А вот…

Холм, высокие облака, очень длинные и стройные наклонные пальмы. Вот он, домик, крытый аттапом, — оказывается, не такой уж домик, а что-то очень большое. Мельница, как следует из курсивного текста под гравюрой.

А еще из него следует, что мельника из китайцев-хакка звали Лоу Ами. Что он снабжал мукой весь город и все заходящие корабли в начале XIX века. Мельница стояла там, где сейчас храм с пагодой Тысячи Будд — в Айер Итаме. А при мельнице у господина Лоу была таверна.

Куда пришел в 1818 году капитан Уэлш, женатый на Саре — дочери Фрэнсиса Лайта (и Мартины Розеллс, добавила я). И там капитан Уэлш ел простой рис и соленую рыбу.

А пока он ел, «люди господина Лоу» развлекали Уэлша танцем с палочками для еды — якобы давно забытым к тому времени особым видом боевого искусства.

Понятно, что «его люди» были вовсе не рабочими мельницы, или не только рабочими. Ведь господин Лоу был все равно что попечителем храма — почетным директором кантонского кладбища. Их тогда на острове всего-то было два, кантонское и хоккьенское.

Но если Лоу был директором кладбища, это означало множество иных вещей, о которых посторонний человек вряд ли бы догадался.

Я начала листать книгу.

И очень быстро нашла то, что мне было нужно. Потому что никто этого особо и не скрывал.

Их называли Ги Хинь, вспомнила я наконец.

Первая «триада», первое тайное китайское общество в Малайе. Перекочевавшее сюда из китайской империи с удивительной быстротой — Ги Хинь конгси появилось в Пенанге с первыми же китайцами, приехавшими работать на англичан. Это произошло в 1790 году, то есть фактически сразу после того, как Фрэнсис Лайт воткнул в мягкую землю острова свой флагшток.

А когда спустя треть столетия Стэмфорд Раффлз сделал то же самое на острове Сингапур, уже через 3–4 года Ги Хинь прочно держало в руках первые китайские улицы будущей столицы Британской Малайи.

Вот только с тайным обществом этим, вспоминала я далее, есть одна проблема: оно исчезло без следа.

Теперь мне стало понятно, что остается только одно.

Терпеливо, упорно писать обещанную Биланкину статью. Потому что нет лучшего способа разобраться, что же и кто от этого тайного общества остался.

В целом это было похоже на то, как мускулистый силач берется за корабельный канат на берегу и очень медленно, очень осторожно, под аплодисменты публики тянет его — и вот стоящий у берега «чайный клипер» вдруг сдвигается с места на один дюйм. А потом разгоняется с удивительной скоростью. Мое расследование вдруг сдвинулось, пусть самым неожиданным образом.

Писать просто, подумала я. Достаточно посмотреть, как это делают другие, и изобразить нечто похожее. Я даже знаю, как начну первый из этих самых «очерков». Вот так:

«На Бич-стрит, где сегодня торговый рай для жителей Джорджтауна и приезжих, больше нет баррикад.

Но они были там в страшные дни Пенангских бунтов 1867 года, когда европейцы-полицейские привозили на перекрестки бочки с песком, используя их как опору для бревен и досок со строек. Они таким образом пытались огородить, запереть сражающихся в улочках старого города — например, на Армянской улице, где десять дней шли сплошные бои, и к каждой стороне подходили подкрепления даже с сиамского острова Пхукет.

Впрочем, не англичане были мишенью воюющих. Во время событий 1867-го альянс тайных обществ — Кхиань Теик и Красного флага — воевал против союза Ги Хинь и Белого флага, воевал за контроль над Пенангом. Точнее, над той его частью, которая английским хозяевам подчинялась только на бумаге. За китайскими кварталами».

Тут я остановилась в задумчивости. Потому что в реальной жизни все было сложнее. Картину путали эти самые «флаги». Они были не совсем китайскими.

На острове, как тогда, так и сейчас, были и остаются редкие малайские деревушки. У коренных жителей этих мест были свои флаги, у кого красный, у кого белый. И когда возникали споры из-за рыбы, под этими флагами малайцы объединялись, разбивались на два союза. Отчего это так — я и сама не знала.

Но понятно, что у китайцев были какие-то мощные связи не просто с малайцами. Вот, допустим, история союза врагов моего Ги Хиня — врагов в лице Кхиань Теик и Красного флага. Вождей тут было двое: китаец Че Лонг и человек совсем другой национальности, Сайед Мохаммед Алатас — все в Пенанге знают оставшийся от него элегантный особняк под акациями. Когда на юге от британских владений, в Голландской Индии, голландцы осаждали Ачех, Сайед был занят нелегальной доставкой оружия повстанцам. Вторая жена его была дочерью человека из рода Кху — а это самое уважаемое из всех китайских имен в этих местах. Кху, с его особой репутацией, был одним из главных зачинщиков войн тайных обществ. Войн, в которых участвовали веревочники, рыбаки и другие малайцы, а еще их братья по мохамеданской вере — из яванцев, индийцев.

Улица, где жили те самые веревочники (она так и называлась — Веревочной), оказалась границей между двумя союзами, и одновременно между китайцами из двух разных провинций — хоккьенцев и кантонцев. Потому что в тайные общества китайцы шли строго по провинциальному признаку. Ли Хинь, лидер Ги Хинь, возглавлял не просто тайное общество, а еще и общество хоккьенских хакка. Враги его были кантонцами. Что неудивительно, потому что две эти провинции и сегодня говорят на разных диалектах. А тут, значит, дошло дело до войны.

И как о всем этом писать для тех читателей господина Биланкина, которые не знают, где искать Вэйхайвэй? Мало того что человек хоккьенец — он еще и хакка? А как быть с теми загадочными хакка, которые из Кантона?

Я вздохнула и решила написать попроще.

«Очень трудно разобраться в сложных взаимоотношениях китайцев Малайи между собой. Как это сделать, если даже имена друг друга они произносят по-разному? На столе одного из моих здешних друзей лежит бумажка-напоминаловка, на которой написано: человек по фамилии Онг — это на самом деле Ван, Чае — это Се, Ко — это Гу. И так далее. То есть один и тот же иероглиф люди из разных провинций произносят совсем по-разному. Осталось сказать читателю, что мой друг и сам китаец.

Но по крайней мере в одном отношении понять смысл войн триад нетрудно. Потому что в конечном счете драка шла из-за прав на оловянные шахты».

Тут я обнаружила, почему трудно писать. Оказывается, мысль летит быстро, а рука с вечной ручкой ползет по бумаге медленно, и ее ход в итоге тормозит мысль.

«Олово, — продолжила я, — нужно, прежде всего, тем, кто производит консервные банки. А это хороший бизнес и, наряду с каучуком для шин авто, основа экономики Малайи.

Об этом бизнесе понятия не имел некто Кун Тай, который в прошлом веке взял концессию на землю в Тамбуне, в штате Перак на материке напротив Пенанга, для выращивания там кофейных деревьев. Но на его участке, в отличие от прочих, такие деревья не желали расти. Как-то раз господин Кун со злобой вырвал одно чахнущее деревце из земли и стал рассматривать, что у него там за странная металлического цвета дрянь прилипла к корням. Горстку этого вещества он понес к друзьям. Оказалось, что это — олово. Кун оказался владельцем самого богатого оловянного месторождения в штате, самым знаменитым китайцем в столице штата — Ипо, и основателем клуба хакка — оловянных промышленников. Он стал также китайским почетным вице-консулом в Пенанге и создал там первую современную китайскую школу, где преподавание идет на классическом мандарине.

Китайцы владели первыми оловянными шахтами до того, как европейский бизнес привнес в эту отрасль долгожданные новые технологии…»

Тут я остановилась и задумалась: одобрит ли господин Биланкин такой тонкий намек на то, что сегодня оловянные прииски плавно перешли в руки англичан, а китайцы — их бывшие владельцы — вынуждены заниматься теперь иными видами бизнеса. Впрочем, богаче китайцев англичане от этого не стали.

«…китайцы начали импортировать на свои шахты рабочую силу из Китая — это для них оказалось проще, чем договариваться с малайцами.

Было логично и неизбежно, что люди, говорящие на одном провинциальном диалекте, создадут какую-то свою организацию. Для тех, кто считает, что слово „конгси“ означает лишь тайное преступное сообщество: первоначальное его значение — артель по земляческому принципу.

Было также совершенно естественно, что некоторые артели, защищая своих членов, применяли силу — китайские рабочие не ждали, что иностранцы, с их полицией, будут им помогать.

Из этих артелей родилось новое, чисто местное тайное общество — Кхиань Теик, которое и схватилось со старым обществом, Ги Хинь, за контроль над шахтами, улицами и магазинами».

Отлично, вздохнула я. И решила, что хватит для первого раза просвещать властителей трети мира, пора сразу перейти к тому вопросу, который интересовал лично меня.

«Закат Ги Хинь наступил не сразу. Это тайное общество проиграло битву за улицы Пенанга в 1867 году, потом битву на юге страны — Ларутские войны, мир в которых пришлось заключать уже с помощью пришедших в ужас от происходящего англичан. Пангкорский договор 1874 года был выгоден Кхиань Теику, получившему лучшие шахты Ларута. Ги Хинь какое-то время работал в оставшемся ему районе города Ипо. По сути, это тайное общество и построило тот город, который мы сегодня можем видеть.

Казалось, что отныне вся страна, кроме британской администрации, будет подчиняться единственному тайному обществу, Кхиань Теик.

В нашем городе власть общества Кхиань Теик казалась незыблемой по многим причинам — в частности и потому, что в конце прошлого века лидеры его были крупнейшими донорами даосского храма Защитника Города. Храм посвящен божеству, которое докладывает владыке ада о таких делах людей, как несправедливость и коррупция. То есть отвечает за порядок. А это делает его богом-защитником правительственных офицеров и полиции, хотят они того или нет.

Загляните в этот храм на Бридж-стрит в 15-й день китайского нового года. Вы увидите здесь тех служащих местной полиции, кто происходит из Китая. Они приходят в этот день в храм, чтобы произнести защитнику города клятвы верности, отрезая при этом голову петуху».

Холод находки пробежал по моей спине. Не вставая от письменного стола, я легко нашла ту ниточку, которая, возможно, связывает секреты первого в Малайе тайного китайского общества с сегодняшней полицией города.

То есть следует поискать китайца в полиции (их там совсем немного), проследить его клановые связи — и все?

К сожалению, нет, не все.

Потому что…

«Но если этот маленький храм с башенкой слева от входа остался до наших дней, то этого нельзя сказать о тайном обществе Ги Хинь и его секретах. Оно исчезло. Нет и его победителя Кхиань Теик. С 1890 года все тайные общества запрещены администрацией Стрейтс-Сеттлментс.

Читатель может спросить: а есть ли уверенность, что из нынешних 2,5 миллиона китайского населения, составляющих уже 43 % всех жителей Малайи, нет ни одного члена тайного общества? Полицейские источники утверждают, что для розового оптимизма нет оснований».

Тут я нехорошо усмехнулась собственной наглости: полицейские источники? Хотела бы я поговорить с ними. Причем о многом.

«Что произошло с тайными обществами после 1890 года? Их превращенные в крепости городские кварталы, их храмы и алтари, а также их немалые финансовые активы перешли к иным, несекретным, известным организациям.

Никто не знает, сколько китайских ассоциаций в Пенанге. Сотни, как минимум. Десять человек, чьи деды родом из одной маленькой деревни в глубине громадного Китая, — и вот вам ассоциация. Например, клан тех, чья фамилия Ли, родом из района Тан Уа провинции…»

Тут я оставила пустое место и задумалась над тем, где я узнаю, которая это провинция.

«…эти Ли, во-первых, считают себя потомками императоров дома Тан — которых всех звали Ли, — а во-вторых, еще и потомками великого философа Лао-цзы.

Или кинем уважительный взгляд на историю самого знаменитого из кланов, клана Кху, который после запрета тайных обществ начал делать легальный бизнес — создавать плантации у Айер Итама, жертвовать деньги на благотворительность, театр… Все предки этой деловой империи — из одной хоккьенской деревни Син Кан, которая известна тем, что там, рядом с большим портом, с давних времен существовала мусульманская община.

Ассоциации, конечно, создаются по самым разным признакам. Если по ремеслу, то их называют „хан“…»

Я начала с любопытством вглядываться в другую старую книгу, посвященную юбилею городской администрации, в ту ее часть, где отмечались донорские взносы разных ассоциаций в издание этой книги. И, потрясенная, обнаружила в списке ассоциацию пуллеров рикш, размещающуюся по Прангин-роуд, 214.

Это что — вот так просто? Пойти на жалкую окраину, на эту Прангин-роуд, и узнать там массу полезных фактов? Я еле сдержала себя, чтобы не понестись туда прямо сейчас, ночью. И подумала, что первый из серии очерков надо бы и закончить. Скоро у меня появится много новых дел, и это просто отлично.

«Внимательный путешественник, владеющий вдобавок искусством читать иероглифы Китая, получил бы массу удовольствия на Кинг-стрит, улице, названной — что очевидно — в честь властителя Соединенного Королевства, сейчас уже трудно разобраться, которого. Эта улица полностью состоит из домов клановых ассоциаций, которые являются одновременно и храмами памяти тех, кто приплыл сюда век или несколько десятилетий назад и внес свой вклад в то, чтобы эта земля стала тем, что она сегодня есть.

Клан, с его советом директоров и ареопагом старейшин, дает деньги на детское образование, похороны, содержание вдов и сирот. Клан же одалживает деньги на новый бизнес, инвестирует в недвижимость. Сегодня это — часть делового мира и одновременно социальной структуры нашей страны.

Но вы будете правы, задав много нелегких вопросов. Например: а разве не тайным обществом была организация по имени Тунмэнхуэй, созданная на наших улицах доктором Сунь Ятсеном, первым президентом Китая после свержения империи? Разве не это тайное общество, действовавшее здесь с 1909 по 1911 годы, планировало кантонское восстание 1911 года, с которого началась история свержения последнего императора этой древней страны?

Или: а почему же не далее как в 1927 году по всему Сингапуру шла настоящая волна чикагоизмов, вплоть до перестрелок на улицах? Разве это не работа тайных сообществ?

И последний вопрос: где и как сегодня можно найти мрачное наследие якобы полностью сгинувших старых тайных обществ, вроде упомянутого Ги Хинь? Как ни странно, это не невозможно. Забытые секреты иногда имеют свойство заново появляться на свет божий — если кому-то становится абсолютно необходимо их возродить».

Было очень тихо, сверчки пели свою песню среди лиан и листьев.

Я сидела над страницами, и мне было страшно.

По существу, я бросала этой статьей вызов моему невидимому противнику — пока что вызов вслепую — и ставила свою подпись.

Что я делаю? Что со мной происходит?

Я снова вспомнила выздоравливавших моряков с русского крейсера, их лица на фоне белого полотна подушек. А у стены лежал вовсе не тот русский с трудной фамилией, что все-таки умер, а Элистер, Элистер с раной, о которой я даже подумать боялась, — и он кричал. И снова кричал.

Я начала перебирать страницы, готовясь переписать их начисто.

14. Сун из Сунстеда

Нортхэм-роуд: каменные ограды, увитые лиловыми и белыми россыпями цветов бугенвилеи. Время от времени камень уступает место кружеву черного чугуна — это ворота, тут завистливый взгляд делает прыжок внутрь, на идеальные зеленые газоны, по ту сторону которых — полукруг деревьев, снова бугенвилеи, увивающие первые этажи побеленных дворцов в два этажа — с башенками, фронтонами, колоннами, балконами, плавными скатами черепичных крыш. И снова каменные ограды, через которые перехлестывает зелень, и новые дворцы.

В одни такие широко распахнутые ворота черного чугуна я уверенно повернула велосипед. Охранник, сверкающий золотыми пуговицами, отдал мне честь. Я помахала ему и двинула свою двухколесную машину по полукругу белого гравия к крыльцу.

— Добро пожаловать в Сунстед, госпожа де Соза, — удовлетворенным голосом выговорил длинный, идеального спортивного сложения британец. — Позвольте ваш велосипед, он будет в безопасности под моей охраной.

Я всегда подозревала, что эта личность с удовольствием сказала бы мне что-то другое, насчет очертания моих бедер на седле (вид сзади). У себя в клубе — куда мне ход был закрыт — он мог это даже говорить кому-то из друзей. Но, возможно, это было просто мое женское тщеславие. Так или иначе, здесь, у этих дверей, ничего подобного от него я бы не услышала никогда в жизни — скорее он принял бы яд прямо на моих глазах, тщательно скрывая свое неудовольствие от такой процедуры.

— В гостиную, прошу вас, мадам, — продолжил длинный, и я в очередной раз вспомнила не без усилия его имя:

— Благодарю вас, Кроули. А…

Тут я помахала рукой неопределенно.

— Для вас — бесспорно, госпожа де Соза.

И безупречный британец неслышно двинулся в глубину дома по большим плитам черного и белого викторианского мрамора.

Мрамор в этом дворце также имелся каррарский — в виде полуобнаженной статуи, рядом с которой я присела верхом на стул розового дерева.

В дальнем конце бальной залы, насквозь продуваемой морским бризом, отливали лаком два рояля — в одном углу черный, в другом белый. Впрочем, они там не пылились зря — насколько я помню, племянницы хозяина особняка учились играть то на одном инструменте, то на другом. Сейчас в доме, впрочем, было тихо, похоже, пустовала даже расположенная справа, ближе к громадной кухне, комната для мацзяна, в нее и обратно не бегали пятнистые далматинцы, преследуемые нянями в самфу — пижамах в цветочек.

В тишине палаццо я начала размышлять, что ко всем категориям китайцев, образующих тут свои ассоциации и держащих клановые дома, надо добавить оксфордских китайцев как особую этническую группу. Чего доброго, они создадут свой клан… хотя о чем я, он уже есть, Британская Ассоциация Стрейтс-китайцев, непобедимая в наших краях сила.

— Мадам де Соза, сэр, — раздался голос безупречного британца. А за ним — звук шлепанцев. И, не вставая со стула, я развернулась навстречу курносому молодому человеку моих лет — кантонцы славятся своими короткими вздернутыми носами.

Розовые, толстые щеки почти скрывали его глаза — впрочем, сейчас они имели дополнительную защиту в виде очков.

— Амалия, дорогая, где твое Белое видение? — раздался его голос с еще более рафинированным акцентом, чем у встретившего меня британца.

— Когда-нибудь увидишь его снова, Ричард.

— Тогда покажи хотя бы свою фирменную улыбку, когда Кроули пойдет за напитками — ему такое видеть вредно. Мне как всегда, Кроули. Тебе ананасовый с яблоком, да?

— Про твое «как всегда» мы еще поговорим. Я слышу про тебя разные разговоры, Ричард Сун. А улыбку — вот тебе.

Я повернулась к нему в профиль и широко распахнула зубастую пасть, оскаленную в улыбке (так я наводила в свое время ужас на весь Кембридж).

— О, спасибо, как мне этого не хватало… А насчет разговоров — вот это неожиданность. Уверяю тебя, что очень бледная стенга в это время, к полудню, не наносит ущерба здоровью, а лишь наоборот.