— Хороший вопрос. Правда, Иван? Ну, чтобы никто не зазнавался, отвечу: нет, мы уже были в Германии. И тут мы поняли, что имеем проблему. И ни хрена не можем в ней разобраться.

— Угу… И тут, чисто случайно, узнаем, что по Рейну гуляет еще одна группа дегустаторов…

— Еще одна группа? Значит…

— …в которой есть наши люди. «Вот оно!» — говорит мне Шура. Просим у замученных немецких коллег списочек. И кто бы мог подумать, чье имя там видим. А дальше коллеги делают новый звонок во Франкфурт, в этот их винный институт, получают телефон — чей? Правильно, герой, Мануэлы. Молодец, возьми каштанчик. А то Шура точно пожрет.

— Вывод, — сказал я, наслаждаясь. — Очень простой. Если немецкие коллеги вам помогают — то вы тут на задании. И вам вдруг понадобились — кто? Дегустаторы? Да еще «вторая группа». А первая была — где? Это что, славная разведка российской армии занимается — да еще с коллегами из БНД, не иначе — тем самым делом об отравленном вине? Дожили.

— А кто сказал, что мы еще в «Аквариуме» работаем? Нету нас там, — сообщил Иван небу с облаками.

— Ну, мы же ему все скажем? — спросил Ивана Шурик. — Майор, ты когда-нибудь слышал о Федеральной службе расследований?

Долгая пауза.

Я, конечно, слышал.

Она, без сомнений, была и остается федеральной, но ничего общего с американским ФБР — то есть всеамериканской полицией, в отличие от полиции, — тут не было и нет.

ФСР — это очень небольшая организация, расследования она, наверное, тоже ведет. Но очень специфические. Они касаются угроз безопасности первых лиц государства.

— Завидно тебе, Серега Рокотов, — проговорил Шурик, крутя бумажный шарик и ища глазами урну — каштаны он и вправду уничтожил быстро. — Ведь завидно. Остался бы тогда в рядах — да ты сегодня полковником был бы, с твоей-то биографией, вот обкакаться мне и не встать. Сейчас ты сидел бы и нами руководил. А ты решил, что выхода нет, — и рванул.

Мы помолчали.

— А у Демидова был выход? — услышал я собственный голос. — Может, он тоже был бы сегодня полковником?

Они переглянулись.

— Он был неправ, — мрачно сказал наконец Иван, и лицо его стало еще более неприятным. — Позвонил бы нам, что ли. Может, придумали бы что.

— Мне он накануне звонил, — сказал я. — До того заходил. Правда, знал бы я, что это за звонок… То… А что бы я мог придумать? Сидел тогда в том же месте, где и он. Так же по уши. И вы знаете это место. Так что вот.

Краем глаза я видел ведьм в удавках на шее, они плавно покачивались на ветерке.

— А у них тут речки текут, — сказал наконец Шурик. И поерзал на скамейке. — Слушай, Сергей, ты бы помог, что ли. А то сидим как идиоты. Без тебя — никуда.

Если бы они подстерегли меня несколько лет назад, то я, возможно, принял бы их за гостей из иного мира, долго бы щурился, пытаясь узнать. А сейчас я просто сказал:

— Что это за бред? Это что — отравленный Тим Скотт был не Тим Скотт?

— А черт его знает… Не в нем дело. Ну что, Иван, мы же точно решили ему все рассказать?

— А что… Расскажем. Ну, ты давай этак, издалека…

— Если издалека, — начал Шурик, — то ты, майор, газеты внимательно читаешь? Ящик смотришь?

— Завязал, — сказал я. — Хватит с меня. Нет у меня в доме этого ящика. Газеты — другое дело.

— Ну, понятно. Что в Ираке творится, представляешь?

— Еще не хватало. Да там все творится.

Тут я посмотрел на их лица — седой Шурик был явно счастлив, Иван улыбался, показывая подозрительно белые и ровные зубы.

— Ну, пиндосы спеклись, — наконец сказал Иван. — И пусть не говорят, что мы их не предупреждали. Мы все им сдали, что имели, или почти все — информацию, оценки. Честно сказали: влезете в войну — конец вам, шнурки. Ну а они, если уж мы им такое говорим, еще быстрее полезли. И всё. Бушаня сидит сейчас поумневший и очень грустный. С такими победами никаких поражений не надо, а уйти страшно.

— Так, — сказал я. — Спрашивается, при чем здесь Лужков. Однако… однако Бушаня там сидит, в Ираке, а мы сидим тут, в Европе…

— Да, — обрадовался Шурик, вообще более веселый из двоих. — А в Европе все интересно. Когда Бушаня был еще в силе, он нам много гадостей устроил. Ну, насчет того, что Украина через год обещает вступить в НАТО, ты знаешь? Это тебе как? А что на юге мы имеем этого клоуна Сааку? И это не говоря о Киргизии, где, к счастью… Общая картина тебе понятна? Они же просто так не слезут с нас, лишь оттого, что страна Пиндосия завязла в двух войнах. Нам бы еще годик продержаться — и геополитика будет просто чудненькой.

— И вот тут возникла такая идея, — мрачно вступил Иван, — провести одну небольшую встречу. Тройку, как обычно. Москва — Париж — Берлин.

— Стойте, — сказал я. — Они же только летом были в Калининграде. Гуляли по песку и обсуждали глобальное потепление.

— Нет, ты послушай его — а говорит, ящик не смотрит, — восхитился Шурик. — А где в данный момент находится наш президент, знаешь?

— Ну, так… он же недели две назад был здесь, подписывал что-то насчет газопровода. А сейчас… Да как бы не в ООН?

Шурик и Иван были попросту в восторге.

— А вот именно там. И полетит скоро обратно. А сегодня у нас какое число? Девятнадцатое сентября. И сегодня утром немецкому народу должны были сообщить, что новым канцлером у него будет эта баба. Звать Ангела. А поэтому была задумана вот эта самая большая тройка плюс один, то есть одна, быстро-быстро. Шредер их как бы знакомит с подругой Ангелой.

— Что, — поинтересовался я, — будем дальше втроем топить Бушаню?

— Не будем, — с явным сожалением сказал Иван. — Не надо его уже топить. Он нам такой — в самый раз. Задумчивый. Утонет — а тогда ваххабиты полезут из всех щелей. Не говоря о китайцах. Нам это надо? И Ангела уже сказала даже, что теперь «большая тройка» не имеет прежнего значения. Теперь надо как-то поддержать Бушаню под ослабевшие руки. Вот об этом примерно и поговорят, а заодно о том, нужны ли нам тут эти украинцы и грызуны. Ну, это я к примеру. Может, они еще о чем-то будут совещаться. Не наша задача. Дело-то совсем не в этом.

Они выдержали длинную, задумчивую паузу.

— А дело в том, — сообщил, наконец, Иван шепотом проходившей мимо немецкой семье (у мальчика на шляпе было фазанье перышко), — дело в том, что «большая тройка» плюс Ангела должны встретиться через четыре дня.

Он подмигнул мальчику.

— И место встречи — догадайся — замок Зоргенштайн.

— Отлично, — сказал я. — А кто об этом знал?

— Ну ты прямо в точку, — порадовался Иван. — Да парня там отравили на второй день после того, как протокол наш с немцами согласовал в Берлине именно этот замок, а не какой-то другой. Ведь были и прочие варианты. Ну и скорость. Просто загадка.

— Иван, тормози, — сказал ему Шурик, и я понял наконец, кто из них сейчас старший.

И повернул ко мне лицо с изуродованным носом.

— Серег, это не твое дело — выяснять всю картину. Закопаешься, а времени нет. Пусть этим наши друзья фашисты занимаются.

— Он на самом деле этого слова не говорил, — расстроенно поведал Иван мельнице, речке и быстрым облакам на холодном небе.

— Конечно, не говорил. Нам вот что нужно: понять, что это за ботва насчет вина. Что это было. Это они вино так делают? Или кто-то что-то туда добавил? А то ходят местные виноделы, говорят нам шепотом: не может быть. А мы сидим как идиоты: ведь было же. А те слова всякие произносят. Холодное брожение. Выдержка в бутылках. Ну и что все это значит? Мало ли что фашисты говорят. Чего нам бояться — их виноделия или еще чего-то? Откуда у них в Зоргенштайне никотин — из кухни? Или кто-то принес? Вот такие вещи. И нам нужен был человек, который может поговорить с виноделами на их языке. И очень быстро. Наше дело — что подопечный будет у нас пить. Или не будет.

— Все-таки никотин, — сказал я. — Я думал…

— А что ты думал… Да, никотин — а ты куришь что?

Я полез в карман.

— Вот, — удовлетворенно сказал после долгой паузы Шурик, выпуская дым через ноздри. — Ты не сомневайся — это ведь точно яд. Мы теперь всё про него знаем. И все говорят, что им садики опрыскивают. А виноградники? Надо знать. Тебе, может, и скажут, и ты хоть поймешь, лапша это ушная или правда. А потом, с другими твоими нынешними… — он хрюкнул, — коллегами мы не могли бы ни о чем говорить. А тут — ты. Сам понимаешь. Ну, вкратце так. Да, а мы не очень тебя этим обеспокоим? Может, у тебя важные дела сегодня?

Ну, к его шуткам я привык давно.

Иван достал новенький бумажник.

— Одна штука европейских рублей, — сказал он, шурша купюрами.

— Много. Под расписку? — автоматически ответил я.

— Обойдешься… И совсем не много. Сколько машина в день стоит, знаешь? Надо будет, еще дадим.

— А меня в замок впустят?

Дальше несколько минут ушло на детали. Имена тех, кто впускает сейчас в Зоргенштайн, кишащий офицерами каких угодно служб. Телефоны — мой, Ивана и Шурика. Прочее. Повисла тишина.

— Ну, еще два вопроса, — сказал, наконец, Иван, глядя на меня немигающими серыми глазами. — Нам тут из Москвы по-быстрому на тебя роман прислали, о жизни. Ты вот что скажи: а чего это ты тогда не сгорел?

— Когда?

— Тогда. Когда домик один такой горел, со всякими людьми, а кого-то догоняли и…

— Ах, тогда, — замедленно улыбнулся я. — Почему я, собака, вместе с танком не сгорел? Меня в тот день в Москве не было. Послали в другой город. Может, случайно. Повезло.

— Да, — сказал, поднимаясь с места, Иван и начал мерить соборную площадь тяжелыми шагами. — Везучий — это хорошо. Это полезно. Ты, это. Больше в такие места не ходи.

— И не сомневайтесь. Хватило. А второе дело?

Мы ускорили шаг.

— А ты еще и внимательный. Второе дело очень серьезное. Мы тебе что при встрече сказали? Дай закурить, а то так жрать хочется, что непонятно, что пить. Примерно такой был текст. Думаешь, мы шутили? Закурить ты нам дал. Каштанчики тоже были ничего. А вот насчет пить — как?

Я начал улыбаться. Это было просто здорово.

— Мечта у вас какая? Белое, красное?

— Да знаешь ли, вот была такая странная мечта — слопать вечерком бутылочку хорошего красненького. Крепкое сейчас не надо. Колбаски купить к нему…

— А это очень серьезный вопрос, и правда… Так, нет у меня времени вас по магазинам водить… Сами знаете… Зато…

Бугры старинного камня под ногами. У кого-то одного из них звенели по булыжнику металлические подковки.

5. Никотин

Помню, с какой скоростью я собирался.

Ведь мог бы сделать это спокойно, сборы вообще были самым пустяковым из всех дел. Но Шура с Иваном сидели за кофе в соседнем заведении, и мне… если честно, мне хотелось от них уйти как можно дальше и быстрее. Почему? Да чтобы они не передумали. Хотя передумать никогда не поздно, можно позвонить мне, когда я уже буду в дороге…

Путешествовать по винным хозяйствам с небольшим рюкзаком — хорошая привычка. Вся наша компания так поступала, хотя рыжая ведьма Мойра катала маленький чемодан на колесиках, а корейцы с китайцами зачем-то притащили с того конца света по здоровенному сооружению килограммов на пятнадцать и мучились ужасно; Гришу и Юлю, которые впились в меня накануне поездки всерьез, я проинструктировал строго, и они послушались, уложили только рюкзачки. Алина, кажется, приехала вообще без вещей. Или почти без них.

Но на самом деле проблема была не в том, чтобы быстро собраться. Нужна была Мануэла, без помощи которой взять машину в аренду… но Мануэла была здесь, внизу, ее изможденное лицо вытянулось еще больше, когда она увидела меня.

— Я покину группу на какое-то время. Нужен автомобиль, — сказал я ей. На лице Мануэлы отразилась паника: немцы, в отличие от зловредных лягушей, народ совершенно не жадный, но расходы, которые не были предварительно согласованы…

Я показал ей маленькую шуршащую пачку евро. Мануэла молча и быстро пошла к гостиничной стойке.

Человеку, так сказать, с улицы тут вряд ли бы дали машину так просто, потребовалась бы проверка кредитной карточки, которой у меня вообще не было — только дебетовая, а на ней долларов шестьсот, не больше. Но Мануэла сделала все как надо, отдала мне хранившийся у нее паспорт и чуть не благословила на отъезд. Не задав, что было бы естественно в ее положении, никаких вопросов. Она знала, чем я сейчас буду заниматься. И будет молчать, не проронив и намека. Она, может, и Мануэла, но настоящая немка.

Я сначала забежал в соседнее кафе, запустил руку в рюкзак и извлек оттуда ту самую бутылку:

— От Юргена Бека, не меньше. В магазинах и не ищите, один шанс из… Дорнфельдер, очень красивая работа.

— Сколько? — спросил на всякий случай Шура, а я только дернул головой вправо, с презрительной улыбкой.

— А ведь, помнится, тогда не пил, — сказал Иван Шуре.

— Жизнь заставит — будешь пить, — наставительно сообщил ему Шура.

Они не передумали.

И они меня жалеют.

Я сел в довольно приличную тускло-серую «Опель-Астру», старенькую, еще с ручной коробкой — ненавижу автоматику, — прикоснулся к рулю, и дрожь в руках мгновенно прошла.

Это действительно происходило.

Из города я выбирался довольно долго и с ошибками. А перед автобаном остановился и развернул карту.

Зоргенштайн — это просто. Правда, он на том берегу Рейна, но пока что надо было без затей ехать на север. Дальше через реку идут паромы. И снова на север.

Но кто сказал, что я сразу поеду в Зоргенштайн? Есть куда более интересные варианты. Ровно на полпути.

Подобраться к хозяйству Альберта Хайльброннера всегда было кошмаром — его видно простым глазом с высокого автобана, среди полосатых виноградных холмов слева от дороги, но поворот устроен по-садистски. Не тот, который тебе кажется самым очевидным, а следующий, твердил я. И со второй попытки попал — за холмами мелькнуло странное сооружение, на вид — несколько листов стекла, поставленных шалашиком.

Альберта мне нашли очень быстро, он вышел из мрака своих погребов, с изумлением щурясь.

Альберт выглядит так же ненормально, как и все его хозяйство, на вид он напоминает бесформенный мешок, в котором переносят кактусы. Но что вы хотите от человека, который года два назад весил килограммов сто девяносто, а потом, с помощью трех курсов таблеток, потерял чуть не половину этого богатства? А повисшую складками кожу, видимо, очень неприятно брить. Щетина при этом у него загадочных оттенков — рыжая с сединой.

— Сергей, — с недоверием сказал он. — Ты приехал за вином? Один?

— Догадайся, зачем я на самом деле приехал, — ответил я.

Альберт некоторое время думал, потом лицо его стало мрачным.

— Нас, видимо, всех беспокоит одно и то же, — проговорил он. — Если так, помогу чем могу. Ну что, у меня под рукой открытая бутылочка «Красного черта», подходит для разговора?

— Три капли, а там посмотрим. Я вообще-то за рулем, еду в замок, — отвечал я.

— Там кишит полиция, — с возмущением сказал он, не спрашивая даже название замка. — Это глупо, туда нестись. Просто так, без подготовки.

— Я приехал поэтому сюда, — заметил я.

Моя новая… нынешняя… в общем, моя профессия хороша тем, что лучшие ее представители — удивительные люди.

Они не выносят больших городов, они мыслят годами и десятилетиями — тот урожай, который ферментировался сейчас у Альберта в погребах, покажет себя через год, полная сила его будет понятна года через три, через десять же лет это вино, возможно, станет великолепным. А может, и не станет.

Они слушают голос своей земли, пытаются понять, какое вино она может породить. Но дальше, там, где требуется искусство, вино — это неожиданный портрет хозяина виноградника. Суровый или веселый, сдержанный или открытый, он рано или поздно создаст вино, до смешного похожее на него самого.

Альберт Хайльброннер — настоящий немецкий винный хулиган, этим и интересен. Потомственный винодел из дико консервативного Пфальца, он пошел войной на немецкую систему классификации вин.

В своем журнале я ее приводил неоднократно, честно добавляя, что списываю эту таблицу с англоязычного немецкого справочника, держать же ее в памяти нормальному человеку невозможно. Кабинетт — аусезе — трокенберенауслезе… А если вы, случись такое, не знаете немецкого?

Альберт придумал свою классификацию — разделил продукцию на три «этажа». Премьер-этаж, этаж д’амур и мастер-этаж. Извините, четыре — ведь есть еще гранд-этаж. Так это слово и значится на его этикетках, с французской загогулиной над «э», то есть «е».

А еще он, немец, решил отказаться от немецкого языка на этикетке. Он перешел на французский. Или на дикую смесь французского с немецким и латынью. Но называли его вина все равно по-своему, по этикеткам. «Красный черт» — это с большим вкусом сделанный шпетбургундер, не похожий ни на что немецкое, мягкий, перечный, изящный, с легким прикосновением французской бочки; на этикетке же пляшет веселый алый дьявол с вилами. И с толстым пузом, похожий на… ну, вы уже догадались.

Альберт заказал этикетки детям из соседней школы. Что они нарисовали — сказать иногда сложно, одно из его вин я называю «свихнувшийся золотой осьминог», хотя Альберт считает, что тут изображен виноградный лист осенью. Это — из этаж д’амур, если я правильно понял.

Потом он построил вот это дикое сооружение, куда вел меня сейчас, — дегустационный зал, кафе, зал собраний, всё вместе. Ну и свой офис на задворках.

В зале и вокруг него он начал проводить винно-музыкальные фестивали для местной глобализованной молодежи. Вино ведь — не только напиток здоровья, но и часть национальной культуры и традиций; и винодельни, монастырские или маркграфские, всегда такие праздники устраивали. Хотя никогда еще фестивали в Пфальце не проходили вокруг модернистской стекляшки неясных очертаний, высотой с двухэтажный дом, где виноград вьется и снаружи, и внутри.

И Альберт, к ужасу местных традиционалистов, стал знаменит. А когда его вино стала закупать «Люфт-ганза», можно было больше ни о чем не беспокоиться.

— Что значит — бывал? — фыркнул Альберт. — Все бывали в Зоргенштайне. Все его знают. Но не все дружат с Фрицем.

— Что-что — с бароном Зоргенштайном?

— Имею честь быть знакомым с бароном, — посмеялся Альберт. — Но он там не так уж часто бывает. Фриц — это келлермейстер.

Если бы я не устал от бешеной езды и сборов, я бы сейчас протанцевал вокруг столика. Именно Фрица мне было и надо.

Келлермейстер, он же энолог, — это профессионал, это человек, который непосредственно делает вино, имеет соответствующий университетский диплом, опыт и все прочее. Это тот, кто не вылезает с виноградников и из погреба. Хозяин же — если хочет — занимается стратегией и пиаром. Хозяин, конечно, также ходит в погреб каждый день (или раз в неделю) и объясняет энологу, каких вкусов и оттенков добиваться, но без энолога, занятого делом с утра до вечера, сам ничего сделать не может.

Энологи, дети подземелья, в результате неизвестны внешнему миру, ему известны хозяева, хотя как сказать — великий старик Джакомо Такес, сделавший чуть не половину вин, прославивших в свое время Италию, все-таки энолог.

Дальше у меня хватило ума задать правильный — для коллеги и единомышленника — вопрос: