Мэдлин Хантер

Лорд-грешник

Глава 1

Граф Линдейл умирал. Снова.

Он лежал в кровати сморщенный, с ввалившимися щеками, правая его рука покоилась на груди, будто он дожидался последнего удара сердца.

Однако на Эвана Маклейна это не произвело особого впечатления. Его дядя Дункан, по крайней, мере, раз в год удобно устраивался на смертном одре, и каждое неминуемое отбытие дядюшки из земной юдоли собирало у его постели сыновей и племянника, которые могли облегчить ему отход в мир иной. Граф с возмутительной самонадеянностью требовал от них обещаний исполнить его последнюю волю, а потом, «выздоравливая», использовал эти обещания в виде кнута, чтобы гнать их, как стадо, в нужном ему направлении.

— Боюсь, сегодня вечером придет моя смерть, — граф произнес это как реплику из дурной пьесы, — но перед отходом я должен привести свои дела в порядок. — Он с трудом протянул вперед дрожащую руку.

Эван снисходительно улыбнулся. Он уже четыре дня ждал, когда граф соизволит закончить игру.

— Поскольку Хэмиша здесь нет, я целиком полагаюсь на тебя, — обратился граф к наследнику.

Действительно, как раз сейчас Хэмиш вместе с младшим братом наслаждался ярким солнцем на континенте, а не сидел в старом замке, в комнате с тяжелыми зелеными портьерами, где балдахин из такой же поблекшей материи обрамлял тело графа, покачиваясь на кровати, словно театральный занавес.

Вызов к смертному одру, который заставил Эвана прервать визит в Лондон, уже сам по себе раздражал, а неприятное открытие, состоявшее в том, что кузены, сыновья графа, сбежали за границу, по-настоящему раздосадовало его.

— Признаюсь, я рад, что ты здесь, мой мальчик. Хэмиш не понял бы, насколько это важно для меня. Ты знаешь, каков он.

— Конечно, знаю.

Эван действительно знал, и даже слишком хорошо. С возрастом Хэмиш превратился в одного из тех рассудительных шотландцев с поджатыми губами, которые так любят нравоучения. Когда граф, в конце концов, умрет, что случится лет через десять, Хэмиш, вполне вероятно, попытается исправить своего кузена угрозой лишить его содержания, которое сейчас значительно увеличивало скромный доход Эвана.

Что до дяди, то он никогда ни в чью личную жизнь не вмешивался. С его стороны было бы верхом лицемерия осуждать племянника за дурное поведение, так как граф Линдейл сам был повесой в юности и распутником в зрелые годы. Эван не сомневался, что белокурая женщина, мелькнувшая сегодня в замке, любовница «умирающего».

Короче говоря, у графа намного больше общего с племянником, чем с сыновьями. Если дядя решил сыграть отход в мир иной, когда рядом находится только Эван, значит, обещание, которое он попытается выторговать на этот раз, может выполнить лишь такой же распутник, как он сам.

— Вон письмо, которое все объясняет.

Указав дрожащей рукой в сторону письменного стола, граф с трудом приподнялся и теперь напоминал умирающего отца с картины Греза. В обширной коллекции дяди Дункана была гравюра, воспроизводящая эту картину, и он явно ценил ее театральную сентиментальность.

— Ты должен отдать письмо кузену и проследить, чтобы Хэмиш выполнил мои просьбы, содержащиеся в нем. Поклянись.

— О, только не это. Он будет графом. Я останусь зависимым родственником и не смогу ничего от него требовать.

— Так ты скажи ему, что связан данным мне обещанием.

— Хэмиш не примет это в расчет. Вы просите, чтобы я изводил человека весь остаток моей жизни, но это все равно, что биться головой о каменную стену. Нечестно требовать от меня то, чего я не смогу выполнить.

— Сможешь, если хорошенько подумаешь: ты намного умнее, чем он.

Эван уже начинал терять терпение. Одно дело вымогать обещание у него, и совсем другое — требовать, чтобы он заставлял еще кого-то действовать в соответствии с прихотями дяди.

— Полагаю, это нечто жизненно важное для вас…

Вот только что именно? Позаботиться о стрижке овец? Сопроводить какую-нибудь покинутую любовницу на бал? Требования графа никогда не были судьбоносными, однако всегда чертовски неудобными и часто скучными.

— В юности я жестоко оскорбил человека. Следующий граф должен исправить эту ошибку.

— А в чем, собственно, дело?

Неужели дядя переспал с женой друга? Хотя непристойные манеры прошлого века были для Эвана предметом зависти, но соблазнение жены друга он считал абсолютно неприемлемым. Однажды, когда они с дядей вместе развлекались, он попытался объяснить старому козлу, насколько это бесчестно, но Дункан его просто не понял.

— Я был мстительным, слишком далеко зашел, и это до сих пор терзает мою совесть. Разумеется, я собирался все уладить, но теперь… — Его рука опять легла на сердце.

— Не сомневаюсь, что вы сами сможете исправить ошибку, когда вам станет лучше…

— Мне не станет лучше. Я уже сказал тебе, что умираю.

Дядя Дункан говорил настойчиво, властным голосом, темные глаза его сверкали из-под ночного колпака, а лицо приобрело здоровый розовый цвет. Ну что за дурацкая идея разыгрывать из себя умирающего! На самом деле не было никакой надобности вытаскивать его сюда из Лондона, оторвав от восхитительной охоты за прелестной миссис Нортон, с раздражением подумал Эван. Дядя выглядел совершенно здоровым и вполне способным проскакать верхом двадцать миль.

— Поклянись. — Граф окончательно сел в постели. — Неужели ты позволишь мне сойти в могилу, оставив незаконченным это дело и даже без всякой уверенности, что мой грех будет прощен? Неблагодарный! Я сделаю дополнительное распоряжение к завещанию, и ты не получишь ни гроша. Я оставлю Хэмишу письмо, чтобы он лишил тебя содержания.

Ну вот, теперь еще и шантаж. Дяде Дункану следовало бы нанять писателя, чтобы тот придумал ему хоть несколько новых реплик.

— Ладно уж, клянусь, — процедил Эван сквозь зубы. — Клянусь проследить, чтобы следующий граф исправил то, что вы натворили, а сами уладить не потрудились.

Совершенно бесполезное обещание, так как «следующего графа» в ближайшее время не предвидится. К тому же клятва Эвана мало что значила, поскольку для ее выполнения он не обладал властью. Тем не менее, дядя Дункан с удовлетворением упал на подушки; тело его словно обессилело, щеки посерели, и он вялым движением руки отпустил племянника.

Чувствуя досаду и все же забавляясь этим представлением, Эван доиграл свою роль до конца: встав, он склонился над дядюшкой, поцеловал его в щеку и покинул комнату.

Однако ночью граф удивил всех: он таки действительно умер во сне.

Эван был ошеломлен столь неожиданным поворотом событий, но подозревал, что еще большей неожиданностью это стало для самого графа.

Две недели спустя Эван лежал неподвижно в своей лондонской квартире. Будь жизнь справедливой, он бы теперь не валялся тут в одиночестве, а давал урок любви миссис Нортон, расшнуровывая ее корсет и готовясь обнажить восхитительные прелести.

Вместо этого он был вынужден отменить любовное свидание и теперь распластался на диване, будучи не в состоянии даже шевельнуться, а не то, что соблазнять женщину.

С трудом подняв руку, Эван взял письмо и снова прочел первую строчку. Невероятно! Непостижимо! Всего месяц назад он был счастлив, простодушен, занимался своим делом, которое не требовало больших усилий, потому что его дела связаны только с удовольствиями, а теперь…

Тут слуга очень кстати принес новую бутылку вина; первую Эван только что выпил, как матрос стакан рома.

Одновременно с бутылкой в комнате появился и Данте Дюклерк. Прищурившись, он посмотрел на Эвана, и его ангельски красивое лицо расплылось в улыбке.

— А, Дюклерк! Хорошо, что ты пришел.

Этот визит тронул Эвана; став домоседом, Данте уже не бывал на их вечеринках с тех пор, как прошлой весной женился на Флер Манли. Однако бедствие, постигшее друга, снова привело его сюда.

— Твое сообщение показалось мне прямо-таки отчаянным. Ты что, нездоров? Выглядишь персонажем с дурной картины Греза…

— Еще бы! Пойми, случилось несчастье. Полная катастрофа. Вот, читай, и сам все узнаешь. — Эван протянул Данте письмо, и тот с письмом в руке сел на софу, даже не заметив маленькую бронзовую статуэтку — вчерашнее приобретение Эвана. Нимфа, обслуживающая Пана, созданная в эпоху Возрождения, пополнила его знаменитую коллекцию произведений эротики, и Эван чрезвычайно гордился ею.

— Боже, — произнес Данте через несколько минут, в недоумении глядя на письмо.

— Теперь ты понимаешь, насколько это существенно?

— Да, весьма неожиданно. Не знаю, поздравлять тебя или сочувствовать.

— Будь я проклят, если собираюсь горевать. Но что за преступная опрометчивость с их стороны! Где разум Хэмиша? Если он хочет лезть на проклятую гору и погибнуть в чертовой лавине — пусть, но тащить за собой младшего брата, рисковать жизнью другого человека… — Эван закрыл глаза. Это точно было уж слишком.

— Жаль, что оба занимались пустяками, собираясь жениться.

— Ты говоришь, жаль? Это просто безответственно! Смотри, куда привела меня их небрежность.

— Похоже, она сделала тебя графом Линдейлом.

— Вот именно. Проклятие!

Эван спустил ноги с дивана и сел.

— Устраивайся поудобней. Я собираюсь напиться, и мне нужна компания. Надеюсь, ты предупредил жену, что будешь нескоро…

— Когда Флер прочла твое драматическое послание, она решила, что у тебя большие неприятности, и сама настояла, чтобы я пошел к тебе, не имея представления, что твои ужасные новости означают наследование титула и большого состояния.

— Обойдемся без насмешек, Дюклерк. Человек должен иметь право как-то подготовиться к такому повороту судьбы. Между титулом и мной стояли двое молодых, совершенно здоровых людей. Были шансы, что оба умрут, не оставив сына? Никаких. А теперь…

Выхватив у Данте письмо, Эван швырнул его на пол, но это не помогло. Что-то по-прежнему продолжало его беспокоить, что-то столь же неприятное, как и само письмо.

— Черт возьми! — внезапно воскликнул он.

— Понимаю твое потрясение, Маклейн, но ты будешь хорошим графом. И жизнь тебе это не так уж испортит, как ты полагаешь.

— Возможно, но «черт возьми» вовсе не по этому поводу. — Эван встал и направился к письменному столу, стоявшему в темном углу комнаты. — Я обещал дяде Дункану после его смерти отдать Хэмишу кое-что и захватил это «кое-что» с собой.

Разыскивая письмо дяди, Эван принялся раздраженно открывать и закрывать ящики, а когда наконец нашел, посмотрел на печать и осушил еще стакан вина.

— Дюклерк, позволь задать тебе философский вопрос. Предположим, умирающий человек выманил у тебя обещание. Ни ты, ни сам этот человек не верили, что он и правда умирает. Предположим, вы оба думали, что последняя обязанность ляжет на кого-то еще, но причудливое стечение обстоятельств привело к тому, что это выпало тебе. Учитывая все странности, ты бы не сказал…

— Нет.

— Конечно. Ты прав.

— Наверное, ты должен его прочитать. Может, это какая-нибудь мелочь.

— Хотелось бы верить… — Вздохнув, Эван сломал печать.

— Ну? — Данте явно не терпелось узнать, что в письме.

— Оказывается, много лет назад мой дядя причинил зло человеку по имени Камерон, разорив его. Теперь он хочет, чтобы я позаботился об этом Камероне и его семье, обеспечив их всем, в чем они нуждаются. Очень неопределенно. А вдруг они захотят карету с четверкой лошадей… или двадцать тысяч в год?

— Думаю, ты сам должен решить. Вряд ли твой дядя хотел, чтобы ты предоставил им все, что они пожелают.

— Хорошая мысль. Я не зря позвал именно тебя, а не кого-нибудь другого: женившись, ты стал таким… благоразумным.

— Ну-ну, я не потреплю оскорблений.

— Ладно, извини. — Эван снова заглянул в письмо. — Кажется, этот Ангус Камерон живет на севере, у восточной границы Стратнейвера. Следовательно, я должен вернуться в холодные горы Шотландии.

— Ты сказал, Ангус Камерон? Мой отец не раз упоминал некоего Ангуса Камерона и даже вел с ним оживленную переписку…

— Может, ты помнишь какие-нибудь подробности? Дядя обещал, что письмо все объяснит, но так и не потрудился написать, как навредил этому человеку.

— Помню, но только то, что отец считал Камерона чересчур эксцентричным.

— Не слишком обнадеживающе, Дюклерк. Твой отец и сам был довольно эксцентричен. Если ониспользовал это слово для характеристики Камерона, боюсь, мне придется иметь дело с сумасшедшим.

— Не думаю, что все так плохо. Насколько я помню, отец говорил о глубоких познаниях Камерона в древне-кельтской культуре — друиды и прочее. Отца это лишь слегка интересовало, а Камерон был увлечен всерьез. Возможно, тут есть некоторая странность, но скорее это не сумасшедший, а всего лишь неординарный человек.

— Как будто мне от этого легче! — Эван опять наполнил стакан. — Черт, быстрее бы напиться. Ты должен остаться, Дюклерк. Женщин не будет, обещаю — все это дело напрочь отбило у меня охоту к удовольствиям.

— Похоже, ты действительно свихнулся от горя, друг мой, раз нуждаешься в моей компании на таких условиях. Никогда бы не подумал, что услышу от тебя подобные слова.

Да, черт побери, он свихнулся! А еще потрясен и едва сдерживает раздражение. Он не хотел быть графом, и Камерон только одна из причин. Теперь, куда бы Эван ни повернулся, он отовсюду будет слышать надоедливые слова «ответственность», «долг», «обязанность».

— Возможно, ты скоро поймешь, что такое ответственность, — тут же сказал Данте, указывая на письмо, валявшееся теперь среди прочих бумаг. — И обязанность станет еще более тягостной, если ты начнешь откладывать ее исполнение. Приближается зима, так что ты должен поскорее отправляться в Шотландию, разумеется, после того как выполнишь свои обязанности при дворе…

На этом месте Эвану очень захотелось ударить друга кулаком в нос.

Глава 2

— Наверно, это там. — Эван кивком указал куда-то вниз слуге Майклу.

— Слава Богу.

С вершины холма они некоторое время смотрели на долину, где стоял дом Ангуса Камерона. Безлесные холмы, красивая долина, небо, такое голубое, что слепило глаза, воздух, настолько чистый и живительный, что болела грудь. Наверняка все это вдохновило бы поэта… Однако мысли Эвана отнюдь не напоминали прекрасные стихи. После адского путешествия, большей частью в седле, под ледяным дождем, по грязи, которой с лихвой хватило бы, чтобы заполнить эту долину, он добрался до цели едва живым.

«Надеюсь, ты сейчас получаешь удовольствие, дядя Дункан», — промелькнуло в его мозгу.

— Не спеши благодарить провидение, Майкл: вряд ли окончание путешествия улучшит нашу судьбу. Возможно, у Ангуса Камерона есть шестеро громадных рыжих сыновей, и они носят клетчатые юбки, а также швыряют друг в друга для забавы стволы деревьев. А еще здесь, без сомнения, на ужин подадут хаггис, а я не поклонник ливера в телячьем рубце.

— Сэр, неужели у вас нет добрых слов для соотечественников?

— Ах вот ты о чем. Ну да, я шотландец и, тем не менее, не люблю горцев. Они только мнят себя чистокровными шотландцами. Многие горцы не согласны с объединением, с признанием своей земли частью Великобритании, и поэтому большинство из них до сих пор живет в забытых Богом долинах вроде этой, мирясь с мерзкой погодой, от которой сбежал бы любой нормальный человек.

Спускаясь в долину, Эван отнюдь не рассчитывал на радушный прием; он не сообщил Камерону о своем приезде, чтобы не получить отказ, и теперь хотел поскорее выполнить тягостную обязанность.

Долг. Обязанность. После церемонии у короля он больше не Эван Маклейн, светский человек, игрок и пьяница, замечательный любовник, устроитель превосходных лондонских оргий, а пэр, член палаты лордов, глава семейства, состоящего из многочисленных родственников, чьих имен он не знал, и знать не хотел.

Но еще хуже другое. Свет давно привык не замечать его поведение, зато теперь оно вдруг стало печально известно всем. Эван даже слышал, что какой-то бездельник присвоил ему титул «лорда-грешника». Вот уж нелепость так нелепость.

Единственным утешением в этом путешествии служило то, что он покинул Лондон, где несколько мамаш, имевших дочек на выданье, начали слать ему приглашения в дома, где раньше его не принимали. Как же, он ведь теперь граф, и мамаши без зазрения совести предлагали своих невинных дочерей лорду-грешнику.

— Сэр, вы говорили, это будет лачуга, темная и древняя… — Повернув светловолосую голову, Майкл с негодованием посмотрел на вьючную лошадь, которая с трудом тянула поклажу. — Вы заставили меня взять с собой постельное белье и мыло, но тут, похоже, все это есть.

Дядя Дункан всерьез утверждал, что разорил Камерона, однако его дом оказался лучшим из тех, что они видели на протяжении многих миль. Не какая-то грязная хижина с соломенной крышей, а двухэтажный каменный особняк, построенный на собственном участке земли, окруженный привлекательными растениями, с большой конюшней, перед которой стоял довольно приличный экипаж.

Наверное, это одна из тех семей, которая будет питаться одним супом, лишь бы из гордости соблюсти приличия.

— Взгляните, сэр, там что-то происходит…

Переведя взгляд на дом, Эван увидел в двух сотнях ярдов за ним крошечные фигурки людей. Черт побери, неужели он приехал во время какого-нибудь местного торжества? О нет! У него совершенно не то настроение…

Путешественники спустились с холма и, миновав дом, направились к реке, где собравшиеся жители наблюдали за тремя мужчинами, двое из которых медленно удалялись друг от друга.

Эван с интересом посмотрел на решительного блондина, шедшего в их сторону, потом увидел пистолеты.

Ого, да это дуэль!

Человек, приближавшийся к ним, был слишком молод для Ангуса Камерона, на вид ему не больше восемнадцати. Тогда Эван перевел взгляд на его противника, который шел в противоположном направлении. Этот был куда больше похож на Камерона — он выглядел персонажем из драмы эпохи Реставрации: сапоги, панталоны, красный камзол, широкополая и чрезмерно пышная коричневая шляпа с большим красным плюмажем. Видимо, старик носил одежду предков и никогда не покупал ничего нового. «Эксцентричен» — так, кажется, говорил отец Дюклерка. Или слишком беден, чтобы нанять портного.

Но могло быть и хуже: он вообще мог носить одеяние друидов. Высокий, гибкий человек двигался легко, будто годы не состарили его; когда дуэлянты остановились, резко повернулся, и Эван увидел под полями шляпы глаза — но это определенно не были глаза Ангуса Камерона.

Женщина! Суровое выражение лица делало ее старше, но само лицо выглядело довольно молодым.

Блондин тоже повернулся, пистолеты начали подниматься.

Господи!

Натянув поводья, Эван галопом поскакал к ним. Наблюдавшие за дуэлью зрительницы дружно вскрикнули, когда он пронесся мимо. Его внезапное появление на миг отвлекло дуэлянтов, и в результате он успел осадить коня как раз между ними.

— Боже правый, перед тобой женщина. О чем ты думаешь? — Эван возмущенно посмотрел на молодого человека.

— Я думаю, что успею пристрелить ее раньше, чем она меня.

— Черта с два. Убери оружие.

— Кто вы такой, сэр, чтобы вмешиваться? — прозвучал за спиной требовательный голос, и Эван обернулся. Свободные камзол и панталоны не могли полностью скрыть женские формы дуэлянтки. Локон рыжих волос падал из-под шляпы на лицо с прозрачной белой кожей, признаком настоящей шотландской красоты; малиновые губы и нежный овал лица притягивали его взгляд не меньше, чем нефритовые глаза.

— Я лорд Линдейл. — Он впервые использовал титул, чтобы доказать свое право делать то, что его не касалось.

— Никогда про вас не слышала. А теперь уберите лошадь и дайте нам закончить. — Женщина махнула пистолетом в сторону южных холмов, словно давая понять, как далеко ему надо убраться.