Легче всего дается опустошение ящиков комода. Одежда в них аккуратно сложена. Она пахнет стиральным порошком, антистатиком и сосновой древесиной. Я ее не разворачиваю и стараюсь не разглядывать. По большей части тут джинсы, штаны цвета хаки и спортивные шорты. Футболки с названиями брендов и музыкальных групп. Носки, майки и боксеры. Я их не разбираю. Мне все равно. Мама Калеба сказала все собрать, я и собираю. Кидаю в коробки, не позволяя себе ни минуты размышлений. Заклеиваю их, расставляю на полу, укладывая одну на другую, и перехожу к следующей, к следующей, к следующей.

В какой-то момент слышу, как открылась и закрылась задняя дверь. Из дома вышел Макс. Я знаю это, потому что подхожу к окну и провожаю его взглядом. Макс с опущенной головой пересекает двор, отодвигает щеколду на калитке и, прежде чем войти к себе во двор, смотрит вверх, на окно в комнате Калеба. Я прячусь за штору, но он успевает меня заметить.

В этот миг я вижу в окне отражение стоящей в дверях мамы Калеба. Резко разворачиваюсь и вжимаюсь спиной в стену возле постели. Веки у женщины покраснели. Она смотрит на коробки, а потом переводит взгляд на меня, замершую у окна. Я жду, что мама Калеба сжалится и отпустит меня, так как она всегда хорошо ко мне относилась — приглашала на ужины, интересовалась моими планами, — но вместо этого она бесстрастным и холодным голосом произносит:

— Подпиши их. — И протягивает мне черный маркер.

Мне остается лишь взять его и кивнуть. Что еще я могу сделать? На стене надо мной продолжают тикать часы. Они идут вперед, жестоко и беспристрастно отсчитывая вереницу мгновений, которые оставляют Калеба все дальше и дальше позади. Мне хочется сказать маме Калеба, что я еще не обедала, что мой брат приехал домой из университета на выходные, что мне очень жаль.

— Я почти закончила с одеждой, — говорю я, поскольку она не уходит, а я не знаю, что еще сказать ей — женщине, которая наверняка винит меня в смерти сына.

И только отвернувшись к шкафу, я слышу ее удаляющиеся вниз по лестнице шаги.

Табличка для «бункера»

Корзина для грязного белья в углу шкафа пуста. Я складываю ее деревянную подставку и расправляю на полу ткань. А прямо под корзиной нахожу деревянную дощечку с веревкой, закрепленной вбитыми по углам гвоздями. На ней вырезано одно слово. Я провожу пальцами по буквам. Скорее всего, эта табличка висела на дверной ручке комнаты Калеба, когда он был младше.

«Бункер», — гласит она. И даже здесь, даже сейчас я не могу сдержать улыбки.

* * *

Впервые я побывала у Калеба дома в прошлом году, в выходной по случаю Дня труда. Днем раньше мне исполнилось шестнадцать. Занятия в школе начинались во вторник, и мы с друзьями наслаждались последними летними деньками. Хейли в этот выходной нужно было уйти пораньше, чтобы закупиться к школе. Ее мама приехала за нами обеими, но Калеб предложил отвезти меня домой позже. Хейли понимающе улыбнулась.

На обратной дороге Макс с Софи ехали с нами на заднем сиденье. Макс страшно спешил — ему нужно было на работу, а Софи оставила свою машину возле его дома. Поэтому сначала мы подвезли Макса. Я тогда впервые увидела их с Калебом дома и очень удивилась. Ребята ходили в мою школу, частную и далеко не дешевую, однако их район говорил о том, что его обитатели вряд ли могут позволить себе отправить детей в частное заведение.

Сам городок считался зажиточным, но дома Макса и Калеба были узенькими и старыми, с прилепившимися друг к дружке крохотными задними дворами. Макс негласно получал бейсбольную стипендию (негласно, потому что школа официально не давала спортивных стипендий, но «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет» [Цитата из трагедии Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта» в переводе Бориса Пастернака.]). Я знала об этом, поскольку именно мой брат убедил Макса подать документы в нашу школу. Но я не знала, как обстоят дела в семье Калеба.

— Я живу прямо за этим домом, — сказал Калеб, когда Софи с Максом вылезли из машины и вытащили свои пляжные принадлежности. — Зайдешь на минутку? Перекусить чего-нибудь?

Он барабанил пальцами по рулю и, задавая вопрос, не смотрел на меня.

— Почему бы нет, — отозвалась я, и сердце учащенно забилось.

Калеб объехал дом Макса и лихо припарковался возле построенного параллельно с ним маленького кирпичного домика. Я поднялась за ним по бетонным ступеням, держась за шаткий железный поручень. Калеб открыл дверь ключом из связки, на которой висели буквы, составляющие название его любимой команды.

— Мам? — позвал он, распахнув дверь.

Слово эхом пронеслось по узким коридорам. Пол был деревянным, как и лестница, расположенная прямо напротив входной двери. Бросив на пороге сумку, Калеб провел меня через две комнатушки — гостиную с огромным диваном, стоящим напротив телевизора, и столовую с развешанными по стенам семейными фотографиями и деревянным столом с красными подложками под приборы — в кухню. Сначала открыл кладовку, потом холодильник.

— Хм… Вынужден признать, что продуктов у нас с гулькин нос. — Он зажмурился и вытянул вперед руки. — Еда есть в моей комнате, но, клянусь, я не пытаюсь тебя так соблазнить.

Я засмеялась, и Калеб, открыв глаза, смущенно улыбнулся.

— Тогда идем в твою комнату.

Я прошла за ним по узкой лестнице один пролет, затем второй. Переступила порог его комнаты и оглядела встроенные в боковые стены полки, которые и впрямь были заставлены спортивными напитками и разнообразными закусками.

— Добро пожаловать в бункер, — заявил Калеб, обведя комнату рукой.

— Можно? — Я подхватила с нижней полки пакетик драже «Эм-энд-Эмс», прислоненный к стопке книг.

— Конечно, — улыбнулся Калеб.

Я вскрыла пакетик. Удивительно, насколько светло было в комнате, залитой солнечным светом из одного-единственного окна за кроватью.

— Если честно, твоя комната не очень-то похожа на бункер, — заметила я.

Калеб с деланым ужасом схватился за сердце.

— А как же вещественное доказательство номер один? Полки!

— Книжные? — снова огляделась я.

— Не книжные. Люди, жившие тут до нас, стопудово верили в конец света.

Шоколадные драже слегка подтаяли под прямыми солнечными лучами, и мои пальцы окрасились в красный, зеленый и коричневые цвета.

— А ты не веришь в возможный конец света? — спросила я.

— Верю. Ну, то есть, возможно, солнце взорвется или нас сотрет с лица земли какой-нибудь супервирус. Но я не верю, что от конца света может спасти забитый снедью чердак.

— Или все-таки тут была библиотека, — предположила я.

— Да? — Калеб, прищурившись, осмотрел свою комнату. — Есть такая вероятность, спорить не стану. Однако в день переезда я нашел здесь только коробку с хлопьями. Всего одну запечатанную коробку с хлопьями, стоявшую посреди полки. Словно ее просто поленились забрать.

Я опять обвела взглядом комнату, пытаясь представить себе забитые едой стеллажи. Не получилось.

— Прости, Калеб, но я вижу здесь лишь библиотеку.

— Не нахожу ничего клевого в том, чтобы называть свою комнату библиотекой. Не подрывай мой имидж, Джесса Уитворт.

Калеб шагнул ко мне (я этого ждала) и положил ладонь мне на талию (чего я тоже ждала).

— Каюсь, солгал, — признался он. — Я хотел тебя соблазнить.

— Знаю, — ответила я.

Калеб рассмеялся, но затем посерьезнел. Его ладонь обхватила мою щеку, и он шагнул еще ближе, вплотную ко мне. От него пахло солнцезащитным кремом, солью и солнцем. Я ощущала его дыхание и легкую дрожь ладони, когда он наклонился меня поцеловать. Я ответила на поцелуй, обняв Калеба за пояс. Думая о том, что все в нем напоминает мне об океане, и это прекрасно. Его кожа была разгоряченной от солнца, в волосах засохла соль, и я ощущала себя так, будто медленно плыву по течению.

Внизу послышалось топотанье, словно с поводка спустили животное. Калеб прервал поцелуй и отстранился.

— Мама пришла, — сказал он.

О да, каждая девушка мечтает услышать эти слова. Он слетел по ступенькам в своей фирменной манере — той самой, к которой я потом привыкну, но в ту минуту я не обратила на это внимания, судорожно пытаясь придумать подходящее объяснение своему пребыванию в его комнате. «Здравствуйте, я проголодалась, а шоколадные конфеты были наверху». Боже, я это серьезно? Серьезно? Я чуть не навернулась, догоняя Калеба.

— Привет, мам, — сказал он, стоя у подножия лестницы.

Его мама держала в руках бумажный пакет с продуктами, из которого торчал салат-латук. У нее были длинные волосы чернильного оттенка, бледно-розовые губы и зеленые глаза, умело подчеркнутые макияжем. Она перевела взгляд с Калеба на меня — стоящую позади него и помирающую от смущения. По дому бегала, то появляясь, то исчезая из виду, маленькая девчушка — точная копия матери. Она не обращала на нас ни малейшего внимания.

— Это Джесса, — представил меня Калеб.

И больше ничего не добавил. А ведь мог представить меня совершенно по-разному. Прояснить ситуацию, как для мамы, так и для меня.

«Это Джесса, и я ее только что поцеловал».

«Моя подруга, Джесса».

«Сестра Джулиана, Джесса».

— Джесса Уитворт. — Я вышла из-за спины Калеба и протянула руку, словно собираюсь ей что-то продать.