Обняв его за талию и прижав как можно теснее к себе, Маргрит отчаянно задрожала в ожидании поцелуя. Она слышала стук его сердца, на своем лице ощущала его прерывистое дыхание.

Целую вечность Густав не приближал к ней своих губ, словно пытался последним усилием воли задержать неизбежное. Но наконец сдался и яростно прильнул к ее рту.

Незаметно для себя Маргрит оказалась лежащей навзничь на кровати, а Густав привалился к ней сбоку и сверху. Все его тело сотрясалось, он отчаянно пытался совладать с собой. Но их обоих уже затянуло в водоворот первобытных страстей. Ее рука медленно ползла по его плечу, чтобы…

Он резко отодвинулся, выравнивая дыхание.

— Водяная ведьма, ты не боишься играть с огнем?

В этот момент впервые в жизни Маргрит ощутила себя настоящей женщиной и, опьяненная внезапным чувством власти, провела кончиками пальцев от его могучего плеча до узкой талии. Густав вздрагивал, но молчал, и само это молчание — свидетельство обузданной страсти — необычайно взволновало ее. Рука снова пустилась в путь, длинные тонкие пальцы достигли напряженного живота и стали разглаживать завитки волос, отчего его мышцы судорожно задергались.

— Маргрит, — простонал Густав, — ты хоть знаешь, что сейчас делаешь?

— Я не хочу об этом говорить, — выдохнула она. — Я не хочу думать.

Выговаривая эти слова, Маргрит губами слегка касалась солоноватой кожи его шеи. Затем языком впилась в ямку у основания ключицы и вдруг почувствовала, что Густав перевалился на нее всей своей тяжестью. Его губы жадно отыскали один из затвердевших сосков, и горячий язык пробудил в ней такую чувственность, что Маргрит инстинктивно задвигала бедрами. Накрыв мягкий холмик другой груди, рука ощутила биение ее сердца, а потом медленно поползла вниз, к другому сердцу, к сердцу ее женственности, где буря невероятно сладострастных ощущений все туже и туже закручивалась в спираль.

Маргрит провела ногтями по коже его ягодиц. Потом ладонью по внутренней поверхности бедра, бессознательно ища источник его пыла.

— Ты меня убиваешь! — застонал Густав, поворачиваясь так, чтобы ей удобнее было изучать его тело.

Снаружи то и дело раздавались раскаты грома, дождь колотил по крыше с таким шумом, что мешал мыслить. И не было больше ничего, кроме мощного поля взаимного притяжения, под власть которого они попали. Отдавшись порыву желания и махнув рукой на все остальное, Маргрит стала двигаться в старом как мир ритме, приглашая тем самым Густава присоединиться к танцу любви.

А он по-прежнему медлил!

— Разве ты не хочешь меня? — раздался ее жалобный голос.

Он обмяк, зарывшись лицом в ее влажные волосы.

— Хочу ли я тебя? Господи, Маргрит, неужели ты так наивна? Милая, я всего лишь стараюсь, чтобы тебе было хорошо. Для меня это значит больше, чем…

Ее руки с ненасытной жадностью набросились на его тело, и Густав решился. Он поймал их, завел ей за голову и стал смотреть на ее стройное, слабо светящееся в темноте тело. Господи, как она прекрасна — и как невыносимо беззащитна! Он слишком поспешил, пора еще не настала, ему нужно время, чтобы окончательно завоевать ее доверие… Но остановить уже ничего нельзя.

— Маргрит, Маргрит! — Густав сам не узнал своего голоса.

Его губы заскользили по ее щеке, то и дело ныряя в восхитительные нежные ямочки. Он попробовал на вкус ее шею, еще пахнущую ароматным мылом, потом уверенно спустился к маленьким очаровательным грудям. Взять ее теперь, когда она не владеет собой, было бы ошибкой. Но кризис уже преодолен, он читал это в ее глазах, в том, как самозабвенно она теперь стала смеяться и двигаться с достоинством, присущим только гордой женщине.

Маргрит великодушно предоставила ему свободу действий, и его губы продолжали блуждать по ее телу. Раньше она была замкнута в себе, словно боялась выйти наружу, боялась жить. Господи, ей почти тридцать, а она даже не знает, каким это все могло бы быть!

Этот мерзавец Сергель должен был бы ответить за все…

Ее пальцы взъерошили ему волосы, потом соскользнули к плечам и вдруг конвульсивно сжались: она была готова. Но сначала…

Марфит была абсолютно неопытна, и, вооружившись всем своим умением, Густав стал тактично поощрять ее робкие попытки выразить свою страсть. Для него сейчас самым важным было доставить ей удовольствие. Неважно почему, потом он разберется. А теперь нужно ей показать, какой она может быть желанной, убедить ее в том, что недопустимо связывать себя с…

— Густав, прошу тебя, помоги мне, помоги…

Эти слова, произнесенные одними губами, почти совсем заглушил стук дождя по металлической крыше, но он их расслышал, точнее почувствовал. И тогда, потрясенный этим вечным чудом, вошел в нее. У него не было больше сил сдерживаться, и, когда она судорожно задвигалась под ним, неизбежное наступило.

Чтобы угодить ей, Густав не хотел торопиться, но — Господи! — разве он рассчитывал на такое? Ошеломленный глубиной ощущения, он был вовлечен в необратимый поток, и когда почувствовал ее неистовые, полные радости объятия, то поспешил взобраться на самую высокую волну, чтобы несколько мгновений, трепеща и замирая, парить на ее гребне, а потом в изнеможении опять соскользнуть в спокойные воды.

Блаженствуя, они медленно плыли в золотистой теплой дымке, не замутненной ни словом, ни даже связной мыслью. Где-то на востоке прогрохотал гром, последние порывы дождя прошумели и затихли вдали.

9

Одеваясь при свете свечи, оба молчали. К сожалению, места было маловато. И когда Маргрит, нечаянно натыкаясь на Густава, вполголоса чертыхалась, он что-то невнятно бормотал в ответ.

Если бы, если бы, если бы!.. Маргрит босиком промчалась по высокой мокрой траве и забралась в машину Густава. Если бы он не поехал вслед за ней, если бы она успела одеться и собраться, если бы у нее хватило здравого смысла не поддаться безумию минуты, соблазну близости и коварству непогоды!..

— Завтра утром я сюда вернусь и посмотрю, не забыла ли ты чего-нибудь, — сказал Густав, выезжая из ворот.

Вместо обычного грузовичка он вел сегодня темно-коричневый «СААБ». Он не разрешил Маргрит сесть за руль ее машины, сославшись на размытую ливнем дорогу.

Не глядя на него, она еле слышно возразила:

— Не до утра же сохранится опасность. Я бы предпочла переночевать здесь. — Маргрит чувствовала, что вечер в компании сейчас ей явно некстати. Один Александр чего стоит. А ехать к «очень хорошему другу» Густава Бервальда ей совсем уже не под силу. — Не понимаю, почему ты против. Если в наши края и занесет какой-нибудь смерч, то он с таким же успехом сорвет и крышу с твоего дома.

Хотя, конечно, самый жестокий смерч не произведет большего разрушения, чем только что отбушевавшая гроза в душе Маргрит…

Если бы Густав имел хоть малейшее понятие, до какой степени она потрясена, то и не ждал бы от нее другого поведения. Если бы имел представление о том, что с Маргрит сделала их близость, что она значит для нее, то ругал бы себя на чем свет стоит за преступное легкомыслие.

Если бы только он вспомнил, что говорил про случайные связи. Что свои отношения с женщинами он ухитряется строить на дружеской симпатии, не более и не менее…

Валери Норен приветствовала их с обезоруживающим дружелюбием. Ей было слегка за тридцать. И Маргрит давно уже не встречала настолько привлекательной женщины. Нет, хорошенькой в общепринятом смысле этого слова Валери не была, но живость в общении и естественность поведения заставляли забыть о не правильности черт ее лица.

Густав тепло обнял ее, но это почему-то совсем не задело Маргрит. Он представил хозяйке гостей, и с этого момента события вечера потекли перед оцепенелым сознанием Маргрит как в замедленной киносъемке. Валери начала с того, что провела их по своей мастерской.

Просторная комната со стеклянной крышей, сочетающая деревенский уют с городской изощренностью убранства, была увешана как ее собственными картинами, так и работами других художников. В иное время Маргрит развлекалась бы, наблюдая за реакцией Александра на дюжину больших, в высшей степени оригинальных пастелей. Он буквально истекал слюной.

Встав немного поодаль, молодая женщина смотрела, как эти трое общаются друг с другом, но не делала ни малейшей попытки истолковать их действия. Шел спокойный разговор, с ее губ тоже порой слетали какие-то реплики, о содержании которых, впрочем, она не имела никакого понятия и только надеялась, что не выставляет себя полнейшим профаном в области искусства.

И еще Маргрит улыбалась. С лихорадочным блеском в глазах через определенные промежутки времени поворачивала к ним голову и улыбалась, улыбалась, улыбалась…

Легкий ужин а-ля фуршет состоял из аппетитных яств, поданных на самодельных керамических блюдах. Марфит искусно смешала их на своей тарелке, не обращая внимания на недоуменные взгляды Густава и изучающие — хозяйки мастерской.

Александр холодную телятину, копченого угря, селедочную икру с лимоном, блинчики с ежевичным джемом поглощал с отсутствующим видом, но в больших количествах.

После кофе с коньяком Валери сказала:

— Густав, пока я тут прибираюсь, можешь показать Александру мою печь для обжига керамики. Когда живешь и работаешь в одной комнате, пусть даже такой большой, как эта, приходится терпеть некоторые неудобства. Маргрит составит мне компанию, если только…

Маргрит подозревала, что ей сейчас учинят вежливый допрос, и не очень была этим воодушевлена, но не могла побороть искушения хоть на время укрыться от внимательных глаз Густава. Она начинала чувствовать себя как букашка под микроскопом. Если Густав полагает, будто она готова потерять голову только оттого, что несколько часов назад он стал ее любовником, то жестоко разочаруется! Даже если это ее убило, она и виду не подаст!

Все свое внимание Маргрит перенесла на хозяйку, загорелую блондинку в юбке из небеленого холста и черной шелковой блузке.

— Вы, наверное, заметили, что произвели впечатление на Александра.

Валери собралась блюда с остатками еды и отнесла их за перегородку, отделяющую импровизированную кухню от рабочего пространства мастерской. За ними последовала и грязная посуда.

— По-моему, он весьма подвержен сомнениям, хотя и старается казаться непогрешимым в своих суждениях. Или здесь дело в другом? — спросила обаятельная художница. — А впрочем, он довольно мил и хорошо разбирается в искусстве. Думаю, мы с ним поладим, если он не станет зарываться и требовать лишнего.

Маргрит неожиданно развеселилась. Ей понадобилось пять лет, чтобы открыть то, что, несмотря на свой опыт и блестящую интуицию, Александр ошибается не меньше, чем любой другой человек. Валери же раскусила его моментально и теперь полностью контролировала ситуацию. Тем не менее Маргрит сочла своим долгом предупредить ее, что Александр Болиндман остается холодным бизнесменом, даже когда искренне восторгается незаурядным талантом открытого им художника.

— Когда дело доходит до контракта, он становится чертовски упрямым… Но в этом, я подозреваю, вы ему не уступите.

— До недавнего времени я выставлялась в одной стокгольмской галерее. Держала ее чета настоящих акул, но я сумела и в этом случае обойтись без потерь. Думаю, и сейчас в накладе не останусь. Видите ли, мой тайный козырь в том, что мне, собственно, на все это наплевать. Я знаю себе цену. В деньгах я не нуждаюсь, а признание для меня ничего не значит.

Если моя работа отвечает моим требованиям, я счастлива. Уже из-за этого игра стоит свеч.

Маргрит дожевала жареную шляпку гриба с беконом и куриной печенкой.

— Он потребует тридцать процентов от прибыли плюс перевозка за ваш счет.

— Тридцать процентов я ему дам. Я уже сказала, что с деньгами у меня проблем нет, но перевозка — это уж его забота. Большинство моих работ все еще на южном побережье, и с этим я возиться не хочу. Пастель — очень нежная штука. Мало кто из грузоотправителей возьмет на себя такую ответственность, а если и возьмет, то нет гарантии, что погрузит правильно и не повредит произведения…

— Да-да, конечно, — рассеянно произнесла Маргрит, в этот момент прислушивающаяся к голосам, доносящимся с улицы.

Заметив это, проницательная Валери тут же сменила тему разговора:

— Маргрит… насчет Густава Бервальда. Мне кажется, между вами что-то есть. Или я ошибаюсь?

Молодая женщина вздохнула. Следовало предвидеть, что от внимания художницы не ускользнет напряжение, присутствующее в отношениях между нею и Густавом и более всего напоминающее тонкую хрустальную нить.

Голоса снаружи стали глуше — видимо, мужчин привлекло что-то на длинной крытой террасе, примыкающей с одной стороны к дому.

— Да… то есть нет… Честно говоря, я и сама толком не понимаю, — со вздохом призналась Маргрит, устремив на собеседницу чуть настороженный взгляд.

Что-то сочинять не было времени, к тому же Валери, как ни странно, расположила ее к себе, и не только своей непосредственностью.

Но и чересчур раскрываться тоже не хотелось.

— А если так, то вам бы это не понравилось? — помолчав, спросила она.

Поставив последнюю тарелку в посудомоечную машину, Валери захлопнула дверцу и слегка улыбнулась.

— Все зависит от того, что конкретно имеется в виду.

— Я знаю Густава много лет, — сказала Маргрит и выжидающе посмотрела на собеседницу.

— Это мне ни о чем не говорит, — сдержанно заметила Валери. — Выпьете?

Маргрит взяла предложенный бокал белого вина, которого ей вовсе не хотелось, и, предупреждая следующий ход Валери, произнесла:

— Мне нравится ваша мастерская. Вы давно обосновались в наших краях?

— Иными словами, давно ли я знаю Густава Бервальда? Отвечаю: мы познакомились как раз перед тем, как они с женой окончательно расстались. Пытаться сблизиться с ним в тот период его жизни было все равно что пробовать подружиться с бешеным ежом… но настойчивость победила. С тех пор нас связывает взаимная симпатия, и, надеюсь, надолго. Если вам именно это хотелось знать, то я рада. Возраст девичьих секретов я немножко переросла.

Женщины настороженно присматривались друг к другу. Чтобы скрыть тревогу, Маргрит пришлось призвать на помощь все свое самообладание. Она понимала, что ее кое от чего предостерегли, и, хотя это предостережение было совершенно излишним, оно ее обидело.

Обидело? Нет, возмутило! Сверхчеловеческим усилием воли она заставила себя прогулочным шагом подойти к висящей на стене пастели, изображающей явно неземной пейзаж, и отпустить по ее поводу нелестное замечание.

Правда, много проще оказалось засмеяться, когда Валери сообщила, что купила ее, еще учась в художественной школе, у одного живописца, который восхищал ее легкостью и непринужденностью, с которыми пренебрегал всеми правилами сочетания цветов и построения композиции…

Вернулись мужчины, и Густав налил себе и Александру выпить. От Маргрит не укрылось, как свободно, по-хозяйски чувствует он себя в доме художницы.

Та допила свое вино и подставила ему бокал.

— На этот раз немного, пожалуйста.

Разговор перескакивал с одной темы на другую, но Александр следил за тем, чтобы он постоянно возвращался к творчеству хозяйки.

При этом Валери и Густав не сводили глаз с Маргрит, и она все больше смущалась. Она видела, что Валери ей сочувствует, и все ее существо восставало против этого. Поведение Густава истолковать было сложнее. Он то веселился, то выглядел почти мрачным. Но о чем он думает, Маргрит, как ни старалась, понять не могла.

В ее душе росло отчаяние. Чтобы скрыть это, она выпила больше обычного, пытаясь таким образом расслабиться, заставить себя забыть все свои тревоги и обрести столь необходимое ей сейчас душевное равновесие. Но что бы ни делала, она постоянно ощущала на себе буравящий взгляд Густава.

Когда Маргрит наклонилась, чтобы поставить бокал на кофейный столик, он выскользнул из ее пальцев и разбился о стоящую там декоративную аметистовую друзу. В бокале еще оставалось немного вина, и, когда Маргрит увидела, как оно расплескалось по гладкой столешнице, вся ее напускная веселость исчезла.

Виновато посмотрев на хозяйку, она встретилась глазами с Густавом, который тут же поднялся и начал прощаться.

— Мы слишком засиделись, Валери. Я всю прошлую ночь не спал.

Дорога обратно была нескончаемой, как и весь вечер. Для Маргрит, казалось, все сосредоточилось на этом маленьком отрезке пути до фермы Густава. Все, что ее окружало, выглядело тенью прошлого.

Она сразу прошла в комнату, которую днем показала ей экономка. Вот бы собраться с силами, покидать вещи в машину и уехать!

Но пробило только одиннадцать, а Маргрит еле держалась на ногах. Если сейчас попытаться сбежать, она неминуемо свалится в первый же придорожный кювет.

К тому же она вспомнила, что ее чертова машина осталась под соснами на берегу озера.

Похоже, мозг у нее совсем атрофировался. Придется попросить кого-то отвезти ее утром туда, и конечно же этим «кем-то» окажется Густав Бервальд. А значит, неизбежен диалог, в котором каждый из них будет тщательно выстраивать фразы, осторожно открещиваясь от своей ответственности за то, что произошло.

Маргрит представила себе тошнотворную веселость предполагаемого собеседника: «Что ж, солнышко, я очень рад был встретиться с тобой после стольких лет! Ты, наверное, вот-вот уедешь на север, и мы больше не увидимся. У меня куча дел: надо перестилать пол в коровнике, метить молодняк. Но мы все же здорово повеселились! Не правда ли?».

Да и она будет вести себя не лучше. Растягивая губы в страдальческой гримасе, призванной сойти за улыбку, станет прикрывать ею зияющие раны в душе и нести какой-нибудь вздор о рыбной ловле или о погоде. А потом он уедет, а она заплачет и ударит ногой по чему-нибудь тверд ому… очень твердому. Маргрит уже сейчас видела все это как наяву.

Она изо всех сил заставляла себя не думать о случившемся, но у нее это плохо получалось.

Точнее, вообще не получалось. И горечь в душе влекла за собой отчаяние. Бесполезно пытаться убеждать себя, что это была лишь похоть. То, что произошло между нею и Густавом, потрясло молодую женщину. Это было прекрасно, чудесно… и страшно по своей сути.

Вот где таится опасность. Секс с Карлом Сергелем был сродни постыдному короткому эпизоду, который ей приходилось переживать крайне редко. И каждый раз после этого она чувствовала себя в чем-то виноватой перед мужем. А теперь… Теперь — Боже праведный! — вдруг окажется, что она жить больше без этого не может? Вдруг она станет одержимой сексом? Как называют этих несчастных женщин?

Нимфоманки?..

Хмель выветрился, и молодая женщина пребывала в еще большем смущении и растерянности, чем обычно. Ступая по темному блестящему деревянному полу, Маргрит подошла к окну и выглянула наружу. По небу бежали тучи, между ними поблескивали холодные чистые звезды.

— Почему тебя не было со мной в самый нужный момент? — требовательно спросила она, всматриваясь в клинышки чистого неба, обрамленного ветками деревьев.

Ответом ей послужило молчание. Некто словно смеялся над той ясной уверенностью, которая, разрастаясь, наполняла Маргрит чувством безысходности. И дело было не в том, что она переспала с Густавом Бервальдом. Боже, что за эвфемизм! Дело было в том, что она любила его. Любовь подкрадывалась к ней много дней, а может быть, и лет — ведь еще девочкой она вынашивала в себе яркое чистое пламя романтической страсти, пока его не загасила реальная жизнь.

Только теперь оно стало в тысячу раз сильнее. Сейчас Маргрит было бы мало смотреть на Густава издали. Сейчас это значило смеяться с ним, владеть им, спорить вместе о всяких глупостях. Это значило делить с ним стол, мысли, просто иметь возможность до него дотронуться и почувствовать его тепло, нежность и силу…