Особое внимание Купера привлекла женщина с блеклыми распущенными волосами. Она выглядела так, словно совсем недавно была очень симпатичной и привлекательной, но затем ее будто закутали в саван, а печаль сгорбила плечи и сдавила грудь. В руках женщина держала плакат: два бумажных листа, скрепленные вместе на деревянной ручке. На плакате — фотография смеющегося мальчика с такими же, как у женщины, скулами, а ниже маркером аккуратно выведено: «Меня лишили сына».

К женщине приблизились два полицейских, и та, взглянув через лобовое стекло автомобиля Куперу в глаза, едва заметно, на дюйм всего лишь, приподняла плакат. В жесте ее не было вызова — только немая мольба…

— Как зовут того парня?

— Извините, не понял.

— Того паренька, которого избили. Как его имя?

— Воспитанники в основном известны мне по номерам, но сейчас взгляну… — Норридж застучал клавишами компьютера. — Его зовут Уильям Смит.

— Еще один Смит. Именно в связи с делом Джона Смита я здесь и нахожусь.

— Здесь много Джонов Смитов.

— Вам прекрасно известно, о каком именно Смите идет речь.

— Да, известно. — Кашлянув, Норридж отвел было взгляд, но через секунду вновь уставился на Купера. — Мы подумывали отказаться от этого имени, но тогда бы победу одержали террористы. В любом случае, уверяю вас, не существует ни малейшей связи между нашими Смитами и тем, за которым охотитесь вы. Всем вновь прибывшим в академию мы даем новые имена. Каждый мальчик здесь становится Томасом, Джоном, Майклом или Уильямом; каждая девочка — Мэри, Патришей, Линдой, Барбарой или Элизабет. Смена имен является частью воспитательного процесса. Попав в академию, ребенок остается здесь до самого выпуска в восемнадцатилетнем возрасте. И мы абсолютно точно уверены, что чем меньше их связывает с прошлым, тем лучше.

— С прошлым? Вы имеете в виду — с их родителями? С их семьей и их домом?

— Понимаю, что со стороны наша политика выглядит несколько непривычной, но поверьте профессионалу: все, что мы здесь делаем, основывается на безупречной логике. Давая новые, стандартные имена, мы демонстрируем детям, сколь ничтожна до окончания академии их ценность для общества. Затем они вольны, если вдруг появится такое желание, вновь обрести первоначальные имена и даже вернуться в свои прежние семьи. Но, уверен, вы будете удивлены, узнав, сколь мизерный процент из наших воспитанников поступает подобным образом.

— Но почему?

— За время обучения в академии они приобретают абсолютно новые личности, и эти новые личности им нравятся.

— Нет, — возразил Купер, — я спрашиваю вас вовсе не об этом. Я спрашиваю: почему вы поступаете с ними таким образом? Я всегда полагал, что задача академии состоит в том, чтобы с помощью тренировок развивать их врожденный дар.

Директор откинулся на спинку кресла и привычным движением коснулся кончиками пальцев левой руки кончиков пальцев правой. Любой узрел бы в нем сейчас спокойную уверенность, но Купер увидел и нечто большее. В том, как Норридж легко восстановил контакт глазами с Купером, читалась надменность. Та же надменность ощущалась и в монотонности его речи.

— Я полагал, что агенту Департамента анализа и регулирования известны прописные истины.

— Я из Службы справедливости.

— Тем не менее, чтобы получить столь очевидные ответы, не было ни малейшей необходимости проделывать столь длинное путешествие.

— Тем не менее я счел за лучшее увидеть все собственными глазами.

— А почему вы, агент Купер, не прошли курс обучения в академии?

Внезапное изменение темы разговора не стало для Купера сюрпризом — видя изгиб губ директора и морщинки в углах его глаз, он догадывался о чем-то подобном, — но сам вопрос поставил его в тупик. Он никогда не говорил директору, что обладает даром, и тем более не говорил, что у него первый уровень. Похоже, директор догадался обо всем сам или, что более вероятно, заблаговременно навел справки.

— Я родился в тысяча девятьсот восемьдесят первом, — ответил Купер.

— Вы были в первой волне?

— Скорее во второй.

— Получается, вам было тринадцать ко времени открытия первой академии. В те годы охватить нам удавалось от силы пятнадцать процентов одаренных первого уровня. С открытием академии Манферда в следующем году охват составит уже все сто процентов. Только представьте: каждый одаренный первого уровня в Америке пройдет через академию. Досадно, что вы родились слишком рано.

— Я вашего мнения не разделяю. — Купер улыбнулся, представляя, как ломает администратору нос.

— Расскажите мне о своем детстве.

— Доктор, вопросы задаю я, и мне нужны ответы.

— Обещаю, я дам вам ответы. Но будьте и вы ко мне снисходительны. Пожалуйста, расскажите мне о своем детстве.

Купер вздохнул:

— Моя мать умерла, когда я был совсем юн. Отец служил в армии, и оттого мы часто переезжали.

— Как много вы знали о детях, подобных вам?

— О детях из казарм?

Норридж, не заглотив наживку, мягко пояснил:

— Об анормальных детях.

— Я ничего о них не знал.

— Вы были близки со своим отцом?

— Разумеется.

— Он был хорошим офицером?

— Я никогда не говорил вам, что он был офицером.

— Но он все же был офицером.

— Да, был, и был хорошим офицером.

— Он был патриотом?

— Конечно.

— Но он не поклонялся флагу. Его заботили принципы, но не символы.

— Следование принципам и есть патриотизм. Все остальное лишь фетишизм, я бы сказал.

— У вас было много друзей?

— Вполне достаточно.

— А драться вам приходилось часто?

— Иногда приходилось. Но вы, замечу, вплотную приблизились к границе моего терпения.

Норридж улыбнулся:

— Как скажете, агент Купер. Но должен отметить, что в юности вы получили полноценное академическое образование. Здесь, в академии, и сейчас мы воспроизводим для наших воспитанников приблизительно те же условия, в каких проходило ваше детство. Разумеется, курс обучения сейчас более интенсивный, поскольку мы теперь обладаем ресурсами, какие и не снились вашему отцу. Но вспомните, в детстве вы всегда были одиноки. Изолированы от себе подобных. Вам часто доставалось за то, что вы не такой, как остальные. У вас не было ни малейшего шанса узнать правду о таких, как вы, и контакта с ними вы даже и не искали. Из-за постоянных переездов у вас было мало друзей, и оттого единственным человеком, доверять которому вы могли, всегда был и оставался только ваш отец. Он был военнослужащим, и потому такие понятия, как «долг» и «верность», были вами легко усвоены. Вы взрослели, получая те же уроки, какие преподаем здесь мы. И вы пошли на государственную службу точно так же, как становятся государственными служащими большинство выпускников нашей академии.

Купер с трудом подавил сильнейшее желание вскочить и с силой приложить директора лицом о поверхность стола разочка два-три. И желание возникло не потому, что тот рассказал о жизни Купера. Желание было вызвано тем, как именно он это сделал. Норридж точно так же, как и тот парнишка-блондин на игровой площадке, продемонстрировал свою власть.

— Я так и не получил внятного ответа на свой вопрос, — произнес Купер. — Почему?

— Определенно, ответ вам уже известен.

— Будьте и вы ко мне снисходительны.

Норридж едва заметно кивнул:

— Способности большинства сверходаренных не представляют сколь-либо значимую ценность. Тем не менее некоторые из них обладают таким мощным даром, что могут сравниться с величайшими гениями всей нашей истории. Их силу следует обуздывать. Но проблемой для нас являются не отдельные сверходаренные. Другое дело, если их целая группа. Взять хотя бы вас. Что случится, если я на вас нападу?

Купер ухмыльнулся:

— Я бы не рекомендовал.

— А что, если на вас нападет кто-то хорошо подготовленный? Боксер, например, или мастер рукопашного боя?

— Такой, конечно, обладает хорошей подготовкой, но его тело заранее подскажет мне, что он предпримет. И мне не составит труда противостоять.

— Понятно. А если противостоять вам будут, скажем, три хорошо тренированных бойца?

— Они одержат победу. — Купер пожал плечами. — За всеми сразу не уследишь.

Норридж кивнул:

— А что вы скажете, если на вас нападут двадцать не слишком умудренных в драке взрослых мужчин?

Купер непроизвольно сузил глаза…

«Он сказал „всей нашей истории“ и „их силу“. Получается, мозганов он людьми не считает. И проиллюстрировать свой рассказ мог бы десятками различных примеров. Но не случайно в качестве метафоры выбрал поединок».

…и признался:

— Я проиграю.

— Вот именно. Поэтому нам, несомненно, всегда следует опираться на преимущество в численности — не позволять одаренным сближаться друг с другом. Оттого-то мы и обучаем их с младых ногтей не доверять друг другу. Все остальные анормальные должны казаться им жестокими и завистливыми. Поддержка приходит только от нормальных, как и в случае, свидетелем которого вы стали, — от женщины, утешавшей избитого мальчика. Кроме того, мы закладываем в одаренных повиновение и патриотизм. Таким образом мы защищаем человечество. — Норридж обнажил в широченной улыбке весьма ровные, хотя и слегка желтоватые зубы. — Этот метод — единственно возможный, и только он имеет смысл. Надеюсь, вы со мной согласны?