Анна — так представилась молодая женщина — пришла не с улицы, а по рекомендации давней, еще со школьных и студенческих времен, лучшей подруги Людмилы Никандровны. Нинка, Нина Михайловна Филиппова, была капитаном их волейбольной команды, а ныне врачом-косметологом, а если точнее — онкодерматологом. Тогда, сто лет назад, по той самой спортивной квоте им предложили выбрать любую специализацию. Людмила Никандровна, в те времена просто Мила, выбрала психиатрию, а Нина — дерматологию. Подоплека подобного выбора имелась только у Милы — она хотела разобраться с собой и собственной матерью. А еще хотела, чтобы ее никто не трогал — на их факультете царила скука. Среди студентов было несколько детей и внуков авторов учебников, по которым они учились. Нашлись и представители знаменитых врачебных династий. Ну и чокнутых на всю голову хватало. А Нина выбрала дерматологию только потому, что там не было конкурса, зато имелась своя рок-группа, в которой она тут же стала незаменимой ударницей, и своя команда КВН, в которой Нинка — дылда под два метра ростом, харизматичная, яркая, — тут же сделалась звездой и заводилой.

«Надо бы самой до Нинки наконец доехать», — в очередной раз подумала Людмила Никандровна, глядя на пациентку. Та была из счастливой категории женщин без возраста. Ей можно было дать от тридцати до сорока пяти, в зависимости от освещения и достижений современной эстетической медицины. Скорее всего, не больше тридцати пяти. В тридцать пять все-таки еще другая энергетика. Еще горят глаза, и в жестах прорывается импульсивность. После сорока у большинства женщин уже спокойный потухший взгляд и сквозит некая обреченность. Как правило, это никак не связано с принятием возраста и неизбежного процесса старения. Скорее, равнодушие, усталость. Многим хочется это смахнуть, стереть, пусть на время, даже короткое, и тогда случается связь. Именно случается. Как состояние опьянения в молодости, когда нахлебался дешевого вина или шампанского. Ударило в голову быстро, ярко, потянуло на подвиги, а потом голова болит так, что хочется застрелиться. Плюс побочные явления — диарея и рвота, причем одновременно. Не от алкоголя, от осознания того, что связь токсична. При крепкой психике женщина отделывается «побочкой» в виде поноса и днем, проведенным в кровати. При тонкой нервной организации на проблемы с желудком, который уже не так крепок, как в молодости, бессонницу и внеплановый поход к гинекологу накладываются стыд и прочие чувства — от предательства до брезгливости. Отрезвление от чувств наступает быстрее, чем хотелось бы. Что поделаешь — возраст, опыт.

Людмила Никандровна рассматривала сидящую перед ней молодую приятную женщину и отметала один диагноз за другим. Замужем, говорит о муже с улыбкой и нежностью. Выглядит прекрасно. Речь грамотная. Сидит ровно, спокойно, скрестив ноги на манер выпускниц католических школ — колени вместе, руки спокойные, лежат на коленях. Ни единого признака хоть малейшего расстройства. Тогда что? Зачем Нинка отправила ее на консультацию?

Нинка иногда отправляла к ней своих клиенток, которые пришли за красотой. Как правило, им помогали мягкие антидепрессанты плюс Нинкины золотые руки. Клиентки, пришедшие за порцией ботокса, и не догадывались, что Нинка онкодерматолог, причем со степенью кандидата наук. А Людмила Никандровна — не психолог-самоучка, а врач-психиатр, много лет отработавшая в наркологической клинике.

— Мила, привет, тебе позвонит женщина. Анна Смирнова. Поговори с ней, — попросила Нинка.

Людмила Никандровна состроила гримасу, которую подруга тут же почувствовала.

— Просто поговори с ней. Я тебя прошу.

— Ты что, сама не можешь ей пустырник прописать? — хмыкнула Людмила.

— Могу, конечно. Но ты же у нас психиатр, а я так, за носогубные складки отвечаю, — хохотнула Нинка.

Нет, были и особенные случаи. Как только Нинка их распознавала? Людмила Никандровна не переставала удивляться настоящему, нутряному, чутью своей подруги. Вот она была настоящим врачом. И стала бы отличным психиатром. Нина все понимала про человека, когда тот только появлялся на пороге ее кабинета. Она успевала работать в физдиспансере, в частной клинике, где женщинам обещали пусть не вечную и пусть не молодость, но достойный вид, а еще — писать научные работы, ездить на учебу, повышать квалификацию. Нинка отвечала не только за родинки, морщины, маски, чистки, уколы красоты, лазеры и прыщи, но и распознавала начальную стадию послеродовой депрессии, видела нервные тики до того, как они становились заметны окружающим, собаку съела на обсессивно-компульсивных расстройствах.

Людмила Никандровна давно потеряла интерес к профессии как к творчеству, развитию, откровению. Она всегда была ремесленником, трудягой, профессионалом высокого класса, но никогда не замечала за собой такой страсти, которая жила в Нинке. Та хотела творить, создавать, развиваться, двигаться. Защищать кандидатскую, становиться соавтором учебника. Лишь бы не стоять на месте. А Людмила Никандровна как раз хотела остановиться и замереть пусть в призрачной, но стабильности.

Людмила Никандровна стала хорошим врачом и выглядела именно так, как должен выглядеть врач, — строгая, с ранней сединой в волосах, которая вдруг вошла в моду. Нинка же ругалась матом, как в молодости, громко хохотала, рассказывала анекдоты, исключительно пошлые. В ее кабинете всегда стояла бутылка коньяка — для клиенток, которые пришли на болезненную процедуру или просто хотели вместе с порцией уколов красоты снять усталость. Постоянным клиенткам Нинка говорила: «Ну, мать, ты даешь». К молодым обращалась: «Звезда моя». Нинка, обкалывая пациенток, успевала выслушивать жалобы на любовников, мужей, детей, свекровей. Как-то Людмила Никандровна пришла к подруге по записи и сидела в общей очереди. Нинка ее даже не сразу заметила. Людмила Никандровна иногда любила приходить на прием к подруге и посидеть среди пациенток — понаблюдать. Сверить свои ощущения с Нинкиными комментариями. Людмиле Никандровне было важно убедиться, что она еще видит, слышит, чувствует.

Так происходило и раньше, во время соревнований. В какой-то момент наступал ступор, накатывал ком и сражал всю команду. Мила очень боялась именно этого состояния, когда невозможно что-либо контролировать. Кажется, ты все делаешь правильно, а ничего не выходит, и вдруг становится безразлично, что произойдет дальше. У всех этот момент наступает по-разному и проявляется тоже по-разному. У той же Светки всегда перед игрой начинался понос. Она бежала в туалет, держась за живот, и приступы повторялись снова и снова. Светка не ела, не пила перед соревнованиями, но ничего не помогало — живот крутило. Нинка же перед ответственными матчами и ела, и пила, и хоть бы одна напасть ее взяла. А с жуткого похмелья Нинка вообще играла красиво — Димдимыч аж рот открывал от восторга. Она двигалась медленно, плавно, мяч подавала с затяжкой, лениво. Комбинации тоже выстраивала вроде как примитивные на первый взгляд, ученические, но прекрасные в своей точности. А Мила впадала в ступор ближе к концу игры. У нее был особый случай — она отбивала, подавала, но на площадке не присутствовала. И за игрой наблюдала будто со стороны и сверху. И только Нинка могла всех вывести из ступора. Один раз она заперла туалет, и Светка вышла на площадку с мыслью, что обосрется. Так и сообщила.

— Ну, класс! — рассмеялась Нинка. — Если не выиграем, то хоть поржем.

А Милу в какой-то момент Нинка ущипнула за ляжку. И та вдруг очнулась, вернулась к действительности. Так что с тех пор нога Милы была в синяках, но она была благодарна подруге за найденный способ. Светке требовался закрытый туалет, а ей — щипок за ляжку.

В холле частной клиники, где работала Нинка, Мила тоже чувствовала такие щипки, чтобы вернуться к реальности. Вот подруга завела в кабинет молодую женщину, и та пробыла в кабинете ровно полтора часа. Нинка к ней так и не зашла. Но женщина вышла довольная и свежая.

— А эта женщина из первого кабинета? — уточнила Людмила Никандровна диагноз.

— Ребенку два месяца, свекровь — монстр, приходит отоспаться, — ответила подруга.

У Нинки всегда было много чокнутых на приеме, не меньше, а то и больше, чем у Людмилы Никандровны.

Например, женщина явно за семьдесят. Все лицо в глубоких морщинах, как печеное яблоко, а руки — молодые, без единого пигментного пятнышка.

— А с ней что? — спрашивала Людмила Никандровна.

— Муж ее руки любит. Он давно ослеп и чувствует только руки. Она приходит ко мне, чтобы муж думал, будто она молодая и он еще молодой. Этим его и держит. Ей восемьдесят шесть. Мужу будет девяносто. Он трогает ее руки, целует их, прижимает к лицу. Ей это важно.

— Они, наверное, больше пятидесяти лет вместе? Удивительно.

— Да они поженились пять лет назад. Встретились в парке. И не спрашивай, как он ее увидел. Не знаю. Там все дети, внуки и даже правнуки на ушах стоят, не успокоятся. А этим молодым хоть бы что. Он не видит, но чувствует. Ее руки.

Был случай, когда одна из пациенток привела к Нинке свою дочь, которая давила прыщи, жаловалась на обилие родинок, хотела исправить нос, казавшийся ей слишком курносым, и уши — девочка считала себя лопоухой. И Нинка объявила, что прием на сегодня окончен. Уж извините. Сложный случай.