практически ничего, это же путешествие врезалось ей в память на всю оставшуюся жизнь.

Они отправились в путь ясным погожим днем, когда все вокруг было залито золотистым светом стоявшего низко над горизонтом солнца. В лучах этого удивительного мягкого света снег казался теплее воздуха. Его вид вызывал в памяти белую кирпичную стену, освещенную лучами заходящего светила. Две лошадки — одна гнедая, другая рыжая — без устали скакали легким ровным галопом далеко на север. День сменился ночью, а они все продолжали свой бег по снежной равнине, освещенной светом луны.

Лошадкам нравилось скакать по свежему снегу. Буасси д'Англе и молодая женщина, которую он едва ли не выкрал из ее дома, молчали. Их лица горели огнем, глаза блестели. Минута сменялась минутой, далекие тени оборачивались горами или лесами, изукрашенными инеем и снегом. По сторонам дороги появлялись и исчезали озера и бурные потоки. Дорога шла то вверх, то вниз, им казалось, что они плывут по волнам бескрайнего океана, над которым ви^ел полный диск луны. Кони были так счастливы, что могли бы доскакать до Канады без единой остановки.

И все-таки им пришлось остановиться, когда они достигли берегов озера, лежавшего между горными кряжами.

— Не знаю, как лучше поступить. Мы можем заночевать здесь и продолжить путь с наступлением утра. Позади осталось двести миль.

— Ты сможешь уснуть? — спросила Вирджиния. — А кони, думаешь, уснут?

— Нет, — согласно кивнул он, натягивая поводья и выводя упряжку на лед озера.

Они оставляли позади реки и дороги, они проезжали мимо помигивающих огоньками поселков и поскрипывающих мельниц, освещая себе дорогу фонарями в те минуты, когда луна скрывалась за лесом. И теперь Вирджиния не понимала, где она, — несется на санях сквозь морозный лес и вспоминает о тепле родного дома или же сидит дома у огня и вспоминает, как ее когда-то заворожил приглушенный топот копыт по снежному насту.

К утру госпожа Геймли и Вирджиния почувствовали себя совершенно разбитыми. Госпожа Геймли распахнула входную дверь и выглянула наружу. В комнату устремились потоки холодного свежего воздуха.

— Ни одна снежинка за всю ночь не упала. Беда, да и только. Зря только дрова жгли.

— А что с озером?

— В каком смысле?

— Оно замерзло?

Госпожа Геймли недоуменно пожала плечами. Вирджиния встала и накинула на себя теплую стеганую куртку. Она завернула малыша в мягкое одеяльце и направилась вместе с ним к берегу озера. Не успели они обогнуть угол дома, как им стало совершенно ясно, что озеро замерзло, ибо они не слышали шума его волн, хотя ветер все еще не стих.

Озеро замерзло за одну ночь, и это говорило о том, что зима будет необычайно суровой. О грядущих тяготах свидетельствовала и необычайно гладкая поверхность льда. Госпожа Геймли никогда не видела такого гладкого льда.

Озеро лежало перед ними, поражаясь собственному совершенству. Нигде не виднелось ни морщинки, ни прожилки, ни пузырька. Ужасный ветер и пенистые валы так и не смогли совладать со стужей, обратившей голубые воды озера в твердую гладь, красоте которой могли бы позавидовать и астрономы.

— Чудища надежно заперты, — заметила с удовлетворением госпожа Геймли и погрузилась в думы о предстоящей зиме.

В течение двух недель солнце, всходившее и заходившее над городком Кохирайс, щедро расточало золотые лучи. Ветерок, дувший с запада, очищал безупречно гладкий темный лед от принесенных ветрами веток и жухлых листьев, которые походили на оперных певцов, дружно выбегающих на сцену в конце представления, чтобы в следующий миг навеки исчезнуть за кулисами.

Хотя температура воздуха не поднималась выше десяти градусов мороза, погода оставалась на удивление мягкой, поскольку ветер заметно поутих, а на небе не было видно ни облачка. Обитатели городка, желая развеять зимнюю скуку, дружно высыпали на лед, вспомнив о своих фламандских предках. Вдоль берега стали бесшумно носиться буера с яркими, похожими на чудесные цветы парусами. Население окрестных деревушек потихоньку перебиралось на озеро, где появились рыбацкие палатки с маленькими печурками. Ребятня разъезжала на коньках, привязывая импровизированные паруса к плечам.

Прибрежные огни казались ожерельями, украшающими гавани и заливы. В домах пили горячий шоколад, ром или сидр и лакомились олениной, жаренной на вертеле. Ночное катание на коньках, сопровождавшееся выстрелами из пистолетов, которыми любители ночных прогулок оповещали друг друга о своем местонахождении, казалось путешествием к иным мирам, поскольку они видели над собой небесный свод, усыпанный мириадами звезд, отражавшийся гладкой как зеркало поверхностью льда. Одному из горожан пришла в голову счастливая мысль: положить на широкие полозья легкую как бисквит передвижную эстраду и запрячь эти необычные сани шестеркой крепких лошадок, которые таскали бы ее по всему озеру. Горожане катались на коньках под музыку расположившегося под навесом городского оркестра, исполнявшего такие удивительные, чарующие пьесы, как «Зимний размер» А.Б.Клариссы. При этом молоденькие девушки совершали, к восторгу присутствующих, совершенно немыслимые пируэты. Стоило жившим на берегах озера фермерам завидеть подсвеченный изнутри белый сказочный замок, движущийся во мраке в сопровождении вереницы маленьких оранжевых огоньков, как они бросали все свои дела, хватали коньки и стремглав неслись к озеру, для того чтобы присоединиться к катающимся перед эстрадой мужчинам, женщинам и детям, походившим на невидимый хвост кометы.

Во время подобных празднеств расходовалось огромное количество дров, продуктов, припасов и кормов. В карнавалах этих не было особого смысла, однако обитатели Кохирайса не могли устоять перед подобным соблазном и потому проводили на озере все свое время. Они бездумно расточали нажитое, пели, плясали и проклинали грядущую холодную зиму, которая рано или поздно вновь должна была смениться весной. Это повальное увлечение затронуло даже госпожу Геймли, известную своей осмотрительностью и благоразумием. Она либо пекла пироги, либо вместе с Вирджинией каталась на коньках перед эстрадой, или участвовала в веселых танцах, во время которых старики, которые не могли пожаловаться на недостаток ума, учили молодых любви, терпению и вере.

К середине января горожане, ставшие после декабрьского обжорства страшно ленивыми и неповоротливыми, ощутили нехватку продуктов. Они дружно занялись экономией припасов, надеясь растянуть их до лета (о чем, конечно же, не могло идти и речи).

— Хоть пером покати, — вздохнула как-то госпожа Геймли, обводя взглядом содержимое кладовой. — В любом случае мы сможем продержаться до марта. Беда в том, что март тоже бывает холодным. В тридцать седьмом году Лэмстон Тарко и его собака замерзли в самый последний мартовский день. Нам нужно понять, что мы будем есть.

— Может быть, с нами поделятся продуктами жители соседних деревень? — осторожно спросила Вирджиния.

— Нет. Их урожай побило градом. В тот раз с ними делились мы, причем делали это бесплатно. Все мы теперь сидим в одной водке. При таком ветре нам вряд ли кто-то поможет. К тому же мы привыкли обходиться собственными силами. Жаль, что здесь нет сейчас Антуана Бонтика или Теодора. Они бы обязательно что-нибудь придумали.

— Кто такой Антуан Бонтик?

— Он умер еще до твоего рождения. Он жил между Кохирайсом и трясиной. Он был швейцарцем и ездил повсюду на своей двукролке.

— Двукролке? — переспросила Вирджиния.

— Совершенно верно, — подтвердила госпожа Геймли. — Двукролка — потрясающая вещь. Правда, скачут кролики не слишком быстро, так что по оживленной дороге на ней не поедешь — тебя сметут в два счета. Зато она очень экономична, особенно при перевозке легких грузов. А Бонтик, как нетрудно понять по его фамилии, весил меньше сотни фунтов. Он был каким-то там инженером, занимался протягиванием кабелей и установкой блоков. Монтаж кабелей действует на швейцарцев отрезвляюще. Это составная часть их теологии. Как это он говорил? Изящная дуга меж горными хребтами является знамением чудной силы тому, кто верует… Дальше идет строка о радуге. Теодор тоже смог бы что-нибудь придумать. Да и мы, я думаю, выход найдем. До марта времени еще много.

Они приготовили обед, который состоял из нарезанной ломтиками копченой говядины, полуфунта сухарей и обжаренного на сковородке твердого сыра. Для ребенка из тех же продуктов было приготовлено пюре. Помимо прочего они приготовили рыбу в белом вине, добавив в подливку красного перца и укропа, придавшего блюду весеннюю свежесть. И тем не менее утолить голод им так и не удалось. «Что же мы будем делать в марте?» — грустно думали они.

Вот уже пятую ночь они ложились спать с мучительным чувством голода. И в эту-то самую ночь Вирджиния неожиданно поняла, что же им следует делать дальше. Она услышала ответ во сне, который был таким же изысканным и необычным, как блюда, подаваемые в дорогом отеле и перевозимые в серебряных сосудах на бесшумных тележках.

Она увидела во сне огромный весенний город с затянутыми сизой дымкой площадями и выбеленными стенами, с изогнутыми ивами и реками цвета сапфира, город, улицы которого лежали, свернувшись подобно змеям вкруг храмов и площадей, город легкомысленных шелковых шляпок и строгих серых пальто, город ясного неба и хрустальных дворцов, где постоянно играла прекрасная, но совершенно беззвучная музыка света, где деревья сходили с ума, где земля была изрезана тайными подземными ходами. Он был живым, и он пытался потрясти ее своими красками.

Она узнала во сне, что города похожи на огромных животных, которые едят, спят, трудятся и любят. Она поняла, что ее будущее (таившееся в ней самой) связано именно с этим увиденным во сне городом, в котором ей будет суждено провести остаток своих дней.

Едва проснувшись, Вирджиния тут же поняла, что в том случае, если она с ребенком уедет в город, госпожа Геймли сможет вполне сносно скоротать всю эту зиму и даже помочь кому-нибудь из соседей.

Госпожа Геймли ответила на ее предложение категорическим отказом.

— Я никогда не бывала в этом городе, но я знаю его как свои пять пальцев, — взмолилась Вирджиния.

К ее вящему изумлению, госпожа Геймли не сказала в ответ ни единого слова и не вспомнила о злосчастном Буасси д'Англе.

Вирджиния покинула родной дом, тысячу раз обнявшись с матерью. Напоследок госпожа Геймли сказала своей дочери такие слова:

— Запомни раз и навсегда. В этой жизни мы только и делаем, что пытаемся оживить мертвецов и остановить время. Вставай, Вирджиния! Просыпайся! Перед тобой теперь открыт весь этот мир!

Вирджиния так и не поняла, что хотела сказать этим ее мама.

К тому времени, когда Вирджиния и ее дитя отправились в путешествие, на озере появился снежный покров. Они ехали вдоль берега на огромной тройке, тяжести которой мог не выдержать и крепкий лед озера Кохирайс. К полудню они уже поднимались в гору. Дорога петляла из стороны в сторону, поднимаясь с террасы на террасу, откуда открывался вид на всю округу. Время от времени над заснеженными полями появлялись белые орлы, кружившие высоко в небе с грацией конькобежцев.

Чем ближе они подъезжали к перевалу, тем выше становились раззолоченные солнечными лучами сугробы, над которыми носились снежные вихри. Шум ветра заглушал звон колокольчиков. Возница остановил лошадей на самой вершине, откуда открывался прекрасный вид на окрестные холмы и долины. Кони то и дело мотали головами, пытаясь стряхнуть со своих грив ледяную корку.

— Озера вы теперь больше не увидите, так что можете посмотреть на него в последний раз, — прокричал возница сквозь шарф, которым было обмотано его лицо. — Скоро подъедем к Гудзону.

Поля и холмы остались позади, теперь они ехали по девственному лесу, то и дело пересекая узкие тенистые дорожки. Порой возле самой дороги вырастали крутые скалистые склоны высотой в тысячу футов с шумными горными потоками, над которыми стояла мельчайшая водная пыль, покрывавшая льдом ветви окрестных дубов. Дорогой тройка вспугнула несколько оленьих семейств. Огромные животные метнулись в лес, круша своими развесистыми шестифутовыми рогами восковые кусты, с которых сыпались красные, словно кровь, ягоды. Кони неутомимо несли их под сводчатыми ветвями деревьев. Вирджиния прижала к себе ребенка. До этих самых пор он звался Мартином д'Англе. Это имя прекрасно подходило для легионера или для раскачивающегося на канате фехтовальщика, но никак не для крошечного существа, завернутого в голубое одеяло, из-под которого выглядывали только его ротик и носик, жадно ловивший морозный воздух. Вирджиния посмотрела наверх и совершенно неожиданно увидела, на ветвях деревьев множество орлиных гнезд, обитатели которых молча следили за проезжавшей внизу тройкой.

— Вы только посмотрите на этих золотистых орлов, — крикнула она вознице. — Они похожи на судей, вышедших в отставку!

Долгий пологий спуск привел их к берегу реки. Еще до наступления сумерек они успели добраться до гостиницы, стоявшей на берегу Гудзона. Во дворе дружно визжали свиньи, требовавшие, чтобы хозяин пустил их в теплый свинарник. Над трубой гостиницы вился белый дымок. Вирджиния и Мартин (она уже стала произносить его имя на английский манер) собирались дожидаться в ее стенах раннего утра, когда их должен был принять на свой борт огромный буер, способный перевозить разом до шести пассажиров с багажом. Посреди ночи в двери номера постучала супруга хозяина гостиницы, женщина, щеки которой были куда краснее той сыпи, что появлялась порой на попке Мартина. Вирджиния зажгла свет. После вчерашнего грандиозного обеда, состоявшего из бараньих отбивных, кукурузного хлеба и салата из одуванчиков, она чувствовала себя далеко не блестяще. Проснувшийся от света Мартин тут же задвигал своими маленькими ручками и ножками. Вирджиния запахнула халат и спросила:

— В чем дело?

— Простите, что разбудила вас, моя милочка, — ответила супруга хозяина елейным голоском. — Господину Фтили только что позвонили из Оскаваны. Буер не вышел, поскольку ветер намел на реке высокие сугробы. Вам придется добираться туда на коньках. Что касается вашего багажа, то мы погрузим его на сани, которые будет тащить сам господин Фтили.

— Я все поняла, — кивнула Вирджиния. — Скажите, пожалуйста, а сколько миль отсюда до Оскаваны?

— Всего двадцать, — ответила госпожа Фтили. — При этом всю дорогу ветер будет дуть вам в спину.

После того как госпожа Фтили прикрыла за собой дверь, Вирджиния выключила свет и тут же уснула. Она увидела сон, который, как она поняла впоследствии, в точности воспроизводил события следующего дня.

Вот уже несколько часов она скользила на коньках по припорошенной снегом ледяной дороге, шедшей меж гористых берегов. Она была прирожденной конькобежкой. После каждого толчка она проезжала по пятьдесят ярдов. Ее рост составлял всего пять футов одиннадцать дюймов, но сложена она была безупречно. Ее иссиня-черные волосы блестели, словно шкура тюленя. Ее мягкая улыбка чаровала всех. В жизни она выглядела куда привлекательнее, чем на фотографиях, ибо внешние черты, не подсвеченные изнутри огнем души, обычно ничего не значат. Впрочем, привлекательной она казалась далеко не всем.