Калеб с улыбкой покачал головой. Его мама опустила продуктовый пакет и взяла мою ладонь в свои руки.
— А, Джесса, — произнесла она таким тоном, будто не раз уже слышала мое имя.
Калеб покраснел. Я тоже.
— Оставайся на ужин, — предложила она. — Мы накупили много еды, а Шон поздно вернется домой.
Я вопросительно взглянула на Калеба. «Останься», — беззвучно попросил он.
— Хорошо. Спасибо, миссис… — Я стушевалась. Фамилия Калеба — Эверс. Но его мама повторно вышла замуж. Я понятия не имела, как ее называть.
— Ив, — сказала она. — Меня зовут Ив. А это… — кивок в сторону девчушки, повисшей у Калеба на поясе, — …Мия.
Дом без Калеба кажется намного больше. Как они тут вдвоем — Мия и Ив? Отчим Калеба Шон покинул их первым, а теперь нет и Калеба. Этот дом был построен для четверых. На первом этаже — спальня родителей, кухня, гостиная и столовая. На втором — комната Мии, еще одна спальня (видимо, предназначавшаяся для Калеба) и ванная. Узкая деревянная лестница ведет на чердак, уж точно не служивший раньше спальней. «Бункер», — шепотом вырывается у меня.
Я пытаюсь представить эту комнату такой, какой ее впервые увидел Калеб. Голые стены и пол, одинокая коробка с хлопьями на полке. Почти кладовка. Единственное отличие — шкаф. В кладовках не бывает шкафов. Я как-то сказала об этом Калебу. «Зато они бывают в бункерах», — ответил он.
Я стараюсь удержать в сердце звук его голоса, запечатлеть в голове его слова, но чувствую, как они потихоньку ускользают. Теряются в дымке памяти. При Калебе дом был полон жизни. Внизу громко работал телевизор, на втором этаже топотала Мия, на чердаке слушал музыку Калеб. Я бы рассказала ему сейчас о тишине. О том, как она способна заполонить собой комнату, просочиться в каждый ее уголок, воцариться в ней навсегда. О том, как она душит, вытесняя из памяти его голос. Я бы рассказала ему, как всю первую неделю звонила на его мобильный (пока карту не заблокировали), чтобы услышать его голос на автоответчике, потому что ощущала давящую тишину. Все воспоминания о нем ускользают сквозь идущую трещинами память, унося с собой и меня.
Серый костюм в полоску
Я кладу дощечку в другую коробку, предназначенную для его личных вещей. Калеб сам смастерил табличку, и, возможно, мама или сестренка захотят ее сохранить. А сама возвращаюсь к разбору одежды.
В шкафу висят поло с горизонтальными полосами — школьная униформа Калеба. Школа не притесняет учеников в плане одежды. Брюки у парней могут быть черные, синие и цвета хаки. Верх любой, но обязательно с воротником. Вот ребята и одеваются кто во что горазд: в обтягивающие стильные поло, свободные спортивные поло, безрукавки поверх белых консервативных рубашек. У девушек тоже немаленький выбор в одежде. Нам разрешается носить платья, юбки и бриджи.
В нашей школе все на порядок круче, чем в других. Шкаф хранит в себе образ школьного Калеба. Комод — его непринужденный прикид. В его школьном шкафчике всегда лежали футболка и джинсы, в которые он переодевался после трех часов дня. В пакете на молнии в углу шкафа висит костюм. Калеб надевал его в прошлом октябре на школьный бал.
Я касаюсь пальцами холодной молнии, но не расстегиваю ее. Тем вечером, когда я одобрительно провела ладонями по облаченным в пиджак рукам Калеба, он сказал мне, что этот костюм — отцовский. Тогда я взглянула на него по-новому. Папа Калеба умер. Калеб вырос и возмужал без него, и вот настало время, когда костюм отца стал ему в пору. Я сочувствовала утрате Калеба, но порой забывала о его горе, так как при мне в его жизни всегда присутствовал Шон. Короткое признание Калеба еще больше сблизило нас. Он позволил мне увидеть частичку своего прошлого.
Я кидаю пакет на постель. Он размером почти с человеческий рост, и меня вдруг переклинивает. Мне кажется, что я найду в нем не костюм, а что-то другое. Руки чешутся от нетерпения. Я расстегиваю молнию. В нос дает крахмалом — значит, костюм сдавали в химчистку. Я не вынимаю его, поскольку он сложен идеально, аккуратно и так, как того желал Калеб. Он хранит собственную историю, подобно любой фамильной вещи. Я скольжу пальцами по костюмной ткани. Закрываю глаза и «вижу» Калеба, вытянувшего руки на пороге моего дома и позволяющего мне точно так же погладить ткань костюма. Серого, в тонкую полоску. Старомодного.
— Ну ничего себе! Ты только посмотри на себя, — восхитилась я.
Калеб промолчал — позади маячил мой брат в ожидании своих товарищей по команде и их девушек, чтобы отправиться на бал всем вместе. Мама сфотографировала нас: Калеб обнимал меня одной рукой, а галстук у него был в тон моему небесно-голубому платью и его глазам. Я представила Калеба брату, и они обменялись в гостиной неловким рукопожатием, хотя наверняка уже были знакомы — уж во всяком случае, наслышаны друг о друге.
— Пока, мам, — крикнула я и потянула Калеба за руку.
Мы оба улыбались. Все это для нас было в новинку, и мы ужасно хотели остаться наедине.
— Увидимся, Джесса, — бросил мне в спину Джулиан, и его слова прозвучали предупреждением.
Парни на балу как на подбор оделись в однотонные черные или темно-серые костюмы, и Калеб среди них выделялся. Цвет костюма подчеркивал его голубые глаза и стройную фигуру. Я помню ощущение ткани под пальцами, когда прильнула к нему, тепло его ладоней на своей спине, движение наших тел под музыку. Тот вечер остался в памяти буйством цвета и смеха.
Танцевальным залом на балу служила школьная столовая. В ее большие окна, занимавшие целую стену, заглядывала полная луна. В бальных нарядах мы будто стали совсем другими людьми, и место, где мы обедали каждый будний день, тоже преобразилось.
Я отгоняю мысли о пиджаке, небрежно брошенном на заднее сиденье автомобиля. О развязанном галстуке в цвет моего платья без бретелек. О том, как мои пальцы расстегивали пуговицы на белой рубашке. О ладонях Калеба на моих обнаженных плечах во время нашего поцелуя. О том, как после поцелуя он сказал: «Вот те раз, Джесса Уитворт. Похоже, я в тебя влюблен». Он частенько говорил «вот те раз» или «ну и ну», когда хотел, чтобы его слова прозвучали шутливо.
На следующее утро за завтраком Джулиан меня предупредил:
— Держи ухо востро с этим парнем, Джесса. Он старше тебя.
— Всего на год, — возразила я, и брат посмотрел на меня так, словно напрочь упустил из виду то, что я уже не ребенок, играющий в переодевалки и поющий под караоке в своей спальне. — К тому же он друг Макса.
Я знала Макса с начальной школы — так же, как знала большую часть ребят из бейсбольной команды брата. Они просто присутствовали в моей жизни. А я — в их. Когда я перешла в среднюю школу, целая орава парней уже знала, что я — сестра Джулиана, Джесса. Калеб был исключением. Макс с Калебом были на год старше меня, а Джулиан на год старше них. В отличие от меня, с девятого класса занимавшейся бегом, Макс начал бегать только в этом году, чтобы быть в хорошей форме к началу бейсбольного сезона. В лето нашей с Калебом встречи Джулиан перешел в двенадцатый класс, Макс с Калебом — в одиннадцатый, я — в десятый.
— Макса я бы тоже для тебя не выбрал, — проворчал брат.
— В таком случае мне повезло, что выбираешь не ты.
Джулиан постепенно оттаял, насколько это было для него возможно. Он не вмешивался в наши отношения и при встрече с Калебом смотрел на него с легким удивлением, словно у него каждый раз вылетало из головы, что мы с ним встречаемся.
Я застегиваю пакет, складываю его пополам и осторожно укладываю в коробку поверх поло. Закрывая верх коробки, отвожу взгляд. Голубое платье с прошлогоднего школьного бала нетронутым висит в моем шкафу в полиэтиленовом пакете из химчистки. В этом году я не пошла на бал. Он проходил в прошлом месяце, в ясный и свежий субботний вечер. На платье, купленном мной на бал в конце лета (Хейли сняла его с вешалки и с сияющими глазами протянула мне: «Ты должна взять его, Джесса. Оно потрясающее. И идеально тебе подходит»), все еще висит бирка.
Я купила это платье, потому что оно продавалось со скидкой и потому что я оптимистка. Но я обманывала саму себя. Пыталась вернуть то, что уже было утеряно между нами.