— Высплюсь ночью — и завтра все придет в норму, — прошептал он.

— Обязательно объясни мне в следующий раз, что такое, по-твоему, «норма». Нормально ли, чтобы молодой человек твоего возраста, приятной наружности, можно сказать, вылитый отец, виртуозный мастер своего дела, накануне очередного концерта сидел один, да еще в квартире своей мамаши? Если это и есть твоя «норма», то забери ее себе, спрячь и никому не показывай. Подойди, хочу тебя хорошенько разглядеть.

Но Тома́, окаменевший от этого видения, не мог шелохнуться.

— Как хочешь. Попробую сам до тебя добраться, но учти, мои движения пока что немного хаотичны. В ближайшие часы это должно наладиться. Хотя наши с тобой представления о времени не вполне тождественны.

Тома́, вытаращив глаза, следил, как фигура отца, покинув кресло, движется к каминной трубе, оттуда скользит вдоль стены и, добравшись до письменного стола, присаживается на его краешек.

— Гляди-ка, я неплохо справляюсь! — радостно сообщил отец. — Понимаю, тебя это шокирует. Пойми, ты не жертва галлюцинации, перед тобой действительно я, можешь мне поверить.

— У меня такое ощущение, что ко мне обращается Марсель.

— Что еще за Марсель? — осведомился Раймон.

— Осветитель в концертном зале Плейель. Комментируя мое исполнение, он всегда повторяет: «Можете мне поверить, мсье Тома́…»

— Ты веришь какому-то осветителю?

— Да, он страстный меломан.

— А как насчет доверия к родному отцу?

— Маленькая подробность: Марсель жив. Это кое-что значит! — Тома́ поморщился от сильного сердцебиения. — Надо же, я тебе отвечаю! Конечно, это галлюцинация!

— Заметь, я догадывался, что придется запастись терпением, и подготовился к этому, как время ни дорого. Вернемся к твоему детству. Когда я садился вечером в ногах твоей кроватки и рассказывал тебе на сон грядущий сказки про фей и про демонов, существ со сверхъестественными способностями, обитателей далеких краев, ты слышал меня в темноте? Соглашался верить в придуманные мной миры?

Тома́ кивнул в знак согласия.

— Так что же с тобой с тех пор произошло?

— Ты останешься здесь, а я встану, пойду в ванную, умоюсь холодной водой, а когда вернусь, тебя здесь уже не будет. Договорились?

— Ну и упрямец ты! Ты что, не рад меня видеть?

Тома́ не ответил. Собрав все силы, он выполнил свое обещание: встал, вышел и тихо закрыл за собой дверь кабинета. Умывшись, он прилег на диван в гостиной. Голова еще кружилась. Он закрыл глаза и задремал.

Разбудил его звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Он открыл глаза и увидел, что над ним стоит его мать и с нежностью смотрит на него:

— Ты забыл, что у тебя здесь по-прежнему есть своя комната?

— Я не собирался задерживаться, — ответил он, потягиваясь.

Выйдя из оцепенения, он резко повернул голову и испуганно, как загнанный зверь, огляделся.

— Что с тобой? — взволнованно спросила Жанна.

— Ничего, — ответил он, растирая себе затылок. — Ты в курсе, что твоя лучшая подруга хранит здесь у тебя никакие не сигареты? Неудивительно, что она курит втихаря!

Жанна вскинула голову и понюхала воздух.

— Все понятно! — в ее голосе звучало раскаяние. — Ты, должно быть, ошибся ящиком, сигареты Колетт — в том, что справа.

— А в левом чьи?

— Нечего смотреть на меня прокурорским взглядом, в моем возрасте я могу делать все что захочу!

— Успокой меня: это у тебя вместо обезболивающего?

— Зачем столько пафоса? Как у меня мог вырасти такой серьезный сын? Что я упустила в твоем воспитании?

— У нормальных родителей несколько иные заботы…

— Согласись, эти твои «нормальные родители» — невозможные зануды. Я не сразу стала твоей матерью, сначала я была девушкой поколения 1968 года. Мы не пристегивались за рулем, гоняли с развевающимися на ветру волосами, пили, курили, потешались над всем, особенно над собой, не боясь никого задеть, выходили на демонстрации под лозунгами защиты, а не ограничения свободы, а еще мы знали, что такое частная жизнь. Кое-кто умирал молодым, зато какая это была жизнь!

— Что ты кладешь в свои косяки? — осведомился Тома́, стараясь не показывать озабоченности.

— А что я, по-твоему, могу туда класть? Это всего лишь травка, но самая классная. Согласна, без привычки она кажется крепковатой, после нее просыпаешься с тяжелой головой, но не сомневайся, твое исполнение ничуть не пострадает… Но неужели это мой косячок так тебя скрутил? Что это с тобой?

Пришлось Тома́ поведать матери о странной галлюцинации, посетившей его в соседней комнате. Она задумчиво его выслушала и согласилась, что, возможно, превысила при составлении смеси оптимальную дозу.

— Что он тебе наплел? — полюбопытствовала она, садясь рядом. Можно было подумать, что сейчас последует пересказ беседы с соседями по лестничной клетке.

— Что я не выпаду в окно.

— Какие странные мысли! Это все?

— Больше ничего особенного, разве что то, что он, возможно, излишне надо мной трясся, когда я был маленьким…

— Возможно? А то ты не помнишь, как он носился с тобой, как ограждал тебя от любого сквозняка, как кутал тебя — не дай бог простудишься? Сколько раз я видела, как ты возвращаешься из школы весь в поту. Что поделать, как врач, он повсюду видел заразу. Обо мне он тебе, конечно, ничего не сказал?

— Перестань, мама, это была галлюцинация, а не светская беседа.

— Мало ли что… Мне он тоже снился вскоре после… Ну, ты понимаешь.

— Он с тобой разговаривал? Ты его действительно видела? — оживился Тома́.

— Да, видела, я же сказала! И да, он со мной разговаривал.

— Ну и что же он тебе говорил?

— Что он очень огорчен. Но я его извинений не принимала. Признаться, он являлся, когда я была слегка под мухой. Как выглядел твой отец? Он был в хорошей форме?

— Вполне… Сам не знаю, зачем я тебе отвечаю. Абсурд какой-то!

— Тебе было хорошо от этой встречи?

— Я так не сказал бы.

— Жаль, это не каждому дано.

— Лучше бы этой встречи не было, если уж на то пошло, хотя… не знаю. Если бы я не чувствовал себя одурманенным, я бы оценил этот редкий момент.

— У меня гениальная идея! Приходи ко мне после концерта, мы попробуем повторить. Я тебе кое-что расскажу для него, будешь моим посланником. — И она подмигнула сыну.

Тома́ с сомнением вздохнул.

— Мамочка предлагает сынку курнуть с ней травки, чтобы он передал ее послание призраку своего папочки. Ты, кажется, спрашивала, что упустила в моем воспитании?

— А ты предпочел бы, чтобы я предложила тебе сыграть в бридж или заняться макраме? Иди спать, завтра у тебя концерт, обсудим все это в другой раз. Можно будет нам прийти к тебе в гримерную и поздравить после выступления или это тоже неуместно?

Тома́ поцеловал мать в лоб и ушел.

На улице, все еще чувствуя себя странно, он решил взять такси. Шагая к стоянке, он размышлял, стоит ли позвонить Софи. Больше, чем когда-либо, ему сейчас необходимо было ее присутствие, необходимо было поговорить с человеком, который тоже посчитал бы пережитое им ненормальным, с кем-то, кто проявил бы хоть немного сочувствия.

Но он не стал ей звонить из опасения выставить себя сумасшедшим.

Тома́ жил в двухкомнатной квартире в мансарде. Преодолев пешком пять этажей, он пришел в себя. Вернулось душевное равновесие, наркотик, похоже, выветрился, страх прошел.

Прежде чем лечь, он огляделся, встал под окном в крыше и с улыбкой воздел глаза к небу.

— Если бы ты знал, что я пережил сегодня вечером, то первый покатился бы со смеху! Ты здорово меня напугал, но все равно приятно было увидеться с тобой, папа, пусть даже во сне.

Дождавшись, пока Тома́ уснет, Раймон присел на край его кровати. Он тоже улыбался, любуясь сыном.