Я пошла укладывать волосы и прикалывать к ним шляпку — чуть впереди и наискосок. Женщина не должна выглядеть даже как миноносец, не говоря о более тяжелом корабле. Если может — то это в любом случае не я. Я должна выглядеть изящно, с завитками волос возле ушей. И этого достаточно.

…После двух скучных часов за рабочим столом я поняла, что есть такое, что я могу и обязана сделать сейчас. Дело было все-таки в книге, той самой книге, которая была не совсем книгой, поскольку изготовили их всего 100 штук.

Как узнать, кто еще брал эту книгу, кроме лучших учениц из школы на Лайт-стрит? Понятно, что сам мой противник вряд ли мог получить этот том за успехи в учебе, он уж точно не был девушкой из католической семьи. Но это не значит, что он не мог ее прочитать. И — есть такая вещь, как библиотечный формуляр. Сколько у нас библиотек?

Я видела своего врага — умное, симпатичное мне лицо, поднятые брови, усмешка. И это лицо двоилось: то один человек, то другой. Я пыталась примерить свои мысли к обоим. Вот некто открывает мой альбом, видит гравюру с наклонившимися пальмами, улыбается: палочки для еды — оружие? Любопытно. А все прочее — вопрос не таких уж больших денег.

«Но откуда у тебя эти деньги, и вообще зачем ты все это делаешь?» — спрашивала я сначала одного, потом другого. Оба не отвечали.

Поскольку я давно уже поняла, что мне поможет только полная глупость и неожиданность действий, я быстро пронеслась вдоль Эспланады до полицейского управления. Приблизилась к неизменному сикху у входа, спросила моего дорогого друга Тамби Джошуа. И получила ответ, что он ненадолго отъехал домой.

Домой? Почему бы и нет. Даже и лучше.

Дорога до Рангун-стрит неподалеку от Бирма-роуд заняла у меня пятнадцать минут. Я провожала нервным взглядом проезжавшие мимо велосипеды, рикши и редкие автомобили, выискивая в них темное, тонкое, застывшее лицо Тамби (другой дорогой он возвращаться, скорее всего, не мог).

Доехав до конца Рангун-стрит, я остановилась. Кампунг Серани: здесь начинались бунгало таких, как я, — не англичан, не китайцев или индийцев, а «прочих». Домик Тамби, тамильского христианина, стоял в отдалении от остальных, я хорошо его знала — и совершенно не ожидала того, что там увидела.

Дом кишел народом. Причем народом, совершенно ничем не взволнованным, не суетящимся. Видно было, что эти люди поселились тут давно и всерьез, чуть ли не на газоне, устроив себе и хозяину настоящую «маленькую Индию». Вот темнокожие собратья Тамби — тамилы, непонятно и неважно какой веры, целых четверо, сидят на корточках у каменных столбов входа. Какие-то женщины развешивают мокрые тряпки на веревках, протянутых во дворе. Одинокий сикх-охранник, не глядя ни на кого, курит короткую трубку под банановыми листьями в нескольких ярдах от дома с видом человека, который только что отоспался после бессонной ночи и постепенно возвращается к жизни. Между ставней на втором этаже мелькают еще какие-то головы.

Дом Тамби Джошуа был превращен в крепость с гарнизоном, обмануть бдительность которого просто невозможно: слишком велик.

Инспектор полиции, который боится?

Я улыбнулась знающей улыбкой. На самом деле я не понимала ничего, кроме того, что разгадка близко, очень близко.

И повернула обратно, в старый город, на Чулиа-стрит, размышляя, где сейчас живет Магда. Скорее всего, в «Чун Кинге», который «на самом деле», по словам знатока диалектов Тони, был «Чунцином». В «Ен Кенг» по соседству, как я понимала, она не перебиралась уже давно. Ну, а время сейчас было как раз такое, чтобы найти ее именно там, в комнате, за задернутыми от полуденного жара занавесками.

Махнув рукой знакомому портье, я пошла вверх по темной, твердого дерева лестнице. Забыв постучать, открыла дверь.

И мгновенно ее захлопнула.

С красным лицом начала спускаться по той же лестнице, а потом, поскольку ноги меня держали не очень хорошо, присела на подушки раттанового кресла под летаргическим вентилятором.

Потому что первое, что я увидела в комнате, — это белые, в веснушках, немного повисшие и этим до странности взволновавшие меня ягодицы Магды.

Она стояла, чуть раздвинув ноги в черных, выше колена, сапогах; я успела заметить поросль темно-медных волос на фоне белевшей между ее расставленных ног простыни.

— А! — с азартом сказала она, поднимая над головой черный хлыст.

— О… — раздался счастливый стон с кровати, там, где виднелись тощие согнутые голые ноги и чуть провисающий живот Тони.

Раздался громкий шлепок, но меня у двери уже не было.

Подставив лицо вентилятору, я попыталась отогнать совсем некстати пришедшие воспоминания.

Мускулистые руки, очень, очень медленно раздевающие меня, глупо мурлычущую. Испанское горбоносое лицо с усиками, улыбка. Лос-Анжелес.

Мой голос: «Я старомодная девушка, поэтому у тебя сейчас будет маленькое препятствие. Но это только один раз, больше оно нам не будет мешать никогда».

Какое там, к черту, препятствие — я его и не заметила, боли не было никакой, только детский восторг: я доставила радость своему возлюбленному, вот он морщится и жмурится, усики топорщатся, он говорит «а-ах» и тяжело дышит, утыкаясь этим невообразимо красивым лицом в мое плечо. Я приподнимаю ладонями его лицо, вижу — он улыбается, и целую эту улыбку, опять и опять.

Да если бы через пару дней после этого он сам достал такой же бич, как у Магды, и начал стегать меня — я бы терпела это сколько угодно, лишь бы еще и еще раз услышать это его «ах». Мой прекрасный, мой нежный, мой сильный — первый мужчина в моей жизни.

А через несколько недель — голос несравненного адвоката, обращающегося к своей секретарше: «Делла, как бы нам назвать этот случай в нашей практике — дело восемнадцать раз женатого? Нет, лучше — дело влюбленной наследницы. Госпожа де Соза, от некоторых иллюзий лучше избавляться сразу — иначе пришлось бы избавиться от очень больших денег».

И другой голос, с испанским «р», в зале суда, на прощание: «Да, и еще кое-что: тебе надо, что ли, поездить полгода на велосипеде — слишком мягкие бедра, не мой вкус». Мой бывший супруг. Или — мой супруг, которого как бы никогда не было, раз уж брак признан недействительным, деньги мои остались в неприкосновенности, и судья поставил на этом точку ударом своего молотка.

— Ну, мы тебя не очень смутили? — раздался голос Магды, которая, оказывается, уже некоторое время сидела, завернутая в халат, в кресле напротив. — Не вижу большой проблемы постегать немножко своего мужчину — не так уж часто приходится трудиться в последнее время. К сожалению. Прости, дорогая. А когда кто-нибудь в процессе еще и вкатывается в дверь — так это у некоторых вызывает просто восторг. Так что ты как раз ускорила события… Ну, не буду, не буду. Что случилось? Филиппинцы устроили бунт? Хлыст могу взять с собой, в футляре для саксофона.

— Нет, Магда, — наконец смогла что-то произнести я. — Мне нужен Стайн. Ну, ты же привела его тогда ко мне. Вы общаетесь, верно?

— Ну, клуб пловцов «Танджун Бунга», да, конечно, — рассеянно кивнула она.

— Вот. Может быть, ты его попросишь посмотреть в библиотеках тех клубов, которые ему доступны, включая библиотеку полиции — она есть, — одну книгу. И не саму книгу, а формуляры. Там написаны фамилии людей, которые эту книгу видели. Мне нужны эти фамилии. Ему стоит только приказать какому-нибудь констеблю составить список. Соври что-нибудь, что угодно, скажи, что это поможет мне… помочь ему. Я помню его предложение мне и скоро сделаю все, что ему надо, — но сначала вот этот формуляр. И придумай, где бы нам с ним встретиться так, чтобы не помешали.

У рта Магды, с чуть размазанной помадой, появились складки. Бледные веснушки обозначились чуть яснее. Я поняла это так, что Магда думает, и при этом почему-то волнуется.

Думала она долго. И ответила неожиданно:

— Дорогая моя, ты не очень огорчишься, если я скажу свое резкое «нет»? Да, ты огорчишься. Да, я понимаю, что не следует мне осложнять отношения с тобой. И я хорошо вижу, как для тебя это важно. Но мне просто придется отказаться, по весьма серьезным причинам. Потом я тебе все расскажу, но сейчас — никак. Мне очень жаль, дорогая.

— Ничего, — вяло сказала я и пошла вон. Магда жалостно смотрела на меня, подперев острый подбородок костлявыми кулаками.

На Чулия-стрит я поняла, что не могу сесть в седло — упаду. Прошла несколько шагов рядом с велосипедом.

У меня уже не мягкие бедра.

Но, несмотря на это достижение, я в глухом тупике. И даже лучшие друзья двинуться дальше мне просто не дают. От меня шарахаются. Я не великий сыщик, я никто.

Двоящееся лицо врага промелькнуло в моей голове. А если я ошибаюсь — и есть какое-то еще, третье лицо? И что мне делать, если я не могу дальше сделать и шага вперед?

Уличный торговец едой широким жестом пригласил меня к своей тележке. Пуллер рикши, глупейшим образом не желая замечать мой велосипед, подогнал ко мне свою колесную повозку, широким жестом откидывая ее кожаную занавеску. И не желал отвязываться. Нет уж, не дождешься, близко я тебя не подпущу — особенно сейчас и особенно в безлюдном месте.

Я начинала закипать бессильной яростью — такой, в которой Элистер разгрохал рикшу о каменную колонну. Что, как мне сообщили, было даже занесено в протокол.

И тут мой взгляд упал на маленькую табличку.

Начищенную, сверкающую табличку на передней панели рикши, там, куда пассажир ставит ноги.

На табличке виднелись цифры номера. Номера рикши.

Я мысленно ахнула, села в седло и тронулась к Бич-стрит (пуллер, к счастью, отстал).

Как же все просто. Убитый в своей комнате Корки уже неделю как сделал бы все, что тут требовалось.

Вот я и снова птица, я лечу на жертву, мои перья зловеще отливают металлом. Жаль, потому что жертва — наверняка на редкость симпатичный мне человек. Если бы этот человек не убивал.

Я пробиралась в толпе на Бич-стрит, пересекая уходящие дугой вправо трамвайные пути, прямо к зданию полиции. Все к тому же сикху.

— Не застала инспектора Джошуа дома, — сообщила я ему. — Позвоните, пожалуйста, — это очень срочно.

И снова сикх начал двигать рычажками, говорить что-то в трубку.

Тамби, длинный, тонкий, с ввалившимися щеками, появился между колоннами входа, увидел меня и изменился в лице.

— Я не могу сейчас с тобой говорить, Амалия, — сквозь зубы пробормотал он.

Не-ет! Я рванулась к нему и сказала свистящим шепотом:

— Вегетарианский ресторан в первом квартале на Биче, тамильский. Срочно. Сейчас. Очень важно. Важно для тебя.

— Не могу, — повторил он, и лицо его исказилось.

— В туалете, Тамби. Я зайду в туалет с заднего хода. Там же и выйду. Никто не увидит. Быстро, сейчас.

Тут он в отчаянии кивнул — какое счастье! — и скрылся во тьме входа.

Тамби, дорогой, это подвиг. Но — ты же знаешь, что я доберусь до тебя рано или поздно. А дальше — мне много не надо пока: ты ведь и понятия не имеешь, что дело о разбитой рикше имеет какое-то отношение к тем самым убийцам. Просто инцидент, грозящий буйствовавшему англичанину штрафом (если англичанина поймают). Мелочь.

А дальше — дальше добраться до ассоциации пуллеров, дать кому угодно денег, чтобы он навел там справки. Создать себе филиппинскую гвардию, которые ходят везде и всех расспрашивают — и все как один с тромбонами. Что угодно. Отступать уже некуда.

Не знаю, почему так многие тамилы ходят будто на ходулях. Длинную, нервно шагающую фигуру Тамби Джошуа я увидела издалека и немедленно нырнула в проходы между бледно-бирюзовыми стенами, туда, на задворки индийского ресторана. Меня чуть не облили какими-то помоями, я дала такой же, как Тамби, темнокожей служанке с выдающимся носом целый доллар и через минуту уже была в туалете.

Тамби, конечно, должен был сначала зайти, осмотреться, заказать хотя бы чай со сладостями и только потом идти ко мне. Поэтому я терпеливо рассматривала скучную, знакомую обстановку: относительно чисто вымытый кафель, жестяное ведерко с водой и плавающий в нем ковшик, дыру в середине пола и две ребристые подставки для ног по бокам.

Удушающе пахло жасминовыми благовониями.

Скорее, скорее.

У дверцы раздались шаги — знакомые, будто слегка неуверенные, так ходят люди с очень длинными и худыми ногами. Я нежно покашляла.

Тамби втиснулся внутрь, с равным омерзением посмотрел на дырку в полу и на меня.

— Все знаю, все понимаю, но надо срочно, сегодня — и ты об этом не пожалеешь, — выпалила я. — Полицейский протокол недельной давности. Число… — Тут я назвала день. — Этот протокол упомянут в деле Элистера. Но сам по себе может быть и где-то еще, среди мелких происшествий. В книге ежедневных записей, скажем, или что у вас там есть. Он разбил рикшу о колонну дома на Кэмпбелл-стрит. Пуллеры не владеют своими повозками, они их арендуют у кого-то. Есть хозяева пяти рикш, есть — целой сотни. У каждой рикши есть номер, и есть «джинрикша-офис», на Пенанг-роуд, кажется. Им там положено регистрироваться, да?

— Трижды в год, — выговорил шепотом Тамби, нервно посматривая на дверь. — Скорее, Амалия.

— Имя, мне нужно имя владельца самой рикши, имя пуллера не так важно. Хотя и оно тоже, наверное, нужно. И сколько у владельца повозок. Если можно — сегодня.

— Хорошо, — прошептал он. — Не звони мне, я сделаю все сам.

Раздались шаги, стук соседней двери, кряхтенье и прочие надлежащие звуки. Мы с Тамби во время всей этой процедуры стояли, как часовые, чуть не касаясь друг друга грудью, я видела красные прожилки его глаз и вытянутый вперед узкий подбородок. Он трясся от нетерпения. Личность в соседней кабинке не спешила никуда.

Мне вдруг пришло в голову, что это очень удобно — зажать мне рот рукой, воткнуть в меня нож и оставить здесь, с такой подходящей дыркой для стока жидкостей. А, нет, тогда убийцу могут опознать официанты…

Но в соседней кабинке как раз все стихло, и Тамби рванулся вон.

— Еще только один вопрос, Тамби, — ты говорил мне, что занят чем-то, связанным с портом, лодками и кораблями, — шептала я, пока он протискивался мимо меня к дверце. — Что у тебя за работа в полиции, Тамби, за что ты отвечаешь?

Он яростно потряс головой и исчез.

Так же через задний ход, через кухню, я пробралась на улицу, к собственному изумлению обнаружила, что велосипед у меня опять никто не украл (я забыла пристегнуть его замочком к фонарному столбу), и, счастливая, тронулась в путь.

Тамби я знаю давно. Это странная личность, как будто парящая головой в облаках. Но если он дает слово, то это серьезно.

И уже через два часа в моем офисе на столе появился привезенный курьером тонкий конверт, внутри которого лежала бумажка, для постороннего и даже для причастного к делу человека наверняка как бы ничего не значащая и вполне бессмысленная.

Первое, что я ощутила, — радость. Записка есть. Тамби исполнил обещание. А это само по себе означало многое, очень многое.

Я развернула бумажку и пару минут смотрела на нее, ничего не понимая. Там было имя — и совсем не то, что я ожидала. Не какой-нибудь там Фок, Куок или Леонг.

А некто по имени Энтони Дж. Херберт-младший. И дальше цифра — 20 рикш.

Честное слово, прошло очень много времени под звуки бэнда и звон посуды внизу, прежде чем до меня дошел смысл этой новой, неожиданной информации, в корне меняющей все в моем расследовании.

Не Энтони, а всего лишь Тони. Всего лишь? Тони — владелец рикш с пуллерами-убийцами?

Тони? Человек, знающий все диалекты Китая? В этом случае мне не нужно больше искать читателя книги с картинками, потому что Тони способен где угодно выкопать что угодно про китайцев, про любые виды их оружия — палочки или зубочистки. Причем сделать это он мог чисто случайно, где и когда угодно.

Тони, который все-таки чем-то же здесь занимался, сначала — импортом манильских сигар, с катастрофическими последствиями, а потом — вот, значит, чем. Сдачей рикш в аренду.

Двоящееся лицо моего врага исчезло. А еще — Тони, конечно, не мой главный враг. Потому что какое ему дело до политики, спецотдела полиции, великого индийца Ганди? Потому что ни к какой политике Тони иметь отношения не может. И вообще ни к чему, кроме опиума.

Опиум?

Созданный моими усилиями мир, где хоть что-то было уже ясно, качался под ногами и разваливался. Но слово «опиум» начало возвращать ему некоторую рациональность. Голова работала лихорадочно, причем как бы сама по себе.

В голове этой услужливо возникла прощальная фраза Леонга, провожавшего меня на вымершие улицы в Ночь голодных духов. Фраза о том, что мне хорошо было бы внести пожертвование на лечение тех, кого губит опиум.

Нет, не так! Каждое, каждое слово надо вспомнить. Потому что теперь становится понятной вся короткая встреча с Леонгом. В первой части нашего разговора он объяснял мне, что для него мое расследование важно. Далее — что я ищу того, чего нет, ищу не там. А потом, когда я уже уходила, он сказал…

Да ведь он сказал очень, очень много слов — они, помнится, еще показались мне пустой болтовней. А там были такие, как… «мы также заняты еще одной серьезной проблемой». Серьезная проблема? Ну, конечно же! А еще он сказал, что опиум считается китайской болезнью, но это не так.

Завтра же бегом туда, где я сегодня уже была, застав Магду… (тут я снова покраснела). На Чулия-стрит. Где, как напомнил мне Леонг, висит табличка «Пенангская антиопиумная ассоциация». Он назвал еще какого-то знаменитого доктора. Вспомню имя, найду доктора.

И это не все! Последние, самые последние слова человека с женским лицом — «настоятельно советую вам обратить внимание». Чего же еще надо?

Нет, Леонг все правильно сделал, он на самом деле не потратил зря ни секунды из нашего разговора.

Мое «динамитное дело» на глазах превращалось в «опиумное». И этому не было никаких объяснений, ведь — что такое опиум? Обычный товар, который можно купить если не в каждой лавке, то в тех лавках, что для этого предназначены.

Э, нет, кое-что необычное в этом товаре все же есть. Для начала — на нем, если я не ошибаюсь, держится весь бюджет странного явления, называющегося в просторечии Британской Малайей.

Стрейтс-Сеттлментс, включающие Сингапур, Пенанг, Малакку, тот самый загадочный Лабуан (у Борнео) и что-то еще, а также Федерированные Малайские Штаты и Нефедерированные Малайские Штаты. Один на всех британский губернатор в Сингапуре. Весь этот странный компот княжеств, городов и островов — которого не было бы, если бы не опиум.

Я подумала, что скоро мне очень-очень захочется, чтобы дело касалось только далекой Индии, динамита и человека по имени Ганди. Потому что Ганди — это далеко, а опиум…