Два сияющих золотой медью саксофона. Ну, или один саксофон и один кларнет.

— О-го-о-о! — прошел счастливый вздох по зале. Жизнь обещала измениться к лучшему.

— Два сифона наверх, горячую воду… — слышался у стойки приглушенный голос дамы, с этим неподражаемым американским «р».

Два боя подкатили инвалидное кресло к первой ступеньке лестницы, дружно взяли майора Энтони Дж. Хопкинса-младшего на руки и понесли его вверх. Появился третий бой, он с грохотом начал втаскивать вслед тяжелое кресло.

Магдалена Ван Хален, постукивая каблуками, последовала за креслом. В баре стало еще тише — все смотрели на покачивавшиеся белые очертания ее фигуры, и не всей фигуры, а только нижней ее части.

За ней последовали, конечно, чемоданы, но это зрелище никого не заинтересовало.

— Вот это — ваша частная армия? — оторопело откинул свое немаленькое тело на спинку стула господин Робинс.

— Угу, — промурлыкала я в ответ. — И мне, пожалуй, пора построить ее и обратиться с ободряющим словом. Так, а за напитки я могу заплатить наличными, и только?

— В следующий раз, — решил Робинс. — Потому что я, вместо наличных, подписываю сегодня чит. Кажется, у меня, в отличие от большинства плантаторов, есть право подписи чита во всем городе, ну, кроме Петалин-стрит и окрестностей. Но там и баров-то настоящих нет, хотя прекрасные рестораны. А знаете что, Джереми, давайте проверим — насколько затуманен ваш мозг змеиными стенгами или змеиными джин-пахитами, что вы там пили… Вы тут уже неделю, а предстоит вам проработать годиков двадцать. А раз так, очень полезно уметь свободно произносить всякие сложные местные слова. Итак, друг мой, — повторите нам, как называется вот это все?

Робинс обвел мощной рукой в льняном рукаве бар, гудящий голосами, потолок с вентиляторами, а заодно и улицу, загорающуюся первыми огоньками над магазинчиками и прилавками.

— Все, все вместе… С этими двумя сливающимися вместе реками, вокзалом — нашей гордостью, падангом по эту сторону рек и китайскими кварталами по ту… И не повторяйте имени этого медвежонка из страны каторжников. Хотя оно и очень похоже. Итак — сразу, с одной попытки. Ну?

— Ко… Куала-Лумпур, — выговорил отчетливо будущий гений сыска. — Куала-Лумпур. Селангор, Эф-эм-эс — Федерированные Малайские Штаты.

Робинс, счастливый, откинулся на спинку стула.

Обольстив обоих прощальной улыбкой, я пошла наверх по лестнице. При этом дав себе слово на следующий же день изучить вопрос — можно ли пройти в гостиничный коридор как-то по-иному, сзади, минуя забитый народом бар.

Сумочка с пистолетом непривычной тяжестью задевала бок. Газета, сообщавшая, что делать, если у вашего слуги малярия, осталась на столе на память двум полицейским.

Какой хороший сегодня день — никого не убили на моих глазах, подумала я. Впрочем, еще впереди был вечер.

2. Приди в Каркозу

Что я делаю в этом городе, в котором раньше бывала только проездом в Сингапур и обратно — потому что здесь нечего делать?

Зачем мне, у которой — как мне не устают напоминать — есть все, искать какого-то беглого китайца?

Что мне делать с моей жизнью, в которой нечего больше хотеть?

Но есть люди, которые почему-то решают эти вопросы за меня, — а я не могу им отказать.

«От У. Э.» — значилось на записке, которая была вложена в небольшую, явно только что отпечатанную книжку. «Дальневосточные рассказы. Уильям Эшенден».

«Дорогая Амалия, не удивляйтесь звонку, который сделают вам вскоре после получения этой посылки» — значилось в записке. И я вспомнила внимательный, оценивающий взгляд господина Эшендена полтора года назад, когда моя жизнь была совсем другой. Лучше? Нет. Хотела бы я вернуться в ту жизнь — как этого хотят все в сегодняшнем загрустившем мире? Нет, не хотела бы.

«Я прошу вас согласиться на то, о чем вас хотят попросить. И еще прошу поверить, что вы не пожалеете о своем согласии. Ваш У. Э.».

И все.

А потом был звонок, от которого мои тщательно прорисованные брови поползли куда-то вверх. Меня ни о чем не просили. Мне вежливо объясняли, когда (послезавтра!) и где меня ожидают.

В таком месте, где подавляющее число обитателей нашей колонии — даже англичане — могли только мечтать оказаться.

И почему бы нет, сказала я себе.

И вот — серые ровные ряды одинаковых стволов гевейного дерева по сторонам дороги. Зеленые холмы, красные морщинистые скалы, увенчанные шапками той же зелени. Шоссе, которое никогда не было таким чистым и сияющим. Окаменевшее лицо Мануэла, сидящего слева от меня в форменной шапочке водителя, — ему плохо, потому что не его, а мои руки в перчатках сжимают руль моей красавицы, моей длинной, низкой, сверкающей хромом возлюбленной.

И стрелка спидометра касается цифры «90», и белым видением мое авто взмывает на холмы и соскальзывает с них, обгоняя все, что движется по этой дороге. Ему нет и не будет равных.

И белые домики среди зелени на горизонте. Вот он, этот город.

К Правительственному холму меня вез на следующее утро уже Мануэл.

И, как и я, оказался во сне.

Небо здесь было огромным.

Внизу, за зелеными холмами, кто-то мог бы угадать слияние двух рек — Кланга и Гомбока, ряды темно-кровавых черепичных крыш и белые минареты. Но для этого ему пришлось бы взлететь над этими деревьями, как птица. А, вот чуть правее из-за громадной джакаранды высовываются два маленьких белых каменных шпиля. Вокзал, знаменитый вокзал, как призрак «Тысячи и одной ночи». Под звездами обитатели этого дома, наверное, угадывают этот вокзал как бледное сияние в ночи, и пятна потусклее и пожелтее левее него. А вокруг — сотни миль невидимых во мраке джунглей и плантаций.

Вот, значит, что видят обитатели «Каркозы», время от времени приезжающие сюда из столичного Сингапура.

Мое авто скрылось в тени козырька у входа, некие военного вида мужчины с напряженными лицами остановили взгляды на том, что привезло меня сюда, — на мгновение замерли в полном остолбенении — пришли в себя, проводили меня на веранду, к ее тяжелой мебели (кресла, диваны с подушками), белым эмалевым дверям с латунными ручками, бамбуковым занавесям на окнах от пола до потолка.

Запустили, один за другим, четыре вентилятора на потолке с необычайно длинными лопастями.

И оставили одну — слушать сквозь открытые двери веселый свист птиц в саду.

Тут, среди этой тишины, откуда-то сверху — с террасы над портиком? — прозвучали два голоса людей, привыкших произносить фразы неторопливо (их никогда не перебьют), громко и отчетливо:

— Ты только посмотри на это, Сесил. Это же «испано-сюиза». Единственная на всю колонию, вне сомнения. Всех наших сбережений тут не хватило бы. А как насчет выменять ее на один из твоих орденов? Большой крест Майкла и Джорджа подошел бы. Он тебе очень нужен или обойдешься?

— Моя дорогая, если у нее все получится, то крест и так обеспечен. И постарайся ей тогда не завидовать.

— А если не получится, то ты придешь на кладбище и, как всегда блистательно…

Голоса постепенно стихали, зато через минуту в отдалении начали звучать шаги — шаги людей, не спеша спускавшихся по лестнице.

И вдруг я поняла, что дрожу.

Богатые и очень богатые люди — я их видела и вижу достаточно. Люди власти, повелители трети мира? Ну, и что? Я видела и их.

Но сейчас на эту веранду войдет совсем другой человек.

Он появился в наших краях год и два месяца назад. Приезд его был заснят на кинохронику, да и устных легенд ходило немало.

Сингапур — это примерно то же, что и мой родной Пенанг. Громадный зеленый газон у берега моря, а вокруг него — колоннады административных зданий. Только там все больше, намного больше Пенанга, и колонны не белого, а серого камня — как в Лондоне, и еще над ними высятся купола с ротондами.

В день приезда этого человека в Сингапур стояла непривычная жара, что очень скоро почувствовали тысячи местных жителей, собравшихся на паданге за морскими канатами. И сотни европейцев, стоявших там же, но в отдельном загоне. А были еще избранные, которых выстроили под раскаленным — рифленого оцинкованного железа — навесом пристани. Так прошло полчаса, час. И постепенно стало понятно, что парадные платья дам, их зонтики, белые парадные шлемы с ремешком на подбородке или под губой, белые накрахмаленные гимнастерки, сверкающие золотом бронзовые пуговицы, ордена и сабли в ножнах, шляпки, увенчанные гроздьями целлулоидных фруктов, — все раскаляется или превращается в мокрые тряпки под этой железной крышей. Бежать из-под которой было уже поздно и некуда, потому что на паданге было не лучше.

Потом кто-то умный понял, что если не убрать под ближайшее дерево военный оркестр, в полном составе выстроившийся прямо под лучами солнца, то музыки не будет.

Оркестранты бегом бросились обратно, на свое место, когда кто-то в мегафон закричал, что «Мантуя» пересекает сингапурскую гавань.

Шеи вытянулись, пытаясь среди сияющей голубизны рассмотреть белые усы, расходящиеся от носа корабля.

И тут над головами послышалось безобидное сначала тарахтенье — а потом резкий и высокий рев. Понтоны двух гидропланов, подвешенные под их крыльями, чуть не срезали британские флаги с мачт приближавшейся «Мантуи». А потом эти машины сделали разворот, с усиливавшимся воем прошли над шлюпкой, которая шла к пристани, почти сев затем на дышащий жаром цинк крыши. И исчезли в жарком небе. «Воздушный салют» — так назвали эту опасную забаву местные журналисты.

Но тут загремел и артиллерийский салют — двадцать один залп над истомленным падангом, а потом и марш. И под эти звуки высокий, сутулый человек с умным, бесконечно умным лицом пожимал руки и улыбался замученным жарой лицам.

И — что поразительно: все, кто был тогда на этой встрече (я тоже получила приглашение, но в то время была совсем не в том состоянии, чтобы куда-то ехать), говорили в один голос: они не жалели ни о какой жаре, потому что увидели его так близко. Дважды губернатора (у нас — третье его назначение), ученого, автора книг о китайской поэзии и попросту стихов на китайском, легендарного администратора и просто личность такого обаяния, что, однажды встретившись с ним, невозможно его забыть.

Когда на стенах здешних кабинетов появился его фотографический портрет, люди в первые дни не могли прийти в себя. Он поражал не только орденами, эполетами и аксельбантами, а резкими чертами, тонким орлиным носом — и тут чудился шелест рыцарских знамен и лязг кирас времен горбатого короля Ричарда или длинноволосого короля Чарльза. А главное — глаза, о, какие у него глаза!

И вот сейчас я смотрела в эти беспощадно серые глаза среди сеточки мелких морщинок; они, казалось, смеются и плачут одновременно. И мне тоже хотелось смеяться и плакать.

Но, конечно, он шел ко мне не один, их было двое — он и дама с ехидным выражением лица. Никаких орденов и аксельбантов, казалось, оба, в чем-то легком и удобном, только что поднялись на эту веранду с пляжа где-то на Средиземном море, расслабленные и отдохнувшие.

— Добро пожаловать — или, если угодно, приди в Каркозу, о, приди в Каркозу, — произнес знакомый мне уже по подслушанным словам чуть задыхающийся голос. — А кончается этот стих и подавно загадочно: а дальше башни Кара Козы вздымались позади луны. До сих пор пытаюсь это себе представить — позади луны? Сложно, я бы сказал, госпожа де Соза.

— Ах, значит, название — Каркоза — означает всего лишь «дорогой дом»? — с неожиданной для себя легкостью ответила я.

— Резиденцию строил один из наших предшественников, Фрэнк Суэттенхэм, — сказала дама, ведя нас к самому мягкому из диванов. — Он и назвал ее этим декадентским образом. Он вместе с двумя личностями сомнительных занятий — Оскаром Уайлдом и, хуже того, Обри Бердслеем — выпустил некую книгу, в которой, кроме завлекательных рисунков, есть и некая поэма. Вот эта самая Каркоза — оттуда, из поэмы.

Я мысленно решила привезти эту книгу из Лондона как образец британского культурного наследия и показывать избранным гостям иллюстрации из нее.

— А почему вы не потребовали себе чего-нибудь прохладительного? — поспешно перебил ее, склонив набок узкую голову с громадным лбом, человек с серыми глазами.

— Если бы сока… — отважилась я.

— Сейчас они будут искать какую-нибудь жестянку из Америки, — подала реплику дама.

— Кстати, — чуть наклонился ко мне ее супруг, сияя глазами, — скоро у нас на столе будет свежая клубника. Мы осваиваем Камеронские холмы неподалеку отсюда, и там ее можно выращивать.

— Этот замечательный человек имеет в виду, что и у вас тоже она будет на столе, — задумчиво поправила его дама. — И вообще у всех здешних подданных короны.

Лица обоих приобрели совершенно одинаковое выражение — крайне серьезные и с крепко сжатыми губами. Потом рыцарь с грустными глазами вздохнул и сказал с упреком:

— Пенелопа, мне придется сообщить гостье, что твой отец был адмиралом, и ты выросла на броне какого-нибудь крейсера…

— А мне придется сообщить ей, что ты попал в сложную историю, и только вот такая умная женщина может тебе помочь.

— Спасибо тебе, моя дорогая. Когда ты это сделаешь, мне сразу станет легче.

Попал в сложную историю — он? Я поняла, что на плечи мне сейчас ляжет какая-то невыносимая тяжесть.

Возникшая пауза, казалось, могла кончиться только взрывом. Я разрядила ее, повернувшись к хозяйке дома с предложением заключить соглашение: я отныне обязалась говорить о ней, особенно за глаза, только хорошее.

— Вы настолько любите оставаться в одиночестве? — ответила она вполголоса.

Тут явился сок — и вправду из жестянки, но прохладный, — и человек с серыми глазами, покачивая носком узкого ботинка, наконец решился:

— Пропал человек, госпожа де Соза. Очень умело спрятался, видимо. И один ваш хороший знакомый сказал мне, что вы отлично умеете прятать людей — а значит, можете и искать их.

Один знакомый? Да, господин Эшенден хорошо знает, что я умею.

— Я тут размышлял, стоит ли вас обременять лишними подробностями, — продолжал он. — Наверное, нет. Лучше, если вы начнете с чистого листа. Например, имя? Вы узнаете его в «Мажестике», здесь, в Куала-Лумпуре, откуда он исчез уже более двух недель назад. Но это не настоящее имя. У него их много. Я не знаю, которое из них настоящее. Его прислали из Нанкина, от Чан Кайши. С нашего согласия. И он начал выполнять свое задание — а потом… если коротко, то исчез.

Так, подумала я. Здесь есть некоторые тонкости. Моему собеседнику повинуется несколько тысяч обычных полицейских по всей Малайе и еще несколько десятков других полицейских, гораздо менее обычных. И если пропал человек, а попросту — тайный агент, то все эти полицейские наверняка уже более двух недель сбиваются с ног в поиске. Однако потребовалась я. А эта замечательная женщина только что сказала, что ее всесильный супруг «попал в сложную историю».

Я ждала продолжения.

— Я вот что подумал, госпожа де Соза, — радостно сказал этот человек так, будто некая мысль только что пришла к нему в голову. — Искали его всерьез — и без малейшего результата. Раз так, то вам лучше начать с чистого листа и совершенно самостоятельно. Совершенно.

В сложную историю. Он попал в сложную историю, мысленно повторяла я. Начиная понимать, что теперь в сложную историю попала и я.

— Настолько самостоятельно, что никто другой не должен знать, что я делаю? — негромко уточнила я.

— Дело не совсем в этом. Они будут знать, что вы заняты чем-то важным, и если вы о чем-то их попросите, то они не смогут отказать. И не должны мешать. Обратитесь к очень опытному человеку — он тут провел уже полтора десятилетия и знает весь этот город, до последнего дома, Энгус Робсон. Инспектор Робсон. Я ожидаю его с докладом через час и скажу ему о вас. Но зачем ему или другим знать, как продвигается ваше дело? И что это вообще за дело? — пожал он плечами.

— И если дело продвинется достаточно далеко… — подсказала я.

— То вы сообщаете о результате мне, — мгновенно среагировал он. — И только мне. Вот по этому телефону — трубку снимет весьма доверенный человек. Здесь еще телефон клуба и спортивного клуба — ну, где он еще может оказаться? На боксерском матче? Его зовут Оливер, и, если у вас возникнут действительно серьезные проблемы — он их решит. Хотя, как я понимаю, множество проблем вы способны решить сами.

— Сроки? — попыталась уточнить я. — И еще. Он пропал в этом городе, говорите вы. Но за две с лишним недели он может оказаться где угодно, в Токио, Батавии… Дома, в Нанкине…

— Нет, он где-то здесь. Дело в том, что домой он возвращаться не хочет. Это определенно. И нам с вами не надо, чтобы он туда возвращался. Ни в коем случае. А откуда я знаю, что он еще здесь… Видите ли, госпожа де Соза, мне на стол каждое утро ложится, среди прочих, «Синчжоу жибао» — ее издают у нас эти братья Ау, которые делают тигровый бальзам. В конце есть раздел литературы, поэзии. Вот там-то менее двух недель назад и появилось новое имя…

На мгновение мой собеседник прикрыл глаза, а потом закончил:

— Я не знаю его настоящего имени, но одно могу сказать без колебаний. Этот человек — поэт, и не просто поэт. Он здесь, госпожа де Соза. Его ищут и будут искать. Вы спрашиваете о сроках. Надо найти его раньше всех других, вот что главное. Такова ситуация.

…Я сделала шаг с прохладного кафеля с красными вкраплениями на другой, более темный — тот, что у самой балюстрады, под колоннами, на которых держалась терраса второго этажа. Стараясь не ступать на раскаленный асфальт, прыгнула на кожаные сиденья «испано-сюизы».

С таким человеком, как этот, не торгуются — я вам нахожу вашего китайца, а вы мне… Что? Что мне надо в этой жизни — такого, чтобы этот человек мог мне дать? Крест Майкла и Джорджа? Да хоть Орден Британской империи? Что мне с ним делать?

И, раз так, почему я не отказалась от его просьбы?

Найти китайского поэта-шпиона раньше всех других — раньше третью неделю сбивающихся с ног британских полицейских и спецагентов. Или его ищет кто-то еще? Те люди, из-за которых он не хочет возвращаться в Нанкин, новую столицу Китая? А что это за люди, и что будет, если я с ними встречусь? Ответ на этот вопрос есть — «а если у нее не получится, то ты придешь на кладбище».

И почему обо всем этом лучше не знать колониальной полиции? А потому, что кое-кто «попал в сложную историю». Настолько сложную, что дело дошло до записки с инициалами «У. Э.» — человека, который не занимается мелкими проблемами. Он появляется лишь тогда, когда дело по-настоящему плохо.

Во что меня втягивают? В поиски сбежавшего агента Чан Кайши, которого не должны найти ни его соотечественники, ни британцы? Получается, что именно так.

Холод пробегает по спине. А в памяти — сияющие серые глаза в мелких морщинках, совсем близко от моих.

— Отель, Мануэл, — сказала я. — И сразу домой. В Пенанг.

Я уже знала, что мне придется возвращаться сюда очень скоро. Если можно, то завтра.

Но как — завтра, если я не могу произнести ничего внятного по-китайски, кроме названий нескольких десятков блюд? Значит, нужен человек, который это смог бы делать за меня.

Далее, где я буду жить — так, чтобы это было во всех смыслах удобно? Мой нынешний «Мажестик» не мог меня устроить ни в каком виде. Отель в здании вокзала — пусть даже это не здание, а целый город?