Расстроенная гитара

Когда я выгребаю из шкафа остальную одежду Калеба, раздается глухой стук о заднюю стенку и тихое, звенящее гудение. Я сдвигаю в сторону вешалки и нахожу гитару. Она прислонена к стенке между сдутым футбольным мячом и сложенным запасным одеялом, на котором собралась пыль. Я хватаю гитару за гриф, задевая пальцами струны, и тишину пустой комнаты прорезает резкий натянутый звук. Пальцы сами собой пробегаются по разлаженным струнам, и приходит новое воспоминание.

* * *

Стоял ноябрь. Только-только закончилась сдача экзаменов, проходивших утром. Те, кому предстояло сдавать экзамены еще и днем, пошли в школьную библиотеку, а освободившиеся ребята или отправились обедать в столовую, или разошлись по кружкам. Мы решили позаниматься у Калеба.

— У меня дома никого, — сказал он.

Мия училась в третьем классе, Ив подрабатывала в агентстве недвижимости, а Шон в зависимости от проектов работал то в ночные, то в дневные смены. Из компьютерных колонок лилась музыка — похоже, Калебу она помогала сосредоточиться, а меня, наоборот, отвлекала. Я сидела за письменным столом, опустив тетради по математике на колени, и вращалась под музыку на компьютерном кресле. Калеб, лежа на кровати, читал записи по физике. Я не занималась, а смотрела на его отражение на мониторе, поэтому сразу заметила, как он внезапно напрягся. Он потянулся рукой к столу, прикрутил звук в колонках и нахмурился.

— Ты чего? — спросила я, но тут и сама услышала то, что его потревожило. Медленные шаги на лестнице.

Глаза Калеба широко раскрылись. Он положил ладони мне на плечи и мягко подтолкнул меня к шкафу.

— Тсс, — шикнул он.

Меня поглотила темнота, вокруг сомкнулись рубашки. В узкой полоске света мелькнуло бледное лицо Калеба, затем он плотно прикрыл дверцу шкафа. Я постаралась дышать потише, чтобы не выдать себя лишним звуком.

— Калеб? — Дверь в комнату со скрипом приоткрылась, и кто-то вошел. — Мне показалось, я тут кого-то услышал. — Голос у Шона был низким и хриплым. Прокуренным. Хотя я никогда не чувствовала в их доме запаха сигарет.

— Ага. Меня.

— Ты разве не должен быть сейчас в школе? — прозвучали обвинительные нотки.

— У нас экзаменационная неделя. Я готовлюсь к тестам. — Голос Калеба изменился под стать голосу Шона. — А ты что делаешь дома?

Раздался шелест — что-то взяли и положили на место.

— Мы сегодня рано закончили. Учишь физику?

Шон, наверное, брал с кровати учебник Калеба. Послышалось легкое позвякивание, когда он шагнул ближе к шкафу: звякнула его цепочка от карманных часов, прикрепленная к ременной петле.

— Или бездельничаешь? Мне бы не помешала твоя помощь. Нужно оттащить кое-что из гаража в пункт переработки.

Повисло молчание. Казалось, воздух дрожит от напряжения. Я задержала дыхание, уверенная, что в наступившей тишине меня запросто можно почувствовать. Так, как чувствуешь присутствие другого человека, не видя его. Я — лишь шорох в стенах, лишь тень в шкафу. Не смотрит ли сейчас Шон под закрытую дверцу шкафа?

— Знаешь, — заговорил наконец Калеб, — а пойду-ка я лучше в библиотеку.

Шон издал звук, похожий на смешок. Я не видела позу и выражение его лица в этот момент, поэтому мне трудно было понять, смех это или нет. Что-то уперлось мне в спину, и я вздрогнула. Показалось, это чья-то рука. Я потянулась за спину и схватила помеху. Пальцы коснулись струн, и я сжала ладонь на грифе, чтобы они не зазвенели. Гитара в шкафу? Интересно. Понятия не имела, что Калеб умеет играть на этом инструменте.

Я замерла с гитарой в руке, слушая удаляющиеся шаги Шона. Калеб не сдвинулся с места, пока где-то под нами не закрылась дверь. Затем он открыл дверцу шкафа, и я раздраженно оттолкнула его рукой. Он засмеялся, потирая якобы ушибленное плечо.

— Не знала, что меня нужно прятать, — с досадой заметила я.

— Поверь мне, так было проще от него избавиться.

Я закатила глаза.

— Ты полон секретов, Калеб. Умеешь играть на гитаре?

Увидев инструмент в моей руке, он снова рассмеялся.

— Едва ли. Мне ее в детстве подарили бабушка с дедушкой. Я не умею на ней играть.

— Совсем?

— Ага.

Я взглянула на гитару. Ее бока покрывал толстый слой пыли, на колках клочками висела паутина. Я смахнула пыль с паутиной и повесила на себя гитару, перекинув ремень через плечо. Потом положила пальцы на струны и извлекла аккорд, который знала лучше всего. Которому давным-давно меня научил папа.

— Ты что, умеешь играть на гитаре? — На лице Калеба отразилась смесь удивления и восторга.

— Не особо. Но, видимо, знакома с ней получше тебя.

Я попробовала другой аккорд, с улыбкой вспоминая базовые баррэ [Баррэ — прием игры на гитаре, при котором указательный палец левой руки одновременно прижимает несколько струн.]. В средней школе я брала уроки игры на гитаре. Гитара была расстроена, но ноты звучали знакомо.

— Чего еще я не знаю о тебе, Джесса Уитворт? — прошептал Калеб, нагнувшись ко мне.

Мы находились на той стадии отношений, когда все самое важное друг о друге известно, но порой случается какая-то мелочь, и ты понимаешь, как много предстоит еще узнать и обнаружить.

— Для начала то, — я зажала ладонью струны, и в комнате воцарилась тишина, — что мне не нравится прятаться в шкафах.

Откинув голову, Калеб расхохотался. Он сам не ожидал от себя столь громкого смеха и резко оборвал его, метнув взгляд на лестницу.

— Заметано, — сказал он. — Но если ты не хочешь опять там оказаться, то нам лучше убраться отсюда до возвращения Шона.

Я спустила с плеча ремень гитары и протянула ее Калебу. Он поставил инструмент на место, задвинув в глубину шкафа.

— Как можно, имея гитару, не научиться на ней играть? — проворчала я.

— Если хочешь, научи меня этому сама, — ответил Калеб. Бросил на меня взгляд через плечо и жестом показал следовать за ним.

Мы тихонько спустились по лестнице. Осторожно выглядывая из-за углов, добрались до входной двери, вышли на улицу и, сев в машину Калеба, куда-то поехали. Не помню куда.

* * *

Я прижимаю гитару к бедру. Калеб больше ни разу не просил меня обучить его игре на ней. И сама я не упоминала об этом. Почти год прошел, а она так и простояла на своем прежнем месте — нетронутой, ненастроенной. Я провожу пальцами по струнам и тут же зажимаю их рукой, заглушая звук. Бережно прислоняю гитару к стене у двери — в коробку она не поместится. Это недешевый инструмент, и, возможно, мама Калеба захочет ее продать. До меня наконец дошел смысл разбора вещей в его комнате: нужно разделить их на те, которые родные захотят сохранить себе, и на те, которые они захотят отдать даром или продать.

Я заполнила и подписала коробки: «Рубашки», «Брюки», «Футболки», «Шорты», «Носки». Они выстроились вдоль стены одна на другой, но комната все еще полна вещей. Полна им. Здесь везде Калеб. Сколько времени уйдет на то, чтобы эта комната перестала быть комнатой Калеба? Сколько вещей нужно убрать, чтобы я перестала видеть его в каждом уголке, каждое биение сердца, каждую секунду, отсчитываемую дурацкими тикающими часами? Чтобы я могла вздохнуть полной грудью, не ощущая удушающего чувства.

Наверное, дело в фотографиях. В его глазах. Они везде. Я вспоминаю, как поднималась по этим ступеням в последний раз, как заглядывала в его комнату, когда Калеб был еще с нами. Он подпирал косяк, преграждая мне путь вытянутой рукой. Его тело говорило: «Ты здесь нежеланна». И теперь я здесь — там, где была нежеланна, — и у меня такое ощущение, будто Калеб наблюдает за мной. Наблюдает за тем, как я копаюсь в его вещах, раздербанивая его жизнь на кусочки. В тот день он с бесстрастным лицом бесстрастно спросил: «Что ты здесь делаешь, Джесса?» Сейчас мне снова слышатся эти слова. Они идут от стен. Идут отовсюду.